Аксиологическая содержательность «московских повестей» Ю.В. Трифонова

Автор работы: Пользователь скрыл имя, 11 Декабря 2013 в 18:24, курсовая работа

Краткое описание

Актуальность темы работы определила и цель: показать творчество писателя в контексте художественной аксиологии.
Для достижения цели необходимо было решить следующие задачи:
изучить литературу, посвященную миру ценностей;
изучить научные исследования, посвященные аксиоматике;
рассмотреть героев и ситуации в «московских повестях» Ю. Трифонова, определить какое место они занимают в ценностном мире писателя.
определить основные ценности, функционирующие в творчестве писателя.

Содержание

Введение
Глава 1. Историко-философские основы аксиологии
Глава 2. Творчество Ю.В. Трифонова как предмет аксиологического подхода в литературоведении.
2.1. Художественный мир Ю.В. Трифонова .
2.2. Этические идеи Ю. Трифонова.
Глава 3. Аксиологическая содержательность «московских повестей» Ю.В. Трифонова.
3.1. Совесть и нравственный выбор героев в «московских повестях» .
3.2. Дом как ценность в творческом сознании Ю. Трифонова (на примере повести «Дом на набережной»).
3.3. Женские образы в системе ценностей Ю.В. Трифонова.
Заключение.
Список использованных источников и литературы.

Прикрепленные файлы: 1 файл

ВКР Маркова1.docx

— 139.40 Кб (Скачать документ)

Каждый конкретный герой  художественного произведения обладает своей системой ценностей. Ценности, обретаемые литературными персонажами, носят конкретный и строго личностный характер, хотя одновременно имеют  и некую всеобщность. Но в художественном мире действуют еще и, по определению  А.Б. Есина, надличностные ценности[13]. Это ценности, которые находятся как бы над личностью, то есть не оказывают, как правило, прямого влияния на ход событий, но все же служат нравственным ориентиром для героев, читателя, автора.

Аксиология и литература взаимодействуют, потому что, занимаются исследованием ценностей как  смыслообразующих оснований человеческого  бытия, задающих направленность и мотивированность человеческой жизни, деятельности и конкретным деяниям и поступкам.

Аксиологический уровень  в произведении всегда есть, его  можно и нужно рассматривать - он многое может подсказать» на аксиологической  основе, открываются новые перспективы  для масштабных историко-функциональных исследований. Потому что именно в  этом аспекте реально проясняется, почему в разные эпохи остывает или  подогревается читательский интерес  к наследию конкретного автора. Читатели ведь тоже оказываются как бы в плену своих подвижных ценностных ориентиров − они ищут в литературе актуальные для себя ценностные контексты.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2. Творчество Ю.В. Трифонова

как предмет аксиологического подхода в литературоведении

 

2.1. Художественный  мир Ю. Трифонова

 

Юрий Трифонов еще при жизни стал культовым писателем. Его книги никогда не лежали на полках книжных магазинов. Они распродавались в одно мгновение. В библиотеках на журналы с его повестями люди записывались в огромные очереди. Естественно, интеллигенция подолгу каждую новую вещь писателя обсуждала на кухне. При всем этом литературные группировки шарахались от Трифонова как от огня. Он был чужим для почвенников, хотя писал сугубо реалистическую прозу. Но он так и не стал своим и для либералов, хотя во многом исповедовал идеологию шестидесятников.

Юрий Валентинович Трифонов (28 августа 1925 г. - 28 марта 1981 г.) - ключевая фигура литературного процесса 1960-1970-х гг.

              Отношение к творчеству Ю.Трифонова в целом, равно как и к его героям, в критике и науке никогда не было однозначным. Следует отметить, что мало кто восторгался им как художником. Эстеты и правдолюбцы скептически морщились, помогла и критика. А сам писатель, между тем, загонялся в жесткие клише, хотя на самом деле пытался всеми силами из них вырваться.

