Теория социальных изменений П. Штомпки

Оглавление

1Теории неомодернизации и неоконвергенции

2Теории исторических циклов             

3Социологические теории циклических изменений

3.1 Вильфредо Парето: циркуляция элиты

3.2 Питирим Сорокин: ритмы культурных изменений

4Конкурирующие теории

Введение.

Если в обществе не происходит изменений, то оно погибает, начинает стагнировать (загнивать). Общество – живая динамичная система, подвергающаяся воздействиям как внутренних, так и внешних сил. Структурные элементы общества (социальные группы, социальные институты, общности) вступают в различные сложные взаимодействия. Это постоянное взаимодействие естественно приводит к изменениям в обществе, которые могут происходить как на микроуровне, то есть обусловлены влиянием роли отдельной личности, так и на макроуровне.

Понятие «социальное изменение» носит общий характер и может конкретизироваться понятием «развитие», которое в узком смысле означает необратимое изменение объектов, предполагает переход от простого к сложному, от низшего к высшему. Это такое движение общества, которое связано не с любыми изменениями, а с глубинными, изменяющими структуру общества, ведущими к появлению новых общественных отношений, институтов, норм и ценностей. Однако в обыденной речи, как правило, понятие «развитие» употребляется как синоним понятия «изменение». И в этом случае можно сказать, что понятие «развитие» используется не в узком, а в широком смысле.

Социальные изменения, происходящие в обществе, могут включать в себя прирост населения, изменения в отношениях между социальными группами, в избирательной системе, в правах личности и т.д. Изменения могут относиться к области изобретений, к правилам русского языка, нормам морали и т.д.

Теории неомодернизации и неоконвергенции.

С 80-х годов началась полоса возрождения теории модернизации, а с 1989 г. она сосредоточивается на попытках посткоммунистических обществ «войти», или «вернуться», в Европу (т. е. в современный западный мир). Оказалось, что данная теория может быть полезной для понимания этих новых исторических процессов, и потому «игнорировать понятие модернизации в настоящее время было бы такой же роковой ошибкой, как и ставить ее в центр внимания при изучении социальных изменений, происходивших в 60-х годах». В ответ на призыв «возродить исследования модернизации» были выдвинуты проекты «теории неомодернизации» и «теории постмодернизма». Реанимированная и пересмотренная теория модернизации учла опыт посткоммунистического мира и действительно видоизменила, смягчила свои ключевые положения.

Наиболее важные различия между процессами модернизации в «третьем мире» и в посткоммунистическом «втором мире», должно быть, обусловлены «реальным социализмом». Если постколониальные страны представляли собой обычно традиционные, досовременные общества, то в Советском Союзе и Восточной Европе официальная идеология и высоко политизированная, централизованная и плановая экономика в течение многих десятилетий направлялись в процесс модернизации «сверху». В результате то, что было достигнуто, оказалось весьма далеким от «истинной современности». Это, скорее, «ложная современность», под которой я подразумеваю несогласованное, дисгармоничное, внутренне противоречивое сочетание трех компонентов: 1) современных черт в отдельных областях общественной жизни; 2) традиционных, домодернистских характеристик во многих других областях и 3) всего того, что облачали в изысканные одежды, призванные имитировать современную западную действительность.

Рассмотрим каждый из трех указанных компонентов. Первый включает в себя навязанную индустриализацию с ее явным креном в сторону тяжелой промышленности; сдвиг от сельскохозяйственного к индустриальному сектору; широкую пролетаризацию; хаотическую урбанизацию; жесткий контроль над жизнью населения со стороны бюрократического административного аппарата, полиции и армии; сильное автократическое государство. Налицо и все побочные эффекты, выраженные иногда в крайней форме: загрязнение и разрушение окружающей среды, распыление ресурсов, аномия и апатия населения. То, что было упущено, отсутствует и по сей день, а именно: частная собственность; рациональная организация производства; функционирующий рынок; верховенство закона; широкие возможности выбора товаров и услуг для потребителя; «абстрактные системы» типа телекоммуникаций, авиалиний, дорожных сетей, банковских инфраструктур; крепкая предпринимательская элита и средние классы; прочно укоренившаяся трудовая этика и индивидуализм; плюралистическая демократия. Каким-то образом эти общества умудрились сконцентрировать в себе все худшие, кошмарные черты современности, не обретя при этом ни одной из лучших. Они оплачивают издержки, не получая прибылей. Столь странное, если не сказать шизоидное, наследство все еще имеет место и, вероятно, сохранится в течение жизни целого поколения или даже нескольких поколений.

