Исторические предпосылки возникновения и развития упрощенного порядка судебного разбирательства, основанного на согласии обвиняемого с

Любишкин  Дмитрий Евгеньевич

старший преподаватель кафедры

уголовно-процессуального  права

Владимирского юридического института 

ФСИН  России, к.ю.н.,

lyubishkin@bk.ru 

     Исторические  предпосылки возникновения и развития упрощенного порядка судебного разбирательства, основанного на согласии обвиняемого с предъявленным обвинением в отечественном уголовном судопроизводстве 

     Исследование  вопроса о досрочном разрешении уголовного конфликта позволяет  сделать вывод о том, что под  особыми процедурами в отечественном  уголовном процессе следует понимать удачное сочетание признаков институтов соглашений о примирении, признания вины, суммарные (упрощенные) производства. В юридической литературе предложено называть их целерантными (от лат. celerantes – быстрый, стремительный)¹; особый порядок судебного разбирательства (ст. 314–317 УПК РФ) назван гибридом производства вынесения судебного приказа и судебной сделки². Высказывается и мнение о том, что восстановительное правосудие нельзя рассматривать как разновидность сделок о признании вины³. В историческом контексте, как это будет отображено ниже, видно, что, как правило, все эти процедуры содержали ярко выраженные процессуальные признаки, характерные для каждой из форм. Поэтому исторический срез существования особых процедур следует рассматривать как отдельные процессуальные формы, обеспечивающие в наши дни доступ граждан к правосудию.

     Опыт  согласительно-примирительных процедур разрешения уголовных конфликтов в  России имеет вековую историю. Рассмотрение таких споров в дохристианской Руси как форма уголовного судопроизводства не дифференцировалось и было смешано с административным управлением. Конечно, нельзя говорить о существовании в последующее время уголовного судопроизводства как полноценного понятия в современном смысле этого слова. Порядок судопроизводства осуществлялся как государством, так и частными лицами⁴. «Понятия о государстве как истце (в делах уголовных) еще не существует; следовательно, нет различия между уголовным и гражданским, следственным и обвинительным процессом»⁵.

     Но  уже Русская правда говорит о  возможности сокращенного процесса вследствие признания вины в ходе «…очной ставки … на торгу» (ст. 35 пространной редакции по первому Троицкому списку). Таким образом, признание лицом своей вины в краже освобождало истца от дальнейшего расследования, и виновный, будучи предъявлен судье, прямо подвергался наказанию⁶.

     Сокращение  производства по разрешению криминального  конфликта вследствие различных  причин – как примирения, так  и неявки в суд, было известно отечественной юриспруденции уже в XV веке. Новгородская судная грамота упоминает о взимании и размере пошлины, в случае разрешения дела без проведения судебного разбирательства, которое заменялось выдачей бессудной грамоты (ст. 8)⁷. «А кто с кем побьется во Пскове или на пригороде, или на волости по пиру, или где инде, а только приставом не позовутся и промеж себя прощение возьмут, ино ту князю продажи нет» (Ст. 80 Псковской судной грамоты в редакции 1462 г.). Следует отметить, что помимо возможности разрешения дела миром конкретного состава преступления (из-за драки) закон не устанавливал и назначение наказания. Активное участие сторон в разрешении криминальных конфликтов процессуально выражалось в оформлении договора, а его содержание составляло предмет спора, судью, который будет разрешать спор, срок явки в суд⁸. Так, Судебник 1550 г. в ст. 9, 10 предусматривал возможность сторонам примириться как до прибытия на место поединка, так и в процессе судебного разбирательства⁹. Стороны могли примириться и сразу после подачи челобитной в суд, при этом Судебник говорит лишь об оплате труда пристава по вызову сторон (ст. 31)¹⁰. В то же время, согласно Уставной (указной) книге Разбойного приказа (избы) приговором о губных делах от 22 августа 1556 г. запрещалось примирение в разбойных делах (ст. 17)¹¹, что говорит об усилении государством принципа публичности по наиболее важным для него делам.

     Соборное  уложение 1649 г. также содержало нормы  о примирении сторон, влекших упрощение  или сокращение процесса. Как и  в предыдущих сборниках законодательства, здесь еще не видится различия между гражданским и уголовным процессом¹². Так, согласно ст. 101 в случае признания иска ответчиком дело могло быть решено в самом начале судебного заседания. Соборное уложение (ст. 121) требует от сторон «и до совершения судных дел» представлять в суд «мировые челобитные»¹³.

