Ораторское искусство Кирилла Туровского

Ораторское искусство Кирилла Туровского

 

R истории церковной ораторской прозы древней Рус» крупным событием было появление в XII в. цикла речей Кирилла, епископа туровского. До нас дошло восемь слов Кирилла,  бесспорно ему принадлежащих. Распадаются они на две группы: 7одни ( «в неделю Цветоносную» и «на Вознесение») написаны на так называемые двунадесятые праздники, все остальные -- на воскресные дни первого круга недель церковного года, начиная от  пасхи и до пятидесятницы (приписываемые Кириллу слова этого круга на неделю пятую и на неделю восьмую вряд ли ему принадлежат).

 

Когда именно был составлен цикл? Ответ на вопрос этот дает, как кажется, слово пятое. В конце его читается несколько неожиданно, если учесть контекст, выпад против каких-то церковников: «... по восприятии же всякого священнаго сана горе согрешающему, реку же по мнишьстве, и по иерействе, и в самом епискупьстве не боящимся бога!». Выпад этот близко напоминает даже по форме аналогичные предостерегающие строки «Притчи о душе и теле» Кирилла, направленные против его современника -- ростовского епископа Феодора. Это дает основание отнести данное слово, а быть может и весь цикл в целом, к 60-м годам XII в.

 

Слова Кирилла Туровского -- слова особого характера, предусмотренного церковным уставом; они предназначались для произнесения в храме, в присутствии молящихся, в торжественной обстановке праздничного богослужения.

 

Содержание слов традиционно, как традиционен и сам праздник, ежегодно отмечаемый. В каждом слове последовательно развиваются одни и те же темы: «похвала» празднику, разъяснение его религиозного смысла, воспоминания о событии, в честь которого праздник установлен.

 

В жестких рамках этого заданного содержания Кирилл Туровский, однако, сумел написать произведения, которые надолго приковали к себе внимание древнерусского читателя.

 

Речи Кирилла замечательны прежде всего тем, что они полностью соответствуют своему назначению: каждой строкой они создают атмосферу необыкновенного по подъему раздничного ликования. Не случайно «веселие», «радость» -- слова, в особенности часто употребляемые Кириллом. Речи свои сам он рассматривал как составную часть праздничной литургии, как «соло» в хоре, как «песнь» в честь праздника (как Ф§"П> 5p.vos, говоря терминами его греческих литературных предшественников). Показательны

в этом отношении строки, которыми завершается слово «в неделю Цветоносную»: Кирилл призывает слушателей присоединиться к нему -- «песньми», как цветами, увенчать храм.

 

Литературную свою задачу Кирилл обычно определял следующими словами: «прославити» (праздник), «воспети», «возвеличити», «украсити словесы», «похвалити». В словах этих -- ключ к пониманию художественной природы его речей. Они -- верный

знак, что Кирилл, составляя речь, решающее значение придавал ее стилистическому оформлению.

 

Слова Кирилла Туровского -- произведения риторического искусства, очень сложного и тонкого, корнями своими восходящего к праздничным «декламациям» античных софистов.

 

Основным художественным принципом стилистического строя слов Кирилла, подчиняющим себе все изложение, является риторическая амплификация. Та или иная тема у него всегда словесно варьируется, распространяется до тех пор, пока содержание ее не будет полностью исчерпано. Там, где в рядовой речи достаточно одного слова, одного словосочетания, у Кирилла их значительно больше -- пять, десять, пятнадцать. Тема развертывается до отказа, раскрывается во всех своих смысловых и эмоциональных оттенках.

 

В результате последовательного применения этого художественного принципа тема у Кирилла закономерно принимала форму более или менее замкнутого в стилистическом отношении фрагмента изложения -- форму риторической тирады. От одной тирады к другой тираде -- таково обычное для него движение речи.

 

Каждая тирада -- целое словесное сооружение, часто очень изобретательное. Но в ее основе всегда лежит -- ив этом ее существенный признак -- чередование близких по значению и однотипных по синтаксической структуре предложений.

 

Широкое развитие у Кирилла получила тирада, в наиболее чистом

виде осуществляющая принцип амплификации. Ее особенности:

густое скопление синонимов, строгая симметрия в расстановке

слов каждого предложения.

 

Но жидове ся на благодетеля гневають, и юдеи ропщють на чюдотворца,

израильтяне съвет творять на спаса своего, сынове Ияковли по*

губити мыслять .. . садукеи .. . на судище влекуть, иродъяне съборище

съвокупляють . .. книжиии .. . пытають родителю прозревшаго .. . левгити

дивяться, видяще ясно зрящею зеницю уродившагося без очью,

с т а р ь ц и укаряють в суботу отверзшаго очи слепцю .. . фарисеи . . .

