Смертная казнь

Принципиальные противники смертной казни часто обращаются к эмоциональному аргументу. Действительно, в ситуации, когда все рациональные аргументы, по-видимости, переговорены, а новых и не слышно, это может показаться последней надеждой…

Редкое свидетельство о процедуре смертной казни

Вот как убивали в Советском Союзе. Рассказывает бывший начальник учреждения УА-38/1 УИТУ МВД АзССР Халид Махмудович Юнусов * :

«Делалось это так и до меня, и мне тоже, как говорится, по наследству передали. Происходило все ночью, после двенадцати часов. Обязательно должны были присутствовать начальник тюрьмы, прокурор по надзору <…>, врач – начальник медицинской экспертизы, который констатировал факт смерти, и представитель информационного центра, занимавшегося учетом. <…> У меня за три года работы было человек тридцать пять. И ни одного квартала, чтобы никого <…> Забирая осужденного на исполнение приговора, мы не объявляли ему, куда ведем. Говорили лишь, что его прошение о помиловании указом президиума Верховного совета отклонено. <…> Какой бы внутренней силы человек ни был, в тот момент ему не говорили, куда ведут. Обычно: «Иди в кабинет». Но они понимали, зачем. Начинали кричать <…> «Кабинет» небольшой, примерно три метра. Весь закрыт наглухо, только маленькая форточка. <…> Люди реагировали в тот момент по-разному. Бесхарактерные, безвольные сразу же падали. Нередко умирали до исполнения приговора от разрыва сердца. Были и такие, которые сопротивлялись – приходилось сбивать с ног, скручивать руки, наручники одевать. Выстрел осуществлялся револьвером системы «Наган» почти в упор в левую затылочную часть головы в области левого уха, так как там расположены жизненно важные органы. Человек сразу же отключается. <…> Надо стрелять, чтобы он сразу умер…» [1].

Для многих важен эмоциональный аргумент

Не правда ли, «процедура» смертной казни вблизи выглядит «несколько иначе», чем в абстрактном размышлении и даже в пылу гнева отмщения? Недаром и Альбер Камю свои «Размышления о гильотине» начинает с рассказа о присутствии отца (сторонника этого возмездия) на смертной казни гнусного преступника и о его физиологическом шоке от увиденного, и Мишель Фуко начинает свою книгу «Надзирать и наказывать» с описания сцены кровавой и варварской казни Дамьена… Вот и я попыталась, следуя не худшему примеру, начать с возможного эмоционального воздействия.

Впрочем, узаконенные казни в «цивилизованных» странах сегодня не носят широкого публичного характера, как еще в не столь отдаленные времена, описываемые М. Фуко и А. Камю. Согласно вышеприведенному свидетельству палача советского времени, на казнях присутствовало лишь несколько официальных лиц. А вот, например, в Соединенных Штатах допускаются немногие «посторонние» – они вполне комфортно размещаются в креслах специального зала с односторонне прозрачной перегородкой с камерой, где приводится в исполнение приговор. Умерщвляют здесь в стерильных условиях, инъекцией… Правда, при этом кое-где еще осталось и сожжение, и побивание камнями; на нашем телеэкране иногда мелькают быстрые кадры приведения в исполнение смертной казни в Китае: длинные ряды стоящих на коленях людей, которых убивает шеренга солдат выстрелом в затылок.

Как мне кажется, человеческая впечатлительность (А. Камю, например, надеялся на человеческое воображение, способное дорисовать внутренние муки казнимого) не последняя «естественная» гарантия, что со смертной казнью общество рано или поздно расстанется. Что если именно она (если угодно, человеческая сентиментальность), в конечном итоге, лежит в основе некоего трудно доказуемого индивидуального нравственного чувства, противящегося согласию человека со смертной казнью… Мой эмоциональный аргумент сродни вере Ханны Арендт в изначальное природное человеческое сочувствие, животную жалость в отношении к себе подобным. 

