Землетрясение

     Ликующие, мы поехали на площадь, где под  деревьями собрались уже сотни  пострадавших, которых становилось  все больше и больше. Громадная  широкая и длинная аллея была сплошь заполнена. Доктор, которого я  сопровождал, оказался хирургом. Он сейчас же бросился к хирургическим столам, больше я его не видел. Ему принадлежит  честь и инициатива организации  первой помощи пострадавшим. Его помощь спасла жизнь десяткам и сотням людей.

      Я остался на площади, помогая, где  только можно. Распределял медикаменты. Скоро пришлось снова ехать на склад, и снова заведующий складом  помог, чем только мог. Когда вернулся на площадь, с ужасом увидел, что  пострадавших стало еще больше, а  врачи едва стоят на ногах. Пытался  заставить их отдохнуть, но тщетно, отдыхать им не давали, да и сами они  отказывались. К счастью, водопровод в городе остался неповрежденным, и воды хватало. Подвезли немного  хлеба, достали чаю, подкормили и  докторов, и пострадавших, которые  были поближе к операционным столам.

      Время шло быстро и незаметно, а число  пострадавших все росло. "Кучки  грязной одежды" – мертвые, не дождавшиеся помощи – лежали среди  живых, но на них никто не обращал  внимания. Таких кучек в городе было слишком много. Населению было объявлено, погибших оставлять на краю дорог: будут ездить грузовики и  подбирать трупы. Но в первый день никто их не подбирал – забот  было слишком много и с живыми. Только на следующий день за город, на кладбище, потянулись вереницы грузовиков, до самого верха наполненные страшным грузом. Мне они почему-то напоминали наши северные грузовики, вывозившие за город лишний липкий снег.

      Вообще, психика людей после землетрясения  была своеобразной. То, что в обычных  условиях привело бы в ужас и вызвало  отчаяние, сейчас не производило никакого впечатления, как на войне во время  боя. Я пристроился на пустом ящике  под деревом. Все знали, что я  – главный "профессор" и передо мною выстроилась целая очередь. Подходит молодой парень, здоровый. Я сначала не мог понять, что  с ним. Показывает на голову. Осматриваю – страшный шрам, и глаз на ниточке  висит на щеке. Говорю: "Придерживайте  глаз рукой и идите к хирургу, туда, где режут". Подходит женщина: сквозь рванную, грязную, замазанную землей рубашку торчат острые концы кости  сломанной руки. Говорю: "Оборвите рукав, вымойте руку и идите туда, где режут". Подбегает полураздетый мужчина и говорит: "Жена преждевременно рожает". Показываю на жену Ш. Батырова, работавшую вблизи: "Она поможет". И так все идут и идут, и все это кажется чем-то обычным, нормальным: висящие глаза, торчащие кости, кучки грязной одежды, прикрывающие чье-то тело.

      Наверное, потрясение у многих людей было ужасно и переходило в сумасшествие. Когда  мы ехали по городу за медикаментами, встретили полураздетую женщину. Она  шла посреди дороги, прямо на машину, дико смеялась, стонала, рвала на себе волосы. Спрашиваем шофера, что с  ней. Он говорит: "Сошла с ума". У нее раздавило всех детей. На следующий день встречаю своего заместителя  по филиалу Академии наук, смотрю, он тоже ненормален: никого не замечает, что-то бормочет, плачет. Оказывается, и у  него погиб единственный сын. Таких полусумасшедших в городе было довольно много. На них особого внимания не обращали, а дня через два–три они пришли в себя.

      Медицинская помощь действительно скоро подоспела. Смотрю, на площадь въезжает легковая машина, за ней другая, медицинские  фургоны, грузовики. Едут прямо ко мне, к трибунам. Из легковой машины выходят  член ЦК и мужчина в белом халате, подходят ко мне: "Ну вот, товарищ  Наливкин, вам приехала смена, первый отряд из Мары". Здороваюсь с докторами, спрашиваю, есть ли у них все необходимое. Число пострадавших их поразило, но медлить они не стали. Поставили  походные операционные столы и сразу  взялись за дело.

      Через час приехала другая партия медиков  из другого соседнего города, затем  третья. На самолетах прилетели военные  хирурги из Ташкента, Баку, Тбилиси. Места под деревьями не хватало, заняли всю громадную парадную площадь. Солнце уже садилось, стало прохладно, а пострадавших все несли и  несли со всех концов города. Стало  ясно, что надо работать всю ночь. Подъехавшие в Ашхабад воины  были снабжены прожекторами. Их расставили на площади. Операции продолжались непрерывно, до утра.

