Аксиологическая содержательность «московских повестей» Ю.В. Трифонова

Лев Аннинский справедливо  заметил, что «современный “тихий интеллигент”, вроде бы живущий бытом, на самом  деле предстает у Трифонова как  наследник и ответчик за всю историю  русской интеллигенции, от самых  ее корней»¹⁵. Герои московских повестей, в которые и входит «Дом на набережной», - интеллигенты новой формации, для которых быт может быть объектом критики, но не врагом, подлежащим уничтожению, которые занимают промежуточное положение между бытовым аскетизмом и вещизмом с явным тяготением к последнему. Трифонов наделяет своих героев свойством восприятия мелочей как «великих пустяков жизни», т. е. амбивалентным отношением к повседневности, совмещающей в себе скуку обыденности и тепло семейственности, однообразие быта и радость творчества.

2.2. Этические идеи  Ю. Трифонова

Анализ аксиологии Ю. Трифонова  невозможен без исследования, выраженного в публицистике нравственного сознания художника, познававшего, прежде всего этическое состояние жизни. «Все, в сущности, сводится к поиску нравственных ценностей», - считал Ю. Трифонов[41]. В 1970-е годы формируется авторская теория личности. Ее генезис позволяет обнаружить статья «Выбирать, решаться, жертвовать»,  в которой Ю. Трифонов декларирует свое понимание уникальности и сложности человека: «Человек есть сплетение множества тончайших нитей, а не кусок голого провода под током, то ли положительного, то ли отрицательного заряда»[41].

Писатель неоднократно пытался  определить это «множество тончайших  нитей» в других терминах, используя  понятия «слои» и «состояния»: «все его (человека) внутренние слои… в нем уже перемешались, слились каким-то образом в единое целое» [41]. «Меня  интересуют состояния души, сложности характеров, переплетения судеб», литература исследует «нравственное состояние» человека.

Термин «состояние» писатель будет использовать неоднократно. Точное определение этому феномену  непроясненности человека пытались  найти и другие исследователи. Так, Г.А. Белая связывает состояние с понятием «сцена» [7]. Действительно, в повестях Ю. Трифонова как бы разыгрывается определенная духовная ситуация: «сцена» обмена в повести «Обмен», «сцена» подведения предварительных итогов в одноименной повести, «сцена» затянувшейся любовной развязки в повести «Долгое прощание», «сцена» переживания смертельного горя в «Другой жизни» и т.п.; роман «Время и место» также представляет собой ряд внутренне законченных «сцен». Но сцена у Ю. Трифонова не синоним состояния, поскольку предметно-изобразительный ряд «сцены» детерминирован изображаемым внутренним состоянием героя. Существовать у Ю. Трифонова – это и значит переживать эти состояния.

В начале 1980-х годов в  критике начинает формироваться  представление об особом месте рационального  в этике писателя. По мнению некоторых  исследователей, человек в этике  Ю. Трифонова осознается как биосоциальное  существо, способное разумно строить  свое поведение: «сила разума, - считает  И. Плеханова, - несмотря ни на что, остается для Трифонова единственной достоверной силой справедливости»[37]. «Как это ни парадоксально, - пишет  Г.А. Белая, - но вера в возможности сознательно управляемой нравственности, никогда не объявленная впрямую, не материализованная в образах героев, более того, даже, казалось бы, несовместимая с «противоречивым» и «разорванным» героем Трифонова (а на самом деле кровно связанным с его изображением), оказалась самым глубинным основанием художественной системы Трифонова» (7, с. 21).

Эти выводы невольно «разъединяли»  внутреннее целое трифоновского  героя, которое распадалось на оппозицию  чувства и разума, они не учитывали  стремление писателя передать слитность  человека, одновременность присутствия  в его феноменологическом пространстве эмоции, чувства, рассудка, разума и  сознания как рядоположенных и параллельно протекающих процессов.

