Объективная необходимость перехода России к рыночной экономике

                  Но если арендатор, получив землю, ограничен определенными условиями ведения хозяйства, способа эксплуатации земли и других объектов, то он обладает относительным правом собственности, т.е. он не свободен абсолютно в отношении объекта хозяйствования.

                  В качестве реальных отношений абсолютного и относительного права могут служить лизинг (долгосрочная аренда машин, оборудования, сооружений производственного назначения) и рейтинг (краткосрочная аренда машин и оборудования). В первом случае арендатор обладает абсолютной свободой в отношении способов, форм и условий эксплуатации техники и сооружений. Во втором — в связи с краткосрочностью передачи права пользования техникой собственник ограничивает абсолютное право арендатора определенными оговорками и предписаниями по эксплуатации техники. Следовательно, последний обладает только относительным правом.

                  Окончательное и бесповоротно судьбоносное решение в пользу рыночной экономики провозглашено уже давно. Но политические и пропагандистские разъяснения смысла этого решения на редкость невнятны. Что подразумевается под рынком, зачем он нам, чем нехороши уже созревшие плоды радикальной хозяйственной реформы - обо всем этом ни прочесть, ни услышать. У недавних же властителей умов - экономических публицистов — рынок трактуется то как репрессивный аппарат, принуждающий людей «вкалывать», то как способ вытеснения избыточного, по оценкам писателей, начальства, окопавшегося -в руинах «административно-командной системы», то как средство подавления общественных иждивенцев, пожирающих якобы слишком много перловки и картофеля. Ликования по поводу грядущего усиления подоходного и имущественного неравенства и жалобы на избалованность советских людей даровыми благами отпугивают народ от рыночных реформ и, что гораздо хуже, воодушевляют мошенников и бандитов.

                 Собственническая ответственность и конкурентный режим хозяйствования, разумеется, изменяют мотивации к труду и управлению и в чем-то их усиливают. Дело, однако, не столько в интенсивности хозяйственных интересов, сколько в их направленности. Леность и разгильдяйство нельзя устранить ни рынком, ни планом; недалекие хитроваты и увертливые плуты будут процветать в рыночной среде так же хорошо, как во всякой иной. Рынок ценен другим: он систематически, гибко и оперативно задает хозяйствующим субъектам экономические нормативы (цены), ориентация на которые обеспечивает настройку производства на общественные потребности, поскольку они выражаются в денежном спросе, и на наилучшую, наиболее экономную и продуктивную комбинацию факторов производства.

                 Рынок способен выполнять эти функции лишь при определенных технологических и организационно-экономических условиях. Главные из них - «выпуклость производственных возможностей» на каждом из хозяйственных объектов и «совершенная конкуренция» .

                 «Выпуклость»-это все та же пресловутая убывающая отдача последовательных затрат. Если в какой-либо сфере деятельности каждая последующая затрата продуктивнее предыдущей, конкурентный рынок невозможен по той простой причине, что весь отраслевой выпуск сконцентрируется в одном предприятии. Речь идет не о невозможности производственных систем, реализующих «возрастающую отдачу на масштаб» (такие системы известны: это транспорт, связь и многие другие отрасли инфраструктуры) — речь о том, что коммерческие ориентиры хозяйствования там не нужны и неуместны. Это общественная монополия, которая должна управляться, сознательно ориентируясь на общественную пользу. Коммерческие критерии деятельности здесь одинаково вредны и для эффективности хозяйствования, и для социальных условий жизни.

                   Вот пример из злобы дня. Городские метрополитены жаждут у нас стать «самоокупаемыми». Это в их силах — надо только повысить тариф. Часть пассажиров будет вытеснена на наземные виды транспорта и при уменьшении пассажиропотоков себестоимость пассажиропоездки возрастет ввиду очень высоких постоянных (не зависящих от объема движения) издержек подземных железных дорог. Таков результат с позиций экономической эффективности. Увеличится загрузка наземных магистралей, загазованность воздушных бассейнов городов, толчея и пробки на улицах — это социальные последствия. Пострадают и бедняки, предпочитающие метро как самый дешевый и надежный транспорт, и дамы, имеющие привычку прогуливаться с собачками по бульварам, и даже хозяева персональных машин, которым будут досаждать пробки на перекрестках и теснота на улицах. Мораль для всех одна — не надо внедрять рынок там, где ему не место.  
                 Сказанное здесь мельком о тарифах служит одним из мотивов «экономики благосостояния»-теоретического направления, бурно развивавшегося в период 20—60-х годов уходящего века.

              «Экономика благосостояния» - это систематизированная коллекция ситуаций, в которых рыночная самоорганизация недостаточна для правильного использования ресурсов и композиции наилучших составов выпуска, а также поиск средств экономической политики, способных нейтрализовать несовершенства рынка. Марксистское крыло социалистических движений и социалистической мысли относилось к этим идейным поветриям с недоверием и настороженностью. А зря. Здесь мы ведь находим всесторонне обдуманные и тщательно обоснованные доказательства вредности рынка, если он не контролируется и не сдерживается обществом (государством). Бурное развитие концепций благосостояния, несомненно, отражало важные сдвиги в производительных силах, итог которых выражался в сокращении сфер хозяйствования, где свободное взаимодействие частных интересов ведет к общему благу.