     Первые  отечественные процессуальные кодексы  – Артикул воинский и Краткое  изображение процессов или судебных тяжеб от 30 марта 1716 г., хотя еще и  страдали несовершенством, но были большим  шагом в развитии юридической техники¹⁴. «Подобно тому, как руководящим началом и конечной целью уголовных законодательств того времени было главным образом устрашение, так и форма не только воинского, но и всякого уголовного процесса была инквизиционная или розыскная, основанная на так называемых, формальных доказательствах, из которых главнейшим и почти необходимым для обвинения было собственное сознание, для достижения которого и направлялась вся судебная процедура при помощи, главным образом, пытки»¹⁵. Действовавшее законодательство России при Петре I собственное признание подсудимого признавало безусловным доказательством, в связи с чем пытка была необходимым средством к вынуждению признания обвиняемого, когда он добровольно не признавался¹⁶.

     Процесс делился на следствие (фергер) и суд (кригскрехт), т.е. обсуждение уже добытых следствием данных. Следствие заканчивалось составлением сентенции, куда вносились все добытые данные.

     Содержание  главы 4 второй части Краткого изображения  процессов было целиком посвящено признанию вины и ее последствиям. В частности, устанавливалось, что «…собственное признание есть лучшее свидетельство всего света». Но признание должно было быть «всеконечным», вольным, «и в суде пред судьею учинено, ибо вне суда учиненное признание не имеет за действительное признано быть». Признававшийся должен был изложить такие обстоятельства, которые были бы достоверны и не подлежали сомнению. Далее законодатель рекомендовал при получении признания вины и подтверждении «пристойности» этого признания в соответствии с вышеуказанными требованиями не производить дальнейшего рассмотрения дела и «…приговор учинить»¹⁷.

     В целом, восприняв данные положения  Краткого изображения процессов, кн. 2 т. 15 Свода законов Российской империи 1832 г. была посвящена не только содержанию понятия признания, но и порядку его получения. В статьях 1180, 1181, 1182 Свод законов в новой редакции устанавливал, что «собственное признание подсудимого есть лучшее свидетельство всего света»; «признание подсудимого почитается доказательством совершенным: 1) когда оно учинено добровольно; 2) когда оно учинено в судебном месте перед судьею; 3) когда оно совершенно сходно с происшедшим действием; 4) когда показаны при том такие обстоятельства действия, по которым о достоверности и истине онаго сомневаться невозможно»¹⁸.

     В примечании к Своду законов 1842 г. неизвестные авторы писали, что «…в  Кратком изображении Процессов 1716 г. Март. 30, постановлено: считать признание  доказательством совершенным, когда  оно учинено в суде. Во время  издания сего закона суд не был еще отделен от полиции, оба эти ведомства совокупно именовались судом. Под этим подразумевались действия не только судебного характера, но и действия полицейских по производству следствия. Посему ныне, по отделению суда от полиции, признание перед судом должно разуметь в той же совокупности, в какой это выражение принято в законе; и следовательно, признание, учиненное в полиции при следствии, есть также признание, учиненное в суде»; «если признание найдено будет во всем сообразным предшедшим правилам, тогда не требуется уже дальнейших доказательств, и судья не может опасаться учинить по делу приговор»¹⁹.

     В отличие от Краткого изображения  процессов следующие статьи Свода  законов описывали процедуру  получения данного признания, оценки его в соотношении с другими доказательствами: «к собственному признанию надлежит приводить обвиняемого увещаниями и уликами, но не домогаться онаго, как единственного способа к обвинению; ибо обвинение может быть основано и на других ясных доказательствах, хотя бы и не было собственного признания» (ст. 1183); «если при учинении признания представляются такие обстоятельства, с которыми происшедшее действие не сходно, тогда признание не составляет совершенного доказательства, и суд в этом случае взыскивает с других» (ст. 1184); «Собственное признание ставится в повинную, когда оно учинено не в следствии улик, но добровольно с первого допроса, с чистосердечным раскаянием» (ст. 1185); «.. не ставится в повинную, когда оно учинено хотя и с первого допроса, но окажется, что подсудимый скрыл прежде им учиненные преступления или не объявил соучастников своих» (ст. 1186). Как и в Кратком изображении процессов «…признание, учиненное вне суда, почитается недействительным…», но если «…оно удостоверяется сверх того свидетелями, заслуживающими вероятие, тогда оно составляет половинное доказательство» (ст. 1187)²⁰.

     Известный ученый-процессуалист того времени  профессор Санкт-Петербургского Императорского Университета Я. Баршев полагал, что  «собственным признанием в уголовных делах называется показание подсудимого против самого себя, которым он сознает действительность какого либо обвиняющего его обстоятельства»²¹.

     Свод  законов российской империи 1832 г. содержал нормы, при которых сделанное  признание не могло считаться  доказательством. Так, в соответствии со ст. 1187 «признание, учиненное вне суда, почиталось не действительным»²².