С учетом категории состояния  эти выводы нуждаются в существенной коррекции, поскольку у Ю. Трифонова  речь идет о «нравственном чувстве» и совести как «совместном  знании». В таком значении совесть  сопоставима с сознанием и  только в таком контексте они  могут быть уподоблены друг другу. И  то, и другое – синонимы способности  нравственного различения эмоциональных  состояний, переживаемых человеком. Но механизм этого различения коренится  не в сознании, если иметь в виду сознание как способность к рассудочным, т.е. логическим операциям, если иметь в виду сознание как механизм познания.

Нравственное различение коренится и не в подсознании  человека, не в его первоначальных, неконтролируемых эмоциональных реакциях, а в чувстве, поэтому Ю. Трифонов изображает прежде всего драматизм  позднего прозрения, осознания, который  всегда следует уже за произошедшим этическим различением.

Рассудок, напротив, осознается писателем как источник, конфликтующий  с нравственным чувством, подавляющий  совесть как то начало, которое  способствует победе альтруизма над  эгоизмом, поскольку именно нравственное чувство необходимо, «чтобы в этой реальности человек оставался человеком». Именно рассудочность должна корректироваться нравственным чувством, которое потенциально может блокировать механизмы самооправдания, самообмана. «Нравственное чувство есть у каждого, - считал писатель, - и если кто-то совершит, допустим, сомнительный в нравственном отношении поступок, то он знает или, по крайней мере, догадывается, что этот поступок сомнителен» [41]. Человек как часть природы сохраняет в себе ее противоречивость, в природе прекрасное соединяется с безобразным, в ней есть «не только березка у пруда», но «много гадости и много страшного». В человеке противоречивость природы трансформирована в альтруизм и эгоизм, «оба свойства существуют в человеческой природе рядом, в вечном противоборстве». Эгоизм оценивается Ю. Трифоновым как то безобразное в человеке, что мешает ему быть подлинно нравственным и, следовательно, прекрасным, потому что эгоизм останавливает самореализацию личности, препятствует установлению гармонических отношений между людьми, поэтому в нем «заключена неправда мира», «победить его в человеке труднее всего». С рассудочностью и рациональностью разума и связано в этике писателя эгоистическое желание освободиться от чувств.

Но в человеке заложен  и альтруизм, который должна развивать  в себе личность.  Человек несет  в себе то, чего нет в природе, - совесть, которая и выступает  тем началом, которое обеспечивает собственно человеческую, а не животную форму существования. Именно нравственные чувства требуют самосознания и памяти как путей поиска нравственных нарушений. Самопознание в таком понимании является формой проявления нравственного недовольства собой. В согласованном взаимодействии нравственного чувства и сознания, а не разума видел писатель основу потенциальной способности человека сказать правду о себе, а значит, и нравственно существовать в потоке быстро меняющегося времени, жить по совести.

В структуре личности Ю. Трифонов, таким образом, фиксирует внутреннюю и изначальную драматическую нецельность сознания, разума, чувства и эмоций. Эта разделенность связана с первичностью эмоционально-чувственного проживания реальности, представляющего собой совокупность разнонаправленных эмоциональных реакций, обусловленных не только конкретной переживаемой ситуацией, но и совокупностью других детерминирующих моментов: возраста, предшествующего эмоционально-чувственного опыта. Категория состояния оказывается принципиальной для понимания художественного видения человека  в гносеологии Ю.В. Трифонова и позволяет выйти к пониманию истории и времени. «Я знаю, - писал Ю. Трифонов, - история присутствует в каждом сегодняшнем дне, в каждой человеческой судьбе. Она залегает широкими, невидимыми, а иногда и довольно отчетливо видимыми пластами во всем том, что формирует современность. Это не просто фраза. Прошлое присутствует как в настоящем, так и в будущем»[41].