Но было у Трифонова  другое, что особенно влекло к нему. А именно - удивительно многослойное чувство жизни. Оно завораживает, потому что, какая б ни была жизнь - прожитое в иные периоды, особенно на грани крушения (а у Трифонова  она почти всегда на этой грани, в  предчувствии неумолимого завершения и начала чего-то иного, неведомого), остается в нерасторжимом родстве  с душой, впитывается в нее. Лишь прикасаясь к этому, воскрешая его  в себе, можно почувствовать полноту  жизни. У Трифонова ощущение времени  было острее, чем у кого бы то ни было. Многие критики считают, что основная тематика писателя - быт, затягивание бытом. Один из известных исследователей творчества Трифонова, Н.Б. Иванова, пишет: «При первом чтении Трифонова возникает обманчивая легкость восприятия его прозы, погружения в знакомые, близкие нам ситуации, столкновения с известными по жизни людьми и явлениями…»3 Это так, но лишь при чтении поверхностном. Сам Трифонов утверждал: «Да не быт я пишу, а бытие»4.

Трифонов неизменно подчеркивал  свою приверженность традиции русского реализма: «Если говорить о традициях, которые мне близки, то, в первую очередь. Хочется сказать о традициях  критического реализма: они наиболее плодотворны»5. Правда, далее Трифонов называет имена, которые с сегодняшней точки зрения воспринимаются как более близкие к модернизму, чем к реализму: «Среди советских писателей есть ряд замечательных мастеров, у которых надо учиться, в том числе писатели 20-х годов: Зощенко, Бабель, Олеша, Толстой, Платонов»6. Но, может быть, не случайно те художники, которых называет Трифонов, не замыкались в рамках реализма, они-то скорее творили «на стыке» реализма и модернизма. А современный немецкий исследователь Р. Изельман рассматривает прозу Трифонова как один из ярчайших образцов «раннего постмодернизма». По мнению этого исследователя, трифоновское видение истории во многом близко постмодернистской философии и эстетике: «Сознание Трифонова не допускает восприятия истории в терминах какой-либо идеологии»7.

Коллизия разрыва на месте  искомой духовной, жизненной связи (человека с миром, а элементов  мироустройства между собой) типична  для литературы «застойной» поры. В этом смысле Трифонов, сумевший открыть  и эстетически постигнуть внутри этих разрывов живые связи «сквозь  боль»,- уникален. Предложив неиерархическую  модель художественного миропонимания, он в полной мере совершил прорыв в  новое духовное пространство, и потому авторы, осуществившие синтез постмодернизма и реализма в 1980-1990-е годы, объективно очень зависимы от Трифонова. В марте 1999 года в Москве проходила Первая международная конференция «Мир прозы Юрия Трифонова». Участникам конференции, среди которых были известные писатели, критики и литературоведы, был задан вопрос: «Влияет ли ускользающая от определений проза Трифонова на современную русскую словесность?» И писатели – все как один - отвечали утвердительно: да, не только влияние, но сам «воздух» современной прозы создан во многом Юрием Трифоновым.

Несомненно, что творчество Ю. Трифонова занимает особое место  в русской прозе XX века. Для многих читателей, прежде всего для советской  интеллигенции 1970-1980-х годов, Трифонов был властителем дум, интерес  к его творчеству был огромен, выход новых произведений был  событием для читателей. В новое  время, в ситуации постсоветской  действительности интерес к трифоновской прозе ослаб. И лишь в последние  годы писатель вновь стал востребован. Сегодня мы воспринимаем прозу Трифонова  иначе, чем его современники, но, может быть, с еще большим интересом. А между тем сегодня те нравственные ценности, ценности, которые составляют суть трифоновского мировидения, оказываются  значимыми не менее, чем в те годы, когда создавались его романы.