Современная аргументация. Артур Кестлер и Альбер Камю

А. Кестлер и А. Камю – решительные противники смертной казни

Голоса А. Кестлера и А. Камю [2] мне также хотелось бы, подкрепив тем самым свой слабый голос, включить сегодня в дискуссии о смертной казни. Тем более, что эти два человека несомненно способствовали отказу от смертной казни – прежде всего в Европе.

«Размышления о виселице» А. Кестлера

Свои «Размышления о виселице» А. Кестлер написал в 1955 году. В 1937-м, во времена франкистского режима, он сам находился в тюрьме под угрозой смертного приговора; в 1955-м ему удалось инициировать в Англии национальную кампанию за отмену смертной казни; в 1957-м, когда книга А. Кестлера (под одной обложкой с «Размышлениями о гильотине» Альбера Камю) вышла отдельным изданием во Франции, он уже мог написать издателю: «В Англии битва выиграна ». (В 1964 году здесь последний раз был приведен в исполнение смертный приговор; в 1973-м – смертная казнь была отменена за преступления общей юрисдикции; наконец, в 1998 году произошла полная законодательная отмена смертной казни.)

Для Артура Кестлера смертная казнь – личный враг. Вот его собственное признание: «Пока смертная казнь не будет отменена, внутренний покой останется для меня навеки недостижимым» [3]. Поэтому вся его аргументация, естественно, «предвзята». А. Кестлер убежден, что «эшафот – не просто инструмент гибели; это самый древний и отвратительный символ одной из склонностей рода человеческого, ведущей его к моральному краху» [4]. Он не щадит нас, описывая в своей книге отвратительные «технические» подробности публичных казней, полагая, что «необходимо точно знать, о чем идет речь» [5].

Что лежит в основе концепции уголовной ответственности?

Но самое для меня главное, что, с моей точки зрения, А. Кестлеру действительно удалось «вытащить» наиболее глубинный и значимый момент практически любой серьезной современной дискуссии о смертной казни. Фактически, он приходит к простому и одновременно чреватому огромными сложностями выводу, что в основе концепции «уголовной ответственности» лежит нереалистичное представление об «идеальном человеке». Вменение ответственности строится на постулате тотальной разумности и презумпции абсолютного самоконтроля индивида. Но ведь в случаях, как говорим сегодня, девиантного поведения, мы вряд ли имеем дело с «субъектом как таковым», – мы имеем дело с конкретными людьми, существами телесными и не лишенными страстей… Между тем именно смертник испытывает на себе всю тяжесть последствий красивой утопии ответственности индивида…

Однако А. Кестлер понимает, что отмена смертной казни на основании отказа признать человека существом тотально ответственным – для любой системы права – может оказаться настоящим Троянским конем… (Кстати, на два десятилетия позже М. Фуко, размышляя об отмене смертной казни, говорит о том же: если продумывать эту логику отказа до конца, то под вопросом окажется само право наказывать.) Но А. Кестлер находит мягкий выход из этой ситуации: закон, стоящий на страже правовой утопии, должен всякий раз быть человечно скорректирован теми, кто принимает конкретное решение. Унификация – смерти подобна…

Главный аргумент А. Камю – воображение

Когда Альбер Камю писал свое знаменитое эссе «Размышления о гильотине», он уже прочитал книгу А. Кестлера. Кроме того, к этому времени он прошел нелегкий путь обретения личной позиции – против смертной казни. Он понял, что смертная казнь – то, что вынести человеку невозможно. И «виной» тому – человеческое воображение. А. Камю не раз говорил, что способен слишком хорошо представить себе муки приговоренного… А если этого воображения кому-то недостает – он был готов «посодействовать».