      Ночевал я в саду вместе с семьей Батырова. Утром прихожу — пострадавших стало меньше, и только грузовики  все еще доставляли раненых. Случайно зашел за трибуну, смотрю — какая-то странная громадная куча из каких-то непонятных сероватых и красноватых  предметов. Подхожу ближе, всматриваюсь, и с ужасом вижу, что это отрезанные руки и ноги, куски мяса, обломки  костей — страшный апофеоз землетрясения. Невольно на память пришла известная  картина Верещагина "Апофеоз войны" — громадная пирамидальная куча оскаленных, разбитых черепов. Куча за трибуной была не менее ужасна.

      Подхожу к хирургам из Грузии: "Ну, как?" Говорят: "Невероятно, ничего подобного  мы никогда не видели. Даже во время  самых сильных боев на фронте было легче. Там раненых подвозили  постепенно. Здесь на нас сразу  обрушились сотни раздавленных, разорванных  людей, засыпанных землей и глиной, с такими страшными ранами, каких  на фронте не бывало".

      Через день площадь и бульвар были уже  пусты. Увезли и страшную кучу. Только куски грязной, окровавленной одежды, валявшейся под деревьями, и темные, красные пятна на трибуне напоминали о мужественном бое, бое за жизнь  человека, за жизнь сотен и тысяч  искалеченных ашхабадцев.

      Заботы  города.

      Когда часа через два после первого  толчка вокруг Батырова собралась группа членов ЦК и других партийных работников, первый вопрос, который они задали, был: "А как с водой?" Кто-то бросился к водопроводному крану  в саду, повернул вентиль. Из крана  потекла прозрачная и холодная вода. Все облегченно вздохнули: значит, водопровод цел.

      Вторая  важная проблема — снабжение хлебом — также разрешилась благополучно. Склады с мукой все развалились, но мука, к счастью, была в мешках и уцелела. Здание хлебозавода развалилось, но печи остались целыми. Помогли и воинские подвижные хлебопекарни, и уже в конце первого дня появились грузовики с первым хлебом. Раздавали его бесплатно.

      В первый день после землетрясения  деньги вообще потеряли всякую цену. На них нечего было купить, и никто их не требовал. Всем пользовались бесплатно. Приблизительно так же было и на второй день. К бесплатной выдаче хлеба прибавились еще бараньи туши. Громадный холодильник у железной дороги почти не пострадал: у него вывалились две стены, стоявшие против направления подземного толчка. Стены же, стоявшие по направлению толчка, сохранились, сохранилась и крыша. Выдача туш была организована воинами.

      В садах появились самодельные  печи, загорелись огни, и везде запахло  жареной и вареной бараниной. Это тоже здорово поддерживало.

      На  третий день появились дощатые и  фанерные будочки с продавцами и  весами. Деньги снова пошли в ход. Торговля восстановилась. Из окрестных  селений, пострадавших сравнительно мало, подвезли зелень и фрукты, и базар  понемногу заработал.

      Жизнь города переместилась в сады, совершенно не пострадавшие. Под открытым небом  все спали, тут же ели, читали и  даже начали работать некоторые особо  нужные учреждения: сберкассы, почта, телеграф, продуктовые ларьки, керосиновые  ямы и первые восстановительные  партийные и общественные организации. Появились даже первые милиционеры, правда, очень мало. Охрана все еще  была в руках военных, расположившихся  в городских садах и скверах.

      Но  основной работой все еще были раскопки. Раскапывали все и, в  первую очередь, трупы, начавшие разлагаться. Их было так много, и запах был так ужасен, что по некоторым улицам и у некоторых зданий невозможно было идти. Здесь раскапывали в противогазных масках. Откапывали и имущество, отбирали кирпичи для будущего строительства, пытались спасти все, что возможно. Спасали и учреждения. Сотрудники разбирали упавшие крыши и стены, уносили в сторону мусор, стараясь достать бумагу, мебель, аппаратуру. Спасли очень немногое. Все было завалено кирпичом и неизвестно откуда взявшимся мусором.