                 Однако в 60-х годах в наиболее развитых в технико-производственном отношении странах начался ренессанс мелкого производства, индивидуальных и мелкогрупповых форм хозяйствования. К сожалению, нет исчерпывающего и ясного объяснения причин - технических (информатизация), организационных или социально-психологических - этого феномена. Бурный рост мелкого бизнеса, его вторжение в сферы, где он, казалось бы, не может быть конкурентоспособен, имели кардинальные последствия и для экономической политики (либеральные доктрины рейганомики и тэтчеризма), и для экономической теории. Принципы кейнсианского регулирования потеснились, уступив место чикагскому (или «новому») монетаризму. Теоремы «экономики благосостояния» сильно скомпрометированы построениями «теории прав собственности», не без остроумия доказывающей, что внешние, т. е. не калькулируемые в издержках и доходах, эффекты хозяйственной деятельности — положительные и отрицательные - установятся на оптимальном уровне и без постороннего вмешательства, на частно-контрактной основе, если только «транзакционные издержки» (издержки поиска контрагентов и заключения контрактов) не слишком велики. За государством в лучшем случае остается роль организатора информационной инфраструктуры.  
Эти новомодные веяния в условиях бурных, хотя и не очень понятных, общественных преобразований легко проникли в Восточную Европу, возродив и здесь веру в конкурентный рынок как наилучшую из возможных модель организации хозяйства. Вовсе не ясно, созрели ли восточноевропейские страны в техническом и иных отношениях к возрождению мелкотоварного сектора в масштабах, сравнимых с его экспансией в постиндустриальных экономиках. Но с модой не поспоришь, особенно когда она приходит с Запада.

              Если законы развития производительных сил и организационных принципов хозяйствования универсальны, экономическая либерализация рано или поздно станет необходимостью, а не бездумным подражательством. Перспектива возрождения конкурентных принципов хозяйствования ставит проблему соотношения эффективности и справедливости вовсе не так драматично, как ее изображают обе противоборствующие на страницах печати и экранах телевизоров стороны — и оголтелые маркетизаторы, начитавшиеся псевдомарксистских комиксов, а потом перевернувшие у себя в голове все инвективы наизнанку, и их оппоненты из ОФТ или Российской компартии.

                  «Совершенная конкуренция» - теоретическая идеализация, фиксирующая свойства рынка, при которых он максимально эффективен экономически. Эти свойства не так уж противоречат представлению о социальном равенстве.

                  Среди них следующие.

 1. Неограниченное количество продавцов на каждом товарном рынке, так что никто порознь или в какой-либо коалиции не в состоянии произвольным варьированием поставок или индивидуального предложения повлиять на цену. Независимость цены от действий производителя реализует безличный контроль общества - как покупателей, так и иных поставщиков,- над каждым производителем. Если он хочет разбогатеть, ему не остается ничего другого, как снижать издержки и увеличивать объем безубыточного производства; но и здесь его шансы невелики, поскольку к этому же стремятся и все остальные. Конкурентный рынок — это институт демократического, всенародного управления производством. Уже это делает его социальной ценностью, особенно по сравнению с нынешним состоянием социалистических экономик, где концентрация производства и централизация сбыта позволяют производителю (поставщику) управлять ценой, т. е. самочинно определять условия своих коммерческих успехов. Нынешний развал обусловлен не слабостью коммерческих мотиваций, а их имплантацией в среду монополистических производителей и торговцев. Для монополиста увеличить прибыль легче легкого: надо сократить поставку, это вынудит рост цены, а производственные издержки, конечно, уменьшатся. Устранение «диктата производителя», т. е. преобразование монопольных рынков в конкурентные, было бы величайшим социальным благом. Беда только в том, что конкуренцию нельзя ввести декретом и постановлением пленума о «вхождении в рынок». Чем старательнее внедряются коммерческие критерии в монополизированные производственные и торговые структуры, тем тягостнее для народа гнет хозяйственных корпораций. Восстановление этических ценностей конкурентного хозяйствования и норм добропорядочной коммерции может занять время, сравнимое с шестью десятилетиями подавления мелкотоварного сектора - носителя этих ценностей.

                 Непрерывный общенародный референдум — голосование рублями за наилучшую структуру производства - эффективен, если рублевые «голоса» отражают действительные общественные потребности. При слишком большой дифференциации доходов может случиться и так, что«референдум» покажет высокий спрос на кошачьи лакомства и отсутствие потребности в лекарствах для стариков. Некоторая степень равенства в распределении — необходимое условие того, чтобы рынок стал институтом хозяйственного самоуправления. Миф о чрезмерной якобы уравнительности нашей системы распределения доходов — просто вранье, препятствующее, между прочим, и эффективному функционированию рынка.