А. Камю щедро приводит описания, связанные с казнью, – еще более беспощадные и подробные, чем А. Кестлер. Ему кажется, что сначала, до всякого «разговора », надо пробудить в читателе естественное чувство отвращения к убийству себе подобного… Вот, например, он цитирует наблюдение медиков за телами казненных гильотиной: «…подобные зрелища тягостны и отвратительны. Кровь пульсирующими толчками изливается из перерезанных сонных артерий, а потом свертывается. Мышцы судорожно сокращаются, и эти перебои вызывают своеобразные проявления: кишечник урчит, сердце производит последние хаотичные, отчаянные сокращения. Иногда рот кривится в ужасной гримасе. Действительно, глаза у отрубленной головы неподвижны, слепы и безмятежны, зрачки их расширены; к счастью, они не смотрят, и если не наступает трупное помутнение, они не движутся; они прозрачны, как у живого, но неподвижны, как у мертвого. Эти явления могут продолжаться минутами, а у физически крепких субъектов даже часами: смерть не наступает мгновенно <…> Таким образом, каждое отдельное проявление жизни продолжается и после обезглавливания. <…> остается лишь одно впечатление: эксперимент этот ужасен, это убийственная вивисекция с последующим преждевременным захоронением» [6].

Безжалостные детали, все рассматривается с близкой, «животной» дистанции… Разве сама эта картина не противоестественна человеку?

Другие аргументы А. Камю

А еще А. Камю приводит, один за другим, аргументы: двойной стандарт, лицемерие государства, оставляющего за собой право убивать. (Ведь основной риторической фигурой, оправдывающей обычай наказывать смертью, является аргумент о «внушении страха будущим преступникам». В несостоятельности этого аргумента нас убеждал еще Чезаре Беккариа [7].) Государственные чиновники стыдливо прячут казнь, газеты говорят о ней вполголоса. («Каким образом может быть показательным убийство, совершаемое во дворе тюрьмы?» [8]) Да и может ли само зрелище казни, не говоря уже о простом «знании о ней», остановить преступника? Того, которого сама судьба ведет по путям зла, да и того, кто совершает зловещее преступление в бреду страстей и безумия (разве страх смерти может победить человеческие страсти?)… «…смертная казнь за убийство применялась веками, но племя Каина все же не исчезло» [9].

И еще вполне беккариевский аргумент: «Окрестности эшафота чужды благородства…». Разве можно по сей день, без специального напряжения зрения, в кровавом и варварском обычае видеть проявление «высшей справедливости», а в палаче – «божественную силу»? Разве зрелище казни не вызывает к жизни самые низменные эмоции и страсти (способствуя, тем самым, росту, а не укрощению преступности)?

И еще, кажется, неопровержимый аргумент: кто из смертных может вынести окончательный вердикт о «неисправимости» преступника в этой жизни? Ведь религиозные представления, согласно которым умерщвление греховного тела может даже пойти на пользу бессмертной душе, – уже принадлежат истории… Да и живем мы в то время, когда преступления самих государств многократно превышают пределы способностей и возможностей индивидуальных преступников…

И снова о страданиях жертвы. Нам, смертным людям, нельзя забыть и о безмерном страдании приговоренного к смерти преступника: «Когда официальные юристы говорят о предании смерти без страданий, они не знают того, о чем говорят, и, что особенно важно, они лишены воображения. Опустошающий и унизительный страх, которому месяцами и годами подвергается осужденный и которому не подвергалась жертва, является более страшным наказанием, чем смерть» [10]. А. Камю устрашает сама «машинность» жизни после приговора, превращение человека в покорную вещь… Греки с их цикутой были гуманнее.

Отмена смертной казни во Франции

Все представленное в книге «Размышления о гильотине » если и не поколебало сторонников смертной казни, то заставило самого «впечатлительного» А. Камю согласиться на временные компромиссы: для благопристойности можно хотя бы давать приговоренному шприц со смертельной жидкостью, оставляя за ним право самому сделать себе безболезненный укол и перейти от сна к смерти… Это пессимистический компромисс. Альбер Камю не надеялся при своей жизни увидеть плоды собственной борьбы за отмену смертной казни.