Наряду с имитацией современности в странах Восточной Европы, сжатых тисками единого социалистического блока все эти десятилетия, обнаруживаются и некоторые архаичные черты, свой ственные традиционным обществам. Внутренние автократические режимы и внешнее имперское господство подавили все испокон веков существовавшие разногласия, привели к «липовой» однородности и консенсусу, а по сути - к атрофии «гражданского общества». Этническая, региональная, религиозная специфика просто исчезла. С падением советской империи и началом внутренней либерализации возродились так до конца и не уничтоженные прежние отношения, предпочтения и привязанности. Причем не только раскололся сам блок как целое, но и в каждой стране началось размежевание, вновь вспыхнули сдерживавшиеся до поры до времени старые национальные, этнические, региональные конфликты. Объединяющий эффект капитализма, рынка и демократии не действовал, и как только рухнули искусственные преграды, досовременный уродливый лик Советского Союза и восточноевропейских обществ открылся со всей очевидностью.

Наконец, существует странный феномен символического, приукрашивающего облачения, который смущает и вводит иногда в заблуждение западных наблюдателей: конституции, парламенты, выборы, референдумы, местное самоуправление и т.д. Те, кто с ними сталкивался, отлично знают, какая это все ерунда и какую инструментальную роль выполняет. «Конституция и выборы должны лишь свидетельствовать, что тоталитарные режимы соответствуют требованиям современной эпохи».

Сказанное объясняет, почему необходимо серьезно продумать новую концепцию современности и теорию модернизации. Такие усилия уже предпринимаются. В частности, пересматриваются следующие положения.

1. В качестве движущей силы модернизации уже не рассматривается политическая элита, действующая «сверху». В центр внимания ставится мобилизация масс, т. е. деятельность «снизу», которая часто противостоит инертному и консервативному правительству. Главными агентами модернизации ныне признаются спонтанные общественные движения и харизматические лидеры.

2. Модернизация больше не трактуется как решение, принятое образованной элитой и навязанное сопротивляющемуся населению, которое цепляется за традиционные ценности и уклад жизни (так было в большинстве стран «третьего мира»). Речь идет теперь о массовом стремлении граждан изменить условия своего существования в соответствии с западными стандартами под влиянием средств массовой коммуникации или личных контактов.

3. На смену акцентирования эндогенных, имманентных факторов модернизации приходит осознание роли экзогенных факторов, включая мировую геополитическую расстановку сил, внешнюю экономическую и финансовую поддержку, открытость международных рынков и, последнее по месту, но не по важности - доступность убедительных идеологических средств: политических, социальных доктрин и теорий, обосновывающих и поддерживающих современные ценности (например, индивидуализм, дисциплину, трудовую этику, способность полагаться на себя, ответственность, разум, науку, прогресс, свободу).

4. Вместо единой, универсальной модели современности, которую в качестве образца должны были бы брать на вооружение отсталые общества (в классической теории это чаще всего модель США), вводятся идея «движущихся эпицентров современности» и как венец ее - понятие «образцовые общества». Посткоммунистические страны совсем не обязательно должны следовать американской модели, да и в целом западная модель развития не единственный образец, которому нужно подражать во всем. В качестве весьма приемлемых примеров все чаще называются Япония и «азиатские тигры».

5. Унифицированный процесс модернизации заменяется ее более разнообразным, многоликим процессом. Все яснее осознается, что темпы, ритм и последствия модернизации в различных областях социальной жизни различны и что в действительности наблюдается отсутствие синхронности в усилиях по модернизации. Ральф Дарендорф предостерегает против «дилеммы трех часов», обращенных циферблатом к посткоммунистическим странам. Если для осуществления конституционной реформы может быть достаточно шести месяцев, то в экономической сфере может не хватить и шести лет. На уровне глубинных пластов жизни, отношений и ценностей, составляющих современное «гражданское общество», обновление затронет несколько поколений (91).