 2. Равные условия доступа для всех к любым ресурсам, технологиям и видам деятельности. «Равные» не значит «свободные»: землю или долговременные воспроизводимые факторы производства надо арендовать или купить, денежный капитал - занять, труд - оплатить. «Равные условия доступа» означают единство цен проката или продажи производственных факторов и равный доступ к кредитам. В этих условиях любой может заняться предпринимательством (если только кредитор или арендодатель не найдет оснований подозревать его в нечестности). Предприниматель — это ведь не обязательно собственник и, как правило, не собственник. Это тот, кто орудует заемным капиталом, наемным трудом, арендованными природными факторами, надеясь на доход, который позволит нанять новые деньги и дополнительных рабочих. Это одновременно тот, кто довольствуется, как правило, доходом, равным зарплате наемного менеджера соответствующей квалификации, опыта и репутации, а нередко не получающий и того. Тогда дело ликвидируется, а несостоявшийся капиталист отправляется работать по найму, хотя бы временно. Предпринимательство — не привилегия, и потому само по себе ничего социально несправедливого не содержит. Натурам созерцательным и склонным к сибаритству лучше бы работать по найму. А вот тот, у кого не хватает воображения, как занять свой досуг, пусть займется самоэксплуатацией, открыв фотографию на углу или кофейню в подвале. Чем больше этих суетных и честолюбивых людей, тем меньше у каждого из них шансов выбиться в Рокфеллеры; а если уж кому повезет - что ж, в этом ничтожном шансе и состоит внешний стимул к предпринимательству.

                 При нашей привычке к блату и кумовству шансов на быстрое развертывание предпринимательской деятельности немного. Свободное предпринимательство тормозится несовершенством не столько законов, сколько нравов. Всюду мафиозные компании, оберегающие доступность производственных ресурсов (приватизированных или государственных) только для «своих» и для «нужных». В такой среде конкурентное предпринимательство немыслимо, а всякий коммерчески ориентированный бизнес, мелкий или крупный, обязательно становится монополистическим жульничеством.

                 Подлинно трудные проблемы обнаруживаются, если мы примем во внимание, что конкурентные принципы ценообразования охватывают не только готовые продукты и вещные факторы производства, но и личный фактор - рабочую силу, труд. Не воспринимается справедливым, когда некоторые профессии вдруг (или мало-помалу) теряют значение, «обесцениваются», и профессионально-квалификационная группа, привычная к определенному уровню дохода, беднеет по не зависящей, очевидно, от нее причине. В момент выбора трудовой карьеры никто ведь не предупредил (и не мог предупредить) людей о грозящем им в будущем несчастье. Слепой случай, непредвиденные капризы конъюнктуры — это несправедливость, особенно на фоне роста доходов других профессиональных групп, которые ведь ничем не заслужили улучшения конъюнктуры в сферах приложения их труда.

                 Горизонтальная (межпрофессиональная и межотраслевая) мобильность труда - необходимое условие правильного функционирования конкурентного рынка. Она создается условиями индустриального производства, неизмеримо облегчающего перемену профессий по сравнению, скажем, с цеховым ремеслом. К сожалению, в нашем индустриальном развитии мы слабо использовали мобильность индустриального труда, настойчиво, хотя и безуспешно, борясь с текучестью, возводя в доблесть пожизненную прикрепленность к профессии и даже к рабочему месту. Это неестественно. Кстати сказать, однажды в аэропорту я разговорился со случайной попутчицей, не очень молодой уже англичанкой. Вот ее трудовая карьера (боюсь, я запомнил не все): 1) школьная учительница; 2) мастер-контролер электролампового завода; 3) оформитель сцены в каком-то театре; 4) токарь по металлу («Примерно ваш пятый разряд» - сообщила она с гордостью); 5) в момент беседы она была дилером по продаже компьютеров. Опыт жизни в рыночной экономике сообщает и работающим по найму что-то от авантюризма предпринимателей: они без сожаления бросают привычное дело и берутся за любую профессию. Это опять-таки вопрос общественно-санкционированных стереотипов поведения, а не только развитости системы подготовки кадров и т. п.  
Конечно, наши порядки предоставления и пользования жильем и детскими учреждениями, отраслевая структура профсоюзов и т. п. сдерживают межпрофессиональные и межотраслевые перемещения трудящихся, создавая ненужное напряжение на рынке труда. В принципе, однако, колебания рыночных оценок труда разных профессий ни в какой мере не являются социальной трагедией. Лишь бы вообще спрос на труд оставался достаточным. И тут мы сталкиваемся с подлинной коллизией, не разрешимой в рамках рыночной экономики.  
                     Ставка оплаты труда — это стоимость предельного продукта, т. е. того продукта, который может быть получен при употреблении добавочной единицы труда (скажем, человеко-часа) без увеличения объема используемого капитала и прочих производственных факторов. Она велика, если обширны накопления капитала, и систематически растет при техническом прогрессе так называемого трудосберегающего типа. Контртенденции порождаются ростом трудовых ресурсов и капиталосберегающим техническим прогрессом.