Еще в июне 1959 года (за несколько месяцев до смерти) А. Камю уверен, что его «тяжба об одном из фактов цивилизации» может продлиться необозримо долгие годы. Однако последняя смертная казнь состоялась во Франции в 1977 году. А ее отмена произошла невзирая на широкую общественную поддержку этого института. В 1981 году известнейший адвокат Робер Бадинтер, став министром юстиции после победы на выборах Франсуа Миттерана, добивается законодательной отмены смертной казни. Сегодня во Франции 50% населения выступают за возвращение смертной казни и, соответственно, 50% против этого.

Нам предстоит многолетняя исследовательская и просветительская работа

От виселицы и гильотины к электрическому стулу, выстрелу в затылок или в сердце, наконец, к безболезненной инъекции… Учитывая реалии сегодняшнего дня, трудно предположить, что тексты А. Кестлера и А. Камю могут оказать заметное влияние на умонастроение общества и законодателей (что уж говорить об исполнителях) в нынешней России, склоняющихся к возвращению смертной казни в арсенал российского уголовного права. Для перемен в этом отношении нам предстоит, похоже, многолетняя, прежде всего исследовательская и просветительская работа. 

Мишель Фуко и его размышления о судебной процедуре

Важность теоретического опыта М. Фуко

Теоретический опыт М. Фуко, как мне кажется, может помочь еще более глубоко подойти к проблеме смертной казни.

Сам М. Фуко шел к размышлениям над проблемами наказания постепенно. Переход к этой теме сложился вполне органически, поскольку в центре внимания философа оказались так называемые дисциплинарные общественные практики. В 1971 году он стал одним из организаторов «Информационной группы по тюрьмам ». Это объединение ставило своей задачей информирование общества о реальном положении в тюрьмах, об ужасных условиях содержания, о нарушении элементарных прав заключенных… Интеллектуальная фобия власти нашла здесь у Фуко свой выход в воле к социальному действию. Этот его период общественной активности не был продолжительным, но он стимулировал размышления о системе уголовных наказаний, о распределении дозволенного и недозволенного, законного и незаконного в обществе. Теперь его интересует вопрос: через какую систему исключения, кого отторгая, какие различия проводя, посредством какой игры отрицания и отторжения общество начинает функционировать? В итоге в 1976 году появилась книга «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» [11].

Но для нашей темы еще более интересна лаборатория мысли, открытая благодаря недавней публикации его лекций **[12]. В первых лекциях этого курса (1974/1975 уч. г.) М. Фуко подробно анализирует институт психиатри ческой экспертизы в уголовной практике и приходит к выводу, что она устанавливает своеобразное подобие преступника своему преступлению, иными словами, такая экспертиза утверждает, что индивид был подобен своему «ненормальному» поступку до его совершения.

Модель психиатрической экспертизы оказывается определяющей

Как же движется в своем размышлении М. Фуко? Он представляет аудитории несколько пространных психиатрических отчетов из уголовной практики Франции 1950-х годов, поясняя при этом, что в процедуре правосудия они претендуют на роль научного дискурса, или дискурса истины. (Сделаем свой акцент: ведь в деле вынесения приговора, тем более такого, как смертная казнь, надо иметь твердую почву.) На самом деле психиатрическая экспертиза осуществляет некоторые остающиеся скрытыми функции: прежде всего, она позволяет удвоить квалифицируемое законом правонарушение целым рядом других, отличающихся от правонарушений, вещей (манеры поведения, образ жизни – в дискурсе психиатра-эксперта предстают в «юридическом» обличии «причины», «мотива», «источника» преступления; например, эксперт говорит о «психологической незрелости», или о «слабо структурированной личности» и т.д.), тем самым позволяя совершить переход от проступка к поведению, от преступления к образу жизни. Иными словами, «психиатрическая экспертиза позволяет сформировать этико-психологический дубликат преступления» [13], порождает своеобразного двойника преступления в виде несоответствия определенному числу физиологических, психологических, моральных и т.п. общественных правил. Итак, получаем, что убийство индивид совершает потому, что его тянет убивать…