В литературно-критическом  и литературоведческом осмыслении Трифонов прошел путь от «советского  писателя» к «писателю советской  эпохи». Первый этап изучения творчества Ю. Трифонова относится к 50-60-м годам XX века: появляются рецензии и немногочисленные литературно-критические статьи, в которых произведения писателя рассматривались в контексте художественных исканий советской литературы (Л. Лазарев, 3. Финицкая, Л. Якименко). В 70-е годы к исследованию прозы Ю. Трифонова обращались В. Кожинов, В. Сахаров, Л. Аннинский, при этом существенное влияние на литертурно-критические работы о произведениях Ю.Трифонова оказали идеологические установки времени.

Новый подход к изучению городской прозы был предложен  А. В. Шаравиным, определившим рассматриваемое явление как «эстетическую общность писателей с особым, единым, художественным сцеплением между произведениями, с ярко выраженным, обозначившимся программным характером городской темы», а также как «одну из тенденций развития историко-литературного процесса 70-80-х годов».8 Предложив эстетический код прочтения городской прозы, исследователь обозначил пути изучения повестей и романов Ю. Трифонова, А. Битова, В. Маканина, В. Пьецуха, Л. Петрушевской с точки зрения художественного своеобразия произведений.

Прозу Юрия Валентиновича Трифонова, «колумба городской прозы» и мастера «социальной археологии» города» отечественные и западно-европейские литературоведы в соответствии с обозначенной тенденцией долгое время относили к разряду бытописательской литературы. В 1990-2000-е гг. стало очевидно, что ограничиваться оценкой достоверности воссоздания писателем бытовой среды современное трифоноведение не может, и тогда появились работы Н. А. Бугровой, Н. Л. Лейдермана и М. Н. Липовецкого, К. Де Магд-Соэп, В. М. Пискунова, В. А. Суханова, В. В. Черданцева, где основное внимание было сосредоточено на проблемах поэтики городской прозы Ю. В. Трифонова. В результате отказа от привычного социально-бытового исследовательского ракурса стало очевидно, что бытовое начало «московских» повестей зримо восходит к бытийному, и городскую прозу Ю. В. Трифонова следует рассматривать не посредством автономного анализа «быта» или «бытия», не путем выявления доминанты одной из этих категорий в творческом сознании писателя, а через призму повседневности - центральной художественной и нравственно-философской категории его творчества, синтезирующей бытовое и бытийное содержание жизни.

Ю. В. Трифонов понимает под  повседневностью «само течение  жизни» и для объяснения своей  позиции приводит в пример диалог с Альберто Моравиа на одном из писательских съездов: «В это день он [Моравиа] должен был выступать. Он делал какие-то пометки, и я его спросил: “О чем вы будете сегодня говорить?» Он сказал: «О том, что писатель должен писать о повседневной жизни». То есть о том, о чем и я, собственно, собирался говорить…».9 Творческая сверхзадача «писать о повседневной жизни» не только не снизила планку художественных притязаний Трифонова, но, напротив, привела его к осмыслению глобальных нравственных, духовных проблем современного общества, коренящихся в повседневности.