     Таким образом, можно констатировать, что  к моменту проведения судебной реформы 1864 г., результатом которой стало создание Устава уголовного судопроизводства Российской империи, в отечественном уголовном процессе уже сформировался институт признания вины и связанные с этим особенности разрешения уголовных дел. Оценивая достижения отечественного уголовно-процессуального законодательства, содержавшегося в ст. 1180–1187 (разд. 4 кн. 2 т. 15) Свода законов Российской империи, и появившиеся в будущем целые правовые институты, регламентирующие производства, основанные на признании вины, Л.В. Головко отмечает, что «…самая удивительная «параллель» обнаруживается в случае со знаменитой гл. 40 нового УПК РФ, устанавливающей «Особый порядок принятия судебного решения при согласии обвиняемого с предъявленным ему обвинением»… Если абстрагироваться от практики применения и политических реалий…, пропасть между противоположными формами судопроизводства в процессуально-техническом смысле окажется не столь значительной»²³.

     При рассмотрении уголовного дела по Уставу уголовного судопроизводства 1864 г. в общем порядке «подсудимому, признавшему свою вину, предлагаются дальнейшие вопросы, относящиеся к обстоятельствам преступления, в котором он обвиняется (ст. 680). «Если признание подсудимого не возбуждает никакого сомнения, то суд, не производя дальнейшего исследования, может перейти к заключительным прениям» (ст. 681 УУС). «Судьи, присяжные, прокурор и участвующие в деле лица могут потребовать, несмотря на сделанное подсудимым признание, судебного исследования, и в таком случае суд приступает к рассмотрению и поверке доказательств²⁴. Таким образом, Устав уголовного судопроизводства допускал сокращенное судебное следствие в случае признания подсудимым своей вины.

     Как отмечал профессор С.В. Познышев, «в инквизиционном процессе сознание подсудимого считалось «царицей доказательств» (regina probationum). В современном процессе сознание подсудимого этого значения не имеет. Но если оно и возбуждает сомнение, то может иметь следующее значение: суд, не проводя дальнейшие исследования, может перейти к прениям сторон. Но такое процессуальное значение могло иметь лишь признание подсудимым своей вины на суде, лишь судебное признание; признание, записанное следователем на предварительном следствии, не имеет процессуального значения и не должно быть принимаемо судом как доказательство…»²⁵.

     В комментариях современники разъясняли процессуальный порядок применения указанных норм тогдашним участникам судопроизводства. Предполагалось, «что право предлагать вопросы подсудимому, признающему вину свою, принадлежит исключительно судьям, а именно: председателю суда и с разрешения его членам суда непосредственно, а присяжным чрез посредство председателя; стороны же, участвуя в деле, права этого не имеют, и лицо прокурора надзора, как обвиняющая сторона…может потребовать исследования доказательств, несмотря на сделанное подсудимым признание, но не может допрашивать подсудимого, хотя бы и чрез посредство председательствующего; при том вопросы, предлагаемые подсудимому, признающему вину свою, должны относиться только к обстоятельствам преступления, в котором он обвиняется и признает себя виновным, а не к оговору им другого подсудимого или к снятию оговора с сего последнего, так как подобные вопросы касаются уже обстоятельств обвинения оговариваемого лица, а не самого сознающего свою вину подсудимого…Стороны, не допрашивая подсудимого, могут …возбуждать вопросы председательствующего и судей замечаниями своими, …но во всяком случае принятие или непринятие во внимание таких замечаний сторон, при предложении председательствующим вопросов подсудимому, зависит от усмотрения председательствующего, действия которого в этом отношении не могут никаким образом подчиняться требованиям сторон»²⁶. От усмотрения председательствующего зависело и право другого подсудимого задавать вопросы сознавшемуся подсудимому; «неисполнение судом требования прокурора о производстве судебного следствия, не смотря на признание подсудимого, не может служить поводом к отмене приговора, если приговор постановлен обвинительный»²⁷.

     При оценке признания вины подсудимым суду разрешалось пользоваться и внесудебными объяснениями подсудимого: его записками, дневниками. При оценке признательных показаний подсудимого суду следовало «… не читать всего изложенного в них, а лишь идущее к делу (зачем без нужды затрагивать интимное); …часто в дневниках проглядывает как бы желание подсудимого оправдаться пред самим собою, заключается некоторая доля лжи, что всегда должно приниматься во внимание при оценке этого рода доказательств²⁸.

     Как отмечал С.И. Викторский, «действительно, подсудимый может сделать признание не потому только, что сознание вины или раскаяние мешает ему запираться, или потому, что он видит всю бесполезность дальнейшего запирательства; он может объявить себя виновным в преступлении, даже будучи совершенно непричастным к нему, и из других побуждений: надежда избегает неволи или трудности военной службы, пресыщение жизнью, желание избавить виновного родственника или друга от кары правосудия, отчаяние вследствие сильных и невидимому неопровержимых доказательств преступления, страх незаслуженного наказания и бесчестия и надежда на помилование, – все эти и многие другие побуждения нередко служат причинами признаний, ни на чем не основанных»²⁹.