Утверждая, что это не фраза, писатель исходил из того, что  состояние первично, переживаемые состояния  не исчезают из эмоционального опыта, а оседают в нем как формулы  последующих жизненных реакций, определяя поведение человека, который  осознанно или неосознанно «несет в себе вериги прошлого… Время  наслаивает на человека все более  сложные, все более отягчающие пласты»[41]. Таким образом, увидеть историю и время возможно через воспроизведение пережитых человеком состояний. Так личность выводила художника к познанию бытийных процессов времени и их значения для человека. «Человек же сохраняет прошлое в себе, накапливает его, заставляет то, что уже прошло, продолжать существовать в виде того, что уже было» [41]. Жизнь человека и жизнь общества, осознанные как процесс человеческих отношений, нравственность конкретного человека как индивидуальное преломление исторической преемственности позволили Ю. Трифонову органично соединить человека и историю, неотъемлемой частью которой он является. И в этом понимании историю творят люди, сумевшие через все обстоятельства жизни и времени пронести свою нравственную основу, сохранившие совесть и, следовательно, продлившие связь времен.

Нравственная жизнь отдельной  личности оказывается включенной в  поток истории и подчиненной  тем же законам, что и ее движение, а сама история - человеческой нравственности. И так же, как в истории, относительно стабильные периоды сменялись периодами бурь и катаклизмов, так и в жизни конкретного человека на смену относительно устойчивому существованию приходят периоды, требующие напряжения всех нравственных усилий личности. От того, какое решение примет личность в этой ситуации, зависит и ее судьба, и судьбы других людей, связанных с ней системой жизненных отношений. Литература, по мнению Ю. Трифонова, должна исследовать и изображать эти ситуации борьбы духа, максимального нравственного напряжения, создавая этим изображением представление об образе жизни человека.

Глава 3. Аксиологическая содержательность «московских повестей» Ю.В. Трифонова.

3.1. Совесть и нравственный выбор в «московских» повестях.

             «Предварительные итоги» - произведение о жизненном тупике стареющего писателя, готового и далее делать работу не по душе, но лишенного в силу семейных обстоятельств даже этой возможности. Быт, сколоченный хоть и давно, но случайно и дурными гвоздями, брак, основанный лишь на соблазне и престиже, - все это треснуло, расползлось.

       В повести Ю.В. Трифонова «Предварительные итоги» решается этическая проблема нравственного выбора, который должны совершить главные герои -Геннадий, его жена Рита и сын Кирилл. Они узнают, что домработница Нюра, пожилая женщина, которая много лет живет и работает в их семье и всей душой предана им, страдает от неизлечимого заболевания. Герои поставлены в ситуацию нравственного выбора: разрешить Нюре после выписки из больницы  вернуться в их дом или бросить одинокую больную женщину на произвол судьбы. Понимая, что поступают бессердечно по отношению к Нюре, они все же делают эгоистический выбор в свою пользу: решают отказаться от услуг Нюры и не принимать участия в ее дальнейшей судьбе.

Оценка события эксплицирована в повести («во всем этом предательстве – да, именно, небольшом, но явном предательстве»). Выделяется базовый для данной ситуации концепт «предательство».

Состав участников текстовой ситуации представлен субъектом предательства (семьей главного героя) и объектом предательства (домработницей Нюрой (Аннушкой)). Поступком, играющим ключевую роль в изображении данной ситуации, является выбор главных героев, связанный с решением отказаться от услуг Нюры и не принимать участия в ее дальнейшей судьбе.

          Дефиниции предательства определены в работах по философии, психологии и лингвистике. Опираясь на них, мы попытались определить концепты, содержание которых «участвует» в формировании философии смысловых аспектов ситуации предательства. К ним относятся: верность, доверие, обман, честность, дружба, любовь, долг, нравственные ценности, ответственность, справедливость. Также были выявлены переменные параметры ситуации: «сфера» совершения предательства (любовь, дружба, предательство Родины, предательство самого себя и др.), «условие» (наличие альтернатив выбора поступка), «мотив» (страх, корыстные цели, удовольствие, равнодушие, месть и др.) и «оценка» поступка (рациональная, эмоциональная, возможность оправдания и др).