Выбрав в качестве точки  отсчета повседневность и реабилитировав ее как «локус творчества» (А. Лефевр), Трифонов невольно вступил в полемику с традицией литературы постреволюционного времени, демонстративно порвавшей с бытом и изображавшей его в сатирическом модусе. Следует отметить, что борьба с бытом в России ХХ в. закономерно сменяется попытками подчинить быт, сделать его приемлемой средой обитания: на смену обличению «нитей обывательщины» в 20-е гг. приходит кампания за культурность быта 30-х гг.; возрождение романтики безбытности в 60-е гг. оборачивается новым погружением в частную жизнь и быт в 70-е. Трифонов, отразивший эту метаморфозу (от героического прошлого первых революционеров к однообразному, подчеркнуто негероическому настоящему их детей и внуков), увидел в бытовом содержании жизни скрытый потенциал и в своих московских повестях воссоздал повседневность как сферу вещей, событий, отношений, являющуюся источником творческого, культурного, исторического, нравственного, философского содержания жизни. В. Н. Сыров, один из современных исследователей категории повседневности, предложил антитезу, резонирующую с художественной концепцией Ю. В. Трифонова - «мир людей, живущих в модусе повседневности» (удовлетворяющихся наглядным постижением мира и потреблением) - «мир интеллектуалов» (людей с установкой на духовность и созидание).10 Герои московских повестей, представляющие мир интеллектуалов (в силу профессиональной принадлежности и сферы деятельности), воспринимают повседневность как естественную среду обитания, в которой есть и обступающий со всех сторон быт, и сфера интеллектуальных и духовно-нравственных исканий, синтезирующая бытовое и непроявленное бытийное содержание жизни. Вместе с тем, по точному замечанию К. де Магд-Соэп, «повседневность для рефлексирующих трифоновских интеллектуалов - источник бесконечных напряжений, конфликтов, споров, непониманий, бед, болезней»11, причем мир повседневности становится очагом конфликта (идейного, социального, любовного, семейного), как правило, в момент актуализации «квартирного вопроса».

К вопросу о духовной составляющей характеров героев произведений Трифонова  относится также дискуссия в  современном трифоноведении о проблеме атеистического мировоззрения Ю.В. Трифонова, на первый взгляд противоречащего глубинному идейно-философскому содержанию его произведений, системе христианских мотивов и образов, опосредованно усвоенных у писателей-классиков - Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, И.А. Бунина. На наш взгляд, существо веры и духовности Юрия Трифонова сумела понять и объяснить его вдова, Ольга Романовна Трифонова, в своих воспоминаниях описавшая встречу писателя с Иоанном Сан-Францисским: «…при прощании старец перекрестил его: «Храни вас Господь!» - а Юра сказал: «Да ведь я неверующий». «А этого вы знать не можете”, - было ему ответом. Великие слова»12. Выросший в атеистической стране, в атеистической семье, воспитанный бабушкой-революционеркой, Юрий Трифонов не имел возможности впитать основы религиозности в домашней среде, но он усвоил высокие нравственные принципы и интуитивное стремление к истинной духовности на примере подлинной интеллигентности революционеров «первого призыва», посредством знакомства с классической литературой и за счет постоянного самовоспитания и напряженной внутренней работы над собой. Правомочность аналитического прочтения прозы Трифонова в контексте русской религиозно-философской литературы утверждается в трудах ряда отечественных и западно-европейских трифоноведов, в числе которых Т. Спектор, Ю. Левинг, В. М. Пискунов. По утверждению Т. Спектор, «Трифонов участвует в традиционном русском диалоге о смысле жизни и защищает христианскую позицию, отрицая марксистский (позитивистский, атеистический) взгляд на смысл жизни человека»13. На наш взгляд, это высказывание справедливо с одной оговоркой - неприятие Трифоновым атеизма было интуитивным, неосознанным и ни разу не продекларированным. Следствием такой мировоззренческой позиции становится критическое восприятие героев, подвергающих десакрализации христианские нравственные заповеди и замыкающихся в локусе повседневности без выходов в разреженные высоты духовности.

Каждая «мелочь жизни» в трифоновском художественном мире универсальна и многофункциональна: как точно отметила Н. Б. Иванова, «на вещи у Трифонова скрещиваются разнонаправленные стремления героев; вещь проверяет героя и организует сюжет»14. Доминантная функция «проверки героя» укрупняет вещь, придает ей статус нравственно-философского «ключа» к личности персонажа, вскрывающего его скрытый нравственный потенциал или, напротив, лишающего героя маски интеллигента. Таким образом, бытовая подробность, частность человеческой жизни, неприметная и на первый взгляд несущественная, помогает Трифонову разомкнуть рамки повествования и обнаружить в структуре повседневности метафизическую глубину.

Информация о работе Аксиологическая содержательность «московских повестей» Ю.В. Трифонова