6. В целом картина модернизации становится менее оптимистичной, при этом четко прослеживается стремление избежать наивного волюнтаризма некоторых ранних теорий. Опыт посткоммунистических обществ однозначно свидетельствует о том, что не все возможно и достижимо и не все зависит от простой политической воли. В связи с этим гораздо больше внимания обращается на преграды, барьеры, «трения» (120; 394), а также на неизбежные отступления, попятные ходы и даже провалы на пути модернизации.

7. Если раньше эффективность модернизации выводилась почти исключительно из экономического роста, то теперь признается важная роль ценностей, отношений, символических смыслов и культурных кодов, короче говоря, того «неуловимого и неощутимого» (392), без которого модернизация не может быть успешной. Классическое понятие «современная личность» не рассматривается более как символ желаемого эффекта процесса модернизации, а признается, скорее, непременным условием экономического старта.

8. Антитрадиционалистские рефлексии ранних теорий корректируются теперь указанием на то, что местные традиции могут таить в себе важные модернизационные потенции. Поскольку отказ от традиций может спровоцировать мощное сопротивление, постольку предлагается использовать их. Необходимо выявлять «традиции модернизации» и брать их на вооружение для дальнейших преобразований. Это особенно уместно делать в бывших социалистических странах, которые в своей истории, до периода «ложной современности», уже переживали времена капиталистического развития и демократической эволюции (например, Чехословакия, Польша между мировыми войнами).

9. Характер внутренне расколотых посткоммунистических обществ, где присутствуют отдельные «островки современности», порожденной процессами индустриализации и урбанизации, и обширные районы, отмеченные архаикой (в отношениях, жизненных укладах, политических институтах, классовом составе и т.д.), выдвигает на первый план вопрос: что делать с этим наследием «реального социализма», например, с огромной государственной собственностью и нередко устаревшими государственными предприятиями? Основная дискуссия развертывается между сторонниками «большого скачка» (Сакс, Аслунд, Бальцерович), выступающими за полную ликвидацию экономических, политических и культурных «пережитков социализма» и призывающими начать модернизацию с нуля, и сторонниками «постепенности», которые хотели бы спасти то, что еще сохранилось, ценой более медленных реформ. Поскольку аргументы с обеих сторон достаточно весомы, постольку решение вопроса остается открытым.

10. Последним фактором, который усложняет и, может быть, даже затрудняет нынешнюю ситуацию с модернизацией в посткоммунистических странах по сравнению со странами «третьего мира» после Второй мировой войны, является идеологический климат, господствующий в «обществах-моделях» развитого Запада. В конце XX в. эра «триумфа современности» с ее процветанием, оптимизмом и экспансионизмом, похоже, уже закончилась. Лейтмотивом социального сознания становится кризис, а не прогресс (195). Очевидность побочных результатов и непреднамеренных «эффектов бумеранга» современности приводит к разочарованию, разрушает иллюзии и вызывает чувство отрицания, отвержения. На теоретическом уровне «пост-модернизм» становится сегодня все более модным. Похоже, что как раз в тот момент, когда западные общества, утомленные путешествием, готовы соскочить с поезда современности, посткоммунистический Восток отчаянно пытается взобраться на него. В этой ситуации совсем не просто найти приемлемую идеологическую опору для тех усилий по модернизации, которые предпринимаются под эгидой либеральной демократии и рыночной экономики, - единственно приемлемому направлению, если, конечно, мы не будем рассчитывать на фашистскую альтернативу или на некий туманный и мистифицированный «третий путь». Анализ этого обстоятельства должен найти свое место в пересматриваемой теории модернизации.

Таким образом, теория неомодернизации освободилась от всех наслоений эволюционизма и теории развития; она уже не настаивает ни на какой-либо единственной, конечной цели, ни на необратимом характере исторических изменений. Модернизация рассматривается как исторически ограниченный процесс, узаконивающий институты и ценности современности: демократию, рынок, образование, разумное администрирование, самодисциплину, трудовую этику и т.д. Стать современными (или избежать «ложной современности») до сих пор является жизненно важной задачей для посткоммунистических обществ.