Питирим Сорокин русский период творчества

По всей вероятности, по протекции  М. М. Ковалевского, хорошо знакомого с именитым французским маэстро, Сорокин вступает с ним в переписку. Трудно сказать, насколько она была активной, особенно в период первой мировой войны.

Сам Сорокин о своем раннем мировоззрении  и стремлении интегрировать гуманитарное знание своего времени в единую унифицированную систему многими годами позже напишет: «С точки зрения философии складывающаяся система была скорее разновидностью эмпирического неопозитивизма или критического реализма, основанного на логических и эмпирио-научных методах. Социологически — разновидностью синтеза контоспенсеровской социологии эволюции и прогресса, дополненной и скорректированной теориями Н. Михайловского, П. Лаврова, Е. Де-Роберти, Л. Петражицкого, М. Ковалевского, М. Ростовцева, П, Кропоткина (среди русских социальных мыслителей) и теориями Г. Тарда. Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, М. Вебера, Р. Штаммлера, К. Маркса, В. Парето и других западных обществоведов. Политически — видом социальной идеологии, основанной на этике солидарности, взаимовыручки и свободы»⁵. В целом же «зрелый» Сорокин не без доли скепсиса оценивал свой юношеский оптимизм, сравнивая себя с «телком, смотрящим на мир через розовые очки».

В 1916 году Сорокин лишился своего патрона — умер Максим Максимович Ковалевский. Пользуясь правом приближенного лица, буквально на следующий день в газетах Сорокин дает несколько прощальных некрологов, а позже публикует в столичной прессе ряд статей мемуарного характера. В них он рассказывает о научном пути ученого и его преподавательском даре. В том же 1916 году преподаватели кафедры социологии психоневрологического института во главе с Сорокиным и К. М. Тахтаревым организовали русское «Социологическое общество имени М. М. Ковалевского», послужившее в дальнейшем фундаментом для открытия в 1919 году кафедры социологии Петроградского университета.

1917 год для Сорокина – это  и начало его семейной жизни.  Супругой ученого стала 26 мая  1917 года Елена Петровна Баратынская,  выпускница Бестужевских курсов, дочь поместного дворянина Таврической  губернии (1894 – 1975). Они познакомились на литературных вечерах в доме К.Ф. Жакова еще в 1912 году. Елена Петровна, ботаник-цитолог по образованию, получит впоследствии докторскую степень в США в университете Миннесоты (1925 г.), будет преподавать в ряде университетов и колледжей Америки.

Февральская революция застала  Сорокина «посреди дел». «Отложив книги и рукописи», заново «проснувшийся» неутомимый политик с головой уходит в круговерть революционных событий. Жизнь всей страны (естественно, глазами Сорокина) и крутые виражи его собственной биографии в течение 1917 года красочно описаны им в «Листках из русского дневника» и включены позднее целиком в «Долгое путешествие».

Сорокин принимал самое активное участие  в функционировании Государственной  думы, Временного правительства, в подготовке Всероссийского крестьянского съезда, он редактировал эсеровские газеты «Дело народа» и «Воля народа». Некоторое время являлся личным секретарем А. Ф. Керенского. Лишь за один только 1917 год им была написана целая серия социально-политических памфлетов, многие из которых, как представляется, не потеряли своего значения и сегодня. Среди них: «Автономия национальностей и единство государства», «Формы правления», «Проблема социального равенства», «Основы будущего мира», «Причины войны и путь к миру», «Что такое монархия и что такое республика?», «Сущность социализма», «Кому и как выбирать в Учредительное собрание?»

2 января 1918 года депутат Учредительного  собрания Питирим Сорокин был  вновь арестован, но на сей  раз большевистским правительством. Само существование в период «красного террора» для Сорокина, встретившего Октябрьскую революцию в штыки, было полно ужаса и трагизма. «Жизнь в смерти» — так Сорокин назвал этот период свой биографии. Некоторое время он вынужден был скрываться от властей, но вскоре понял, что новая, пусть и неугодная, власть крепка, а старые утопии недееспособны. Тогда-то Сорокин и пишет открытое и нашумевшее письмо, опубликованное в ряде центральных газет, где констатирует фиаско эсеровской программы и заявляет о своем разрыве с этой партией и выходе из нее. На этом «человеческом документе» заострил внимание В. И. Ленин, написав известную статью «Ценные признания Питирима Сорокина»⁶, послужившую в дальнейшем фундаментом не только политической, но и интеллектуальной блокады ученого.