хулять чюдотворца, жьрци изгонять от съборища помилованного богомь,

архиереи претять прозревшему.1

 

Наряду с тирадами указанного типа налицо у Кирилла и другие--

более сложные по фактуре, стилистический рисунок которых

определяется той или иной риторической фигурой.

 

Тирады, построенные на анафорическом повторении одного и

того же слова или словосочетания в начале предложения:

 

Верую, господи, и кланяю ти ся! Верую в тя, сыне божий, и прославляю

тя! Верую, владыко, и проповедаю тя! .. . Ты бо ecu, о немь же

писаша пророци, дозряще духомь твоего въчеловечения. Ты ecu, его же

прообразиша патриархи агньца божия, всего мира грехы взяти хотящаго.

Ты, господи, сам ecu, о немь же учиша законодавьци .. . Тобе бо дасться

власть всяка и сила на небеси и на земли. Тебе вся вся тварь бездушьная

послушаеть раболепно, и всяко дыхание видимое и невидимое

знаеть тя, своего творца и владыку.

 

Тирады, где чередуются риторические вопросы, на которые

каждый раз даются ответы -- то отрицательные, то положительные:

 

Како начну или како разложю? Небом ли тя прозову} Но того

светьлей бысть благочестьем .. . Землю ли тя благоцветущю нареку?

Но тоя честьней ся показа . . . Апостоломь ли тя именую? Но и тех

вернее и крепъчею обретеся .. . Священомученикомъ ли тя нареку? .. .

Аще бо и не въгрузися в твоя перси оружие, ни прольяся твоя от меча

кровь, но изволением и верою по Христе положил еси душю.

 

Тирады, основанные на антитезе; своеобразие их в том, что

риторическая «цезура» делит в них каждое чередующееся предложение

на две противопоставленные одна другой части, резко различные

по интонационной окраске:

 

Пред вчерашним днем господь наш Исус Христос яко человек распинаем

бе и яко бог и солнце помрачи и луну в кровь преложи... яко

человек воспив испусти дух, но яко бог землею потрясе .. . яко человек

в ребра прободен бысть, но яко бог завесу перваго закона полма раздра

... яко человек во гробе положен бысть и яко бог олтарь язычьскыя

церкве освяти.

 

Пышный -- соответственно празднику -- стилистический узор

речей Кирилла порожден, впрочем, не столько риторическими фигурами

(количество их ограничено), сколько различной комбинацией

этих фигур даже в пределах одной и той же тирады.

 

В словах Кирилла Туровского все чередуется, и это сообщает

им своеобразный внутренний ритм. В рамках слова чередуются тирады,

в рамках тирады -- предложения, в рамках предложения не

редко -- созвучные окончания (течяху -- вопияху, потрясошася --

ужасошася, пение -- учение и пр.).

 

Это двойное и тройное чередование иногда принимало еще

более усложненный вид, когда Кирилл отдельные тирады объединял

в одну. Обычно делал он это следующим образом: сходные

по теме тирады нанизывал на один и тот же стержень -- на слово

или словосочетание, неизменно повторяющееся в начале каждой

тирады. Такая сверхтирада -- одно из наиболее эффектных технических

достижений ораторской прозы Кирилла; она напоминает

собой большой вращающийся круг, внутри которого вмонтированные

один в другой вращаются другие круги меньшего объема.

Построение этого типа таит в себе, правда, одну опасность: вращение

может стать бесконечным, так как предела ему в принципе

нет; оно может закончиться, но достаточно толчка извне (перехода,

допустим, от антитезы к анафоре), чтобы оно возобновилось снова.

Кирилл хорошо понимал, чем это грозит. С целью избежать монотонии

он принимал соответствующие меры: менял опорное слово

чередования, варьировал стилистический рисунок той или иной

тирады, временно нарочито приостанавливал вращение -- цитатой

из писания или риторическим восклицанием («Оле тайн откровение

и пророческих писаний раздрешение!») и, наконец, прекращал

его, когда это подсказывало ему чувство меры и времени.

 

В композиционном отношении слова Кирилла Туровского построены

по четкой схеме. Каждое слово делится на три более или

менее самостоятельные части: вступление, часть центральную --

изложение, заключение. Объединенные единством стилистического

строя слова в целом, они, однако, имеют и некоторые свои, только

им присущие художественные особенности.