             Внешнее проявление доброжелательности/сочувствия хозяйки дома по отношению к своей домработнице, находящейся в связи с обострением болезни в больнице, реализовано в характеристике Риты как субъекта действия («Рита жалела Нюру. Раза три ездила к ней в больницу, возила фрукты»; «…отдала больной домработнице лучшую вещь»).

         Семантика неискренности реализована на смысловом уровне фрагмента повести в изображении несоответствия внешних проявлений заботы Риты о своей домработнице и ее внутренних переживаний («расстроилась», «муки жадности и колебания совести»). В результате рационального осмысления сложившейся ситуации главные герои повести принимают решение отказаться от своей домработницы. Изображение поступка осуществляется последовательной реализацией в тексте информации о принятом решении, исполнении сделанного выбора и оценке совершенного действия как предательства, которые представлены в повести ретроспективно. Информация о принятом решении эксплицирована в формах внутренней речи главного героя («Кирилл спросил: «Она что же, будет с нами всегда?» «-» «Ну не-ет!» «-» «Все-таки она нам не родственница, правда же?» Мы все думали одинаково, но Кирилл обнаружил себя честно…», «При этом уже все было решено, она же отделила от себя Нюру, назвала её женщиной»).

       Информация о совершении поступка реализована во фрагменте текста, в котором главный герой и его жена выступают субъектом действия («Вы продумайте как следует и позвоните мне не позже завтрашнего вечера. Я должна знать до субботы»; «Ни в четверг, ни в пятницу мы Радде Юльевне не позвонили»; «Не позвонил ни я, ни Рита»). Эксплицитную форму выражения получает оценка совершенного действия, которое расценивается как предательство; субъектом оценки выступает главный герой повести («во всем этом предательстве – да, именно, небольшом, но явном предательстве»).

Семантика доверия, любви, заботы и преданности, связанная с изображением того, как Нюра относится к семье, в которой  она живет и работает, эксплицирована во фрагментах текста, содержащих характеристику переживаний  и поступков домработницы. Субъектом оценки является главный герой, а объектом его оценки выступают поведение, чувства, эмоции и речь Нюры («Была в ней преданность», и это истинное чувство, ничем неразбавленное, действовало, наверно, так сильно»; «Как-то мы с Ритой здорово поссорились, я грозил, что уйду, брошу всех ко всем чертям < …> потом примирились, забылось, прошло, и вдруг вижу: Нюра на кухне плачет. В чем дело? «Маргарита Николаевна сказала, что вы нас покинете. Как же она жить будет?»; «Нюра, закусив губы, качала головой и, не слыша моих слов, шептала: «Я себе место найду, не пропаду, а Маргарите Николаевне как же?»; «иногда вечерами Нюра приходила в комнату, садилась в угол и глядела на Риту: как та что-нибудь шьет, читает или пишет. Просто глядела и улыбалась молча. Года три назад, когда с деньгами было особенно туго, да и Кирилл подрос, решили с Нюрой расстаться. Ну, что делать; из месяца в месяц задерживаем зарплату! Нюра выслушала спокойно, но вечером опять видел, как тихонько плачет на кухне, сидя на своей раскладушке. А на другой день сказала, что готова работать у нас бесплатно до той поры, когда появятся деньги»; «Нюра писала из больницы письма: «Дорогая Маргарита Николаевна, с чистосердечным приветом к вам…» <…>  Иногда по ее просьбе звонила из больницы сестра – Нюра в телефон ничего не слышала – и задавала вопросы: что нового, как себя чувствует Маргарита Николаевна, приносили ли белье из прачечной?  Зачем-то ей было нужно. То тепло, от которого она не могла отстать»).