 Покончив с политикой, в атмосфере послевоенной либерализации Сорокин сосредотачивается целиком на научной и преподавательской деятельности. В конце 1918 года он уже состоит на службе в I Петроградском университете, а со следующего — во II при психоневрологическом институте. Известно, что одновременно он читал лекции в сельскохозяйственном институте, институте народного хозяйства. Словом, активно сотрудничал с Наркоматом просвещения и даже принимал участие в учебно-научных экспедициях. Сорокин предлагал конституирование новой дисциплины — родиноведения, — призванной синтезировать совокупные знания разных естественных и гуманитарных наук.

В 1920 году Сорокин избирается руководителем  кафедры социологии при факультете обществознания Петроградского университета. Тогда же он пишет массовые, «популярные» учебники по праву и социологии и, наконец, публикует двухтомную «Систему социологии» (1920), ставшую венцом его творчества русского периода. В том же году он становится профессором кафедры социологии Петроградского университета. У Сорокина созревает план перспективных публикаций интегрального характера, он концентрирует свое внимание на наиболее актуальных темах того времени — война, голод, революция. Однако образ мыслей первого советского профессора социологии все больше не удовлетворял власти. По меньшей мере «некорректным» признается разгромный тон его рецензии на книгу Н. И. Бухарина «Теория исторического материализма» (М., 1922). Позднее уничтожается набор его книги «Голод как фактор».

Тем временем разгораются страстные дискуссии  вокруг книги Сорокина «Система социологии». 22 апреля 1922 года в здании Петроградского университета при большом стечении студентов и именитых ученых был устроен открытый диспут по поводу ее выхода в свет. На нем выступили крупнейшие обществоведы того времени, среди которых были Н. И. Кареев, К. М. Тахтарев, И. М. Гревс, И. И. Лапшин, С. И. Тхоржевский, Н. А. Градескул. Все без исключения выступавшие назвали книгу выдающимся достижением русской социологической школы. Высказанные замечания и возражения, судя по краткому стенографическому отчету, были с блеском отведены Сорокиным. Обсуждение завершилось тем, что «многочисленная публика наградила диспутанта долгими несмолкаемыми аплодисментами»⁷

Летом 1922 года прокатилась волна массовых арестов среди научной и творческой интеллигенции. В это же время Ленин остро ставит вопрос о необходимости контроля над программами и содержанием курсов по общественным наукам. «Буржуазную профессуру» стали постепенно отстранять от преподавания и тем более от руководства наукой.

10 августа  Сорокин прибыл на несколько дней из Петрограда в Москву по приглашению своего давнего друга профессора Н. И. Кондратьева, выдающегося русского экономиста. Им, однако, не привелось встретиться. В тот день более сотни крупнейших представителей творческой мысли Москвы оказались за решеткой. Среди них — Бердяев, Осоргин, Пешехонов, Ясинский, Кондратьев и др. Арестованы были и многие сотни студентов. Несколькими днями позже аналогичные аресты были произведены в Петрограде. «Посещали» работники ЧК и апартаменты профессора Питирима Сорокина, но, по счастью, он в то время все еще скрывался в Москве.

Через неделю стали широко распространяться слухи об арестах профессуры и  просто ученых. Говорили, что их собираются не казнить, а просто выдворить за пределы страны. Вскоре в газете «Правда» была опубликована статья Троцкого, где эти сплетни подтверждались». Арестованных стали постепенно отпускать домой, предварительно получив от каждого по две расписки. В одной оговаривался десятидневный срок, в течение которого преследуемого обязывали покинуть страну. Во второй фиксировалось, что если он вновь вернется в Советскую Россию без соответствующего на то разрешения властей, то будет непременно казнен.

Видимо, в это время Сорокин в сложившейся обстановке «затягивающейся петли на шее» предпочел депортацию. Отдавать себя в руки петроградской ЧК было опасно, тем более что в то время питерские газеты не раз обрушивались с нападками на Сорокина, обвиняя его во всевозможных грехах. А вот в забюрокраченной Москве все оказалось куда проще. После подписания обеих расписок судьба ученого была решена. Остальные формальности были преодолены довольно оперативно, и уже 23 сентября 1922 года тридцатитрехлетний Сорокин и его жена, Елена Петровна Баратынская, навеки покидают страну.

Покидая родину, Сорокин испытывал  неоднозначные чувства, увозил с  собой далеко не односторонний образ  молодого государства и, видимо, сильное  желание когда-нибудь вернуться  назад.