      На  второй день я пошел в гостиницу, попытался найти оставленные  в номере вещи. Меня предупреждали, что гостиница сильно пострадала. Подхожу, здание вроде бы цело, но от башни, где был мой номер, нет  и следа. Часть стен вывалилась наружу, потолок и пол вывалились наружу, образовав огромную кучу мусора. Своих  вещей я так и не нашел кроме  ключа от номера в кармане, ничего не осталось.

      Оглядел еще раз гостиницу. В одном  из разрушенных номеров вижу —  железная кровать, а на ней голые  ноги раздавленного потолком человека.

      Смерть  все еще оставалась чем-то нормальным, обыденным, не заслуживающим особого  внимания.

      Ужасный запах облегчил поиски погибших. На пятый день легкий ветерок унес его  последние остатки, и жизнь города начала входить в норму, выдали даже зарплату из спасенных фондов Госбанка. Правда, расходовать ее было некуда, но сам факт выдачи денег был необыкновенно приятен и внушал уверенность и устойчивость.

      Везде начали строить будочки, шалаши, сарайчики  и солидные сараи, появились раскопанные  столы и стулья, железные кровати. Сколько людей было раздавлено на них, хотя сами они уцелели. Уцелели  дети, поспевшие спрятаться под этими  кроватями. Хорошо сохранились рояли, и под ними спаслось несколько  человек.

      Помню, какое было ликование, когда на пятый  или шестой день вдруг вечером  зажглось электричество. Однако телефон  все еще бездействовал. Но связь  между главными учреждениями военные  установили уже на второй день. Еще  раньше воинами была возобновлена прямая связь с центром по радиотелефону. Вообще помощь Ашхабаду со стороны  Красной Армии была внешне незаметна, но по существу значительна.

      Уже на третий день вокзал был очищен от развалин, движение по железной дороге восстановлено. Первые пассажирские поезда везли в город только техников, строителей и людей, которые могли  помочь в восстановлении города. Первый поезд из Ашхабада увез всех жителей  гостиницы, ютившихся на земле в  скверике напротив здания, всех приезжих и семьи, попавшие в беспомощное  положение.

      Первый  страшный толчок был во втором часу ночи. Второй последовал в 6 часов утра, третий — в 10 часов утра. Далее  толчки следовали один за другим, постепенно ослабевая. Они до того напугали людей, что даже смельчаки боялись входить  в полуразрушенные и почти  целые сооружения. На третий день толчки стали неощутимы, к ним стали  привыкать. Меня вызвали в ЦК и  стали спрашивать — можно ли ожидать  повторного землетрясения. Цикличность  землетрясения мне была хорошо известна, и я успокоил их, сказав, что подобные разрушительные толчки повторяются  через несколько десятков лет, и  Ашхабаду в ближайшем будущем  бояться нечего. Не знаю, поверили мне  или нет, скорее не поверили, но все  же просили как главного ученого  города, всем известного, выступить  по громкоговорителю перед населением. Погрузили меня на все тот же незаменимый  грузовик, дали в сопровождающие нескольких киноспециалистов. Ездили по городу несколько  часов, слушателей была масса. Боязнь зданий понемногу стала проходить. Выступал я и на следующий день. Не то мне  поверили, не то уже просто привыкли к толчкам, но повсюду закипело стихийное  и самодельное строительство. Люди стали спокойнее. Жизнь стала  входить в обычную колею.

      Разрушения  и жертвы.

      Разрушения  и жертвы были ужасны и невероятны. Большой, красивый, утопающий в зелени город в основном состоял из одноэтажных  прочных глинобитных или кирпичных  домов. Землетрясения в нем повторялись  не часто, и при строительстве  на них рассчитывали. Двухэтажными были только правительственные здания или учреждения сравнительно молодые, построенные антисейсмическими. Многие из них действительно устояли, но дали так много трещин, что их потом пришлось взорвать. Было взорвано и здание ЦК, которое спасло мне жизнь. Жилые дома и домики были полностью уничтожены. Город надо было строить заново.

      Через несколько дней после первого  толчка мне пришлось летать на военном  самолете над городом и изучать  аэрофотоснимки города. Картину более  полного разрушения невозможно себе представить. Между правильными  линиями улиц, среди темных пятен  зелени везде были страшные однообразные кучи мусора и обломков. Изредка  выглядывали сохранившиеся двухэтажные  здания. Квартал за кварталом одна и та же картина. Смотреть на снимки было жутко и тяжело. Разрушение было полное.

      Число человеческих жертв осталось точно  не подсчитанным, да и это было невозможным. Но цифра эта была ужасающей.