 

Вступление -- часть речи, которой Кирилл Туровский придавал,

и не без оснований, большое значение: текст хранит следы очень

тщательной, заранее обдуманной работы. Кирилл, конечно, не мог

не понимать, что успех речи в значительной мере зависит от того,

как вступление будет построено. Здесь надо было сказать нечто

такое, что, не предвосхищая содержания слова, тем не менее могло

положить ему основание, притом сказать так, чтобы сразу же привлечь

внимание слушателей, заставить их насторожиться.

 

Вступительная часть речи у Кирилла невелика по объему и

немногословна. Обычно он говорил здесь или о празднике, которому слово посвящено, или о себе самом: выражал радость по поводу наступления праздника, приглашал слушателей присоединиться к нему и совместно прославить виновников торжества,

высказывал сожаление, что «ум» его бессилен должным образом «хвалу к хвале приложити», даже просил, например в слове седьмом, пророка Захарию облегчить ему задачу -- прийти на помощь и положить «начаток» слову.

 

Это условно-риторическое и во многом традиционное в ораторской

прозе содержание Кирилл искусно обогащал новыми вариациями.

 

Первые строки вступления у него всегда носят подчеркнуто

афористический характер. Краткие, строго симметричные по форме

и поэтому особо значительные, они звучат, как фанфары, возвещающие

о начале торжества: «Велика и ветха сокровища, дивно

и радостно откровение, добра и сильна богатьства, нескудно ближним

даемии дарове»; «неизмерьна небесная высота, ни испытана

преисподняя глубина, ниже сведомо божия смотрения таиньство»

и т. п.

 

Избранную для вступления тему он развивал чаще всего не

прямо, а косвенно, при помощи развернутого сравнения, в фокусе

которого она и получала свою художественную конкретизацию, --

сравнения редкого, необычного, построенного на игре отдаленными

аналогиями. Такого рода сравнениями он добивался важного

художественного результата; они были рассчитаны на то, чтобы

заполнить собой условно-риторическую «пустоту» темы и одновременно

ошеломить, ослепить слушателей своей неожиданностью,

своей яркой живописностью. Праздник он, например, сравнивал

с блеском золотой «пленицы» (пленица -- головное украшение),

украшенной жемчугом и драгоценными камнями; радость по случаю

наступления пасхи после скорбных дней страстной недели --

с радостью, какую испытывают жена и дети, когда нежданно из

дальнего странствия возвращается домой их муж и отец (в некоторых

списках сравнение это отсутствует; видимо, в этом контексте,

применительно к пасхе, оно казалось несколько смелым).

Слово восьмое, посвященное разоблачившим еретика Ария отцам

Никейского собора, свидетельствует, что тема вступления развертывалась

Кириллом и на основе двойного сравнения, в данном

случае насыщенного образами и фразеологией словесной батальной

живописи. Отцы собора здесь сперва сопоставляются с воинами,

которые «крепко» бьются за своего «цесаря» и не дают «в брани

плещю врагом», а затем -- с библейским Авраамом и его доблестными

соратниками, одержавшими победу над враждебными ему

царями (Бытие, XIV, 14); одно сравнение перерастает в другое,

последнее слово первой тирады («ополчишася на еретикы святии

наши отци :. . их же число 300 и 18, по числу древняго Аврама»)

дает начало новой тираде, построенной по иному принципу -- уже

не столько аналогии, сколько противопоставления («Аврам телесную

створи победу видимым воем, а си в духовной содолеша

рати ... Аврам пять цесарев с силами их погуби ... а си вся

еретикы духовьными иссекоша мечи»).

 

Центральная часть речи у Кирилла Туровского всегда повествовательная.

За исключением восьмого слова, в основе которого

лежит церковно-исторический сюжет (рассказ о первом вселенском

соборе 20 мая 325 г.), все остальные слова в центральной части

содержат пересказ того или иного соответствующего празднику

евангельского события. Но пересказ особого типа, вольный. Излагая

евангельский сюжет, Кирилл тоже подвергал его амплификации

-- на этот раз сюжетной.

 

Иногда он ограничивался простым распространением отдельных

эпизодов евангельского рассказа. Но гораздо чаще прибегал

к амплификации более сложного вида: дополнял сюжет подробностями,

отсутствующими в источнике. Вводил новые эпизоды:

если евангельский текст давал для этого повод, широко пользовался

прямой речью -- заставлял героев повествования обмениваться

речами, произносить длинные монологи. В изложении