Мечте вернуться  не суждено было осуществиться. Сорокин умер в возрасте 79 лет вдали от родины, так ни разу и не посетив ее после своей высылки

2. НАПРАВЛЕНИЯ НАУЧНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ П.А. СОРОКИНА

РУССКОГО  ПЕРИОДА

2.1 Преступление и кара, подвиг и награда (1914)

Первоначально теоретико-методологические построения Сорокина и их методологическое обоснование осуществлялись им в духе неопозитивистско-бихевиористического синтеза.

С первых же страниц своей книги «Преступление и кара, подвиг и награда» (1914)⁸, автор заявляет о своем намерении критически рассмотреть сложившиеся и общеупотребительные понятия преступления и наказания. О них уже написаны «сотни тысяч томов», но, несмотря на богатство определений, приходится констатировать, провозглашал не без юношеского задора наш автор, что «общепризнанного понятия преступления, а соответственно и наказания, до сих пор нет». Происходит это, главным образом, вследствие того, что вместо анализа действительных причинных отношений, существующих в живой действительности, догматика уголовного права весьма усиленно занималась и занимается анализом перечисляемых в кодексе «преступных деяний» и тем самым игнорирует аналогичные явления, существующие вне кодекса и в кодексе не упоминаемые. Например, один кодекс считает определенный акт преступлением, а другой — нет (скажем, переход из одной веры в другую). В итоге с одной точки зрения данный акт есть преступление, а с другой — нет. А так как обычно исходят из требований кодекса и к ним же стараются приспособить свои определения, то и возникает «неразрешимая задача отождествления» в вопросе о том, что считать преступным актом.

Отсюда проистекает еще одна ошибочная позиция — смешение теоретической точки зрения с  практической, или сущего с должным. Приспосабливая свои определения к действующим законодательным уложениям, преследующим чисто практические задачи, догматика уголовного права не могла не впасть в этот грех смешения «сущего» и бывшего с «должным». «Благодаря этому обстоятельству немудрено, что в ней были и до сих пор существуют тысячи «антиномий», которые едва ли бы появились при резком разграничении этих принципиально различных точек зрения⁹. Т. е. имеется (и в этом нетрудно убедиться) принципиальная разница между ответом на вопрос, что следует считать преступлением, и ответом на вопрос, что есть преступление и чем оно было.

Свой экскурс в историю поисков  определений преступления Сорокин  заключает несколько неожиданным  реверансом в сторону психологической  школы Петражицкого. Нельзя, утверждает он, признаки класса «преступных» актов искать вне психики. Другими словами, нельзя искать признаки «преступности» в самом содержании (убийство или спасение, кража или раздача, ложь или искренность) или в материальном характере актов. Чтобы определить класс преступных актов, надо охарактеризовать те признаки специальных психических переживаний, наличность которых в «душе» индивида обусловливают собой квалификацию им тех или иных актов как актов преступных. В каждом преступном акте даны по крайней мере два элемента психической жизни — представление «запрещенного» акта (представление об акте как противоречащем дозволительно-должному поведению) и «отталкивательная эмоция» (переживание, сопровождающееся отрицательным чувственным тоном, перерастающее в переживание оскорбления, вражды, ненависти, желания отомстить и т. д.). Эти специфические переживания, считает Сорокин, даны почти у всех людей всех времен и народов, правда, за исключением людей, страдающих моральной тупостью и моральным идиотизмом¹⁰. Так было выстроено понятие класса преступных актов или преступлений, сильно расходящееся с понятием догматики уголовного права и множеством других авторитетных в начале века правоведческих школ и методологических подходов.

Что касается общетеоретической позиции  автора, связанной с его трактовкой природы права, то здесь несомненна его ориентация на совокупное рассмотрение индивидуального и группового поведения человека с точки зрения не только требований права (закона), но и с учетом требований морали. Таким образом, весьма древний и в то же самое время фундаментальный для любого варианта правопонимания вопрос о соотношении права и морали здесь истолкован в духе той философской традиции, которая их не разъединяла как явно специфические или определенно неоднородные, а, напротив, сближала, хотя и не отождествляла их.

Из своего обозрения исторического  опыта регулирования правового  общения отдельных народов в  самые разные исторические эпохи  Сорокин выводит «историческую тенденцию прогрессирующей быстроты эволюции и постепенного падения санкций, кривой кар и наград (преступлений и подвигов)». Говоря о новизне своего предмета изучения, автор отмечает, что наказания за преступления, изучаемые догматикой уголовного права (т. е. изучаемые только путем формально-юридического анализа соответствующих текстов и такого же варианта комментирования этих текстов или соответствующей судебной практики), «не охватывают всего класса однородных явлений и имеют дело лишь с маленькой частью целого класса».