Национальные и социокультурные аспекты устойчивого развития Общества

ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧЕРЕЖДЕНИЕ

СРЕДНЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«КРАСНОДАРСКИЙ АРХИТЕКТУРНО-СТРОИТЕЛЬНЫЙ ТЕХНИКУМ»

Краснодарского края

ТЕМА:

«Национальные и социокультурные

аспекты устойчивого развития

Общества»

Социокультурные аспекты формирования современной российской нации и перспективы трансформации социально-политической системы 
 
1. Противоречивость процесса формирования современной российской нации 
Несмотря на видимую стабильность, предсказуемость политических процессов в сегодняшней России, есть все основания предполагать, что мы приближаемся к очередному витку глубоких перемен, поскольку процессы, начавшиеся в России 20-25 лет назад, и продолжившиеся в иной политической «упаковке» в «нулевые» годы, пока так и не привели общество к решению главной исторической задачи – формированию современной российской нации, способной решать собственно цивилизационные задачи, связанные со стратегическим развитием общества. Модель, ориентированная на укрепление государственной вертикали, строительство национального государства сверху, с опорой на бюрократический класс, казавшаяся перспективной лет еще  десять назад, сегодня подвергается ревизии как неспособная связать разнонаправленные интересы различных сегментов общества. Наблюдаются признаки эрозии этой модели, которые в условиях вероятного в будущем системного кризиса, могут поставить под вопрос нынешнюю российскую государственность. За внешней унификацией системы базовых ценностей, наблюдавшейся в последнее  десятилетие, так и остались несформированными институциональные механизмы взаимодействия их носителей – социальных субъектов, что продолжает порождать глубокую атомизацию общества, его крайне низкий мобилизационный потенциал и нарастающее отчуждение между обществом и государством. Одновременно меняется и само общество, его ценностные и цивилизационные характеристики, что позволяет предположить о происходящем процессе радикальной смены социокультурного кода общества или даже о предпосылках к формированию новой, «новорусской» нации, по многим параметрам  противостоящей традиционной, «старорусской». Процесс этот начался достаточно давно и во многом  стал катализатором тех политических трансформаций, которые происходили в России последние четверть века . Как результат, глубокий кризис, поразивший национальное русское ядро и поставивший его на грань раскола и гражданского противостояния, характерного для 90-х годов. Автором еще в середине 90-х годов отмечалось, что наиболее значимым фактором, определившим внутреннюю динамику "революционной" модернизации российского общества в эти годы, стала резкая смена этнополитических и этнокультурных доминант, проявившаяся в следующих тенденциях: формировании российской субэтничности: 
-  выделении  «столичного» субэтноса с ярко выраженной направленностью "западническо-модернизационного" типа и одновременно окраинных субэтносов, сохранивших традиционные этнокультурные характеристики; 
- победе «столичного» субэтноса в ходе форсированной реформы политической и экономической системы в конце 80-х — начале 90-х годов; 
-  в получивших широкое настроение «антиазиатских, антикавказских и антимусульманских стереотипах; 
-  в идеологии национального изоляционизма России, которая прочно укоренилась и в общественном мнении, и в среде профессиональных политиков. Более подробно о результатах исследования, проведенного в 1994 г.,  
В ходе исследований 1994 г. был выявлена исключительно важная тенденция, во многом определившая и продолжающая определять эволюцию национального самосознания русских. Речь идет о тесной взаимосвязи этнического национализма великорусского ядра русского суперэтноса и идеологии догоняющей модернизации по западной модели. Фактически, это означает, что энергия строительства национального государства на основе «новорусской» политической нации направлена против суперэтнических связей, лежавших исторически в основе империи,  как российской так и советской. В условиях этнокультурного раскола, сформировавшийся «столичный субэтнос» по сути и представляет собой ядро «новорусской нации», сбросившей с себя имперскую идеологию и имперские задачи. Уже в 1994 г. предполагалось, что если эта тенденция окажется устойчивой, то можно утверждать, что произошел один из самых радикальных переломов этнополитических доминант русского национального самосознания — от суперэтнической идентификации — к собственно этнической . В 90-е годы этот процесс привел страну к грани национального распада и блокировал появление «снизу» дееспособных национальных субъектов. В начале «нулевых» сформировалась контртенденция, связанная с, как оказалось, временным контрнаступлением идеологии традиционного для России державничества.  Однако сегодня понятно. Что это наступление захлебнулось, не добившись необратимых политических успехов. «Путинская вертикаль», начавшаяся выстраиваться на общем фоне консолидации базовых установок россиян на сильную и дееспособную власть, казалось, стала ответом на угрозу распада и восстановление традиционных отношений между обществом и властью. В начале «нулевых» можно было предположить, что «общий вектор динамики массового сознания в России направлен в сторону национального государства, основанного все же на принципах общегражданской, а не этнической идентичности, государства, которое могло бы быть охарактеризовано как «нация-корпорация». Однако для достижения результатов на этом пути необходимо «еще что-то»,  то, чего пока не может дать обществу нынешний слишком рациональный политический режим – какая-то социальная закваска, которая бы придала движению в сторону национального государства большую определенность ». Как сейчас можно оценить задним числом, этим «что-то» могла стать мобилизация т.н. «путинского большинства» для выстраивания государства-нации снизу, но этого не произошло, общество оказалось изолированным от процесса выстраивания государства сверху, а все гражданские инициативы этого «большинства» выхолощены и имитированы. Сегодня мы видим новый виток нарастания напряженности между обществом и государством. Можно предположить, что «путинская Россия» - это во многом ответ (или попытка ответа) на неспособность русского национального ядра породить социально-политическую субъектность и начать выстраивать национальную государственность. Не дождавшись импульсов снизу, власть принялась строить национальное государство сверху, взяв за основу новой субъектности государственную бюрократию и крупные государственные корпорации. Сегодня мы видим, что и этот путь, если и не оказался полностью тупиковым, то во многом исчерпан и требует поисков совершенно новых решений. «Связать» общество, в том числе и его русское ядро, корпоративно-бюрократическими интересами не удалось, пропасть между обществом и государством не преодолена, а само общество если и порождает субъектность, то на уровне малых групп, не готовых взять на себя представительство национальных интересов как таковых, а сами эти «национальные интересы» остаются лишь продекларированными властью, но,  по сути дела, бесхозными.  При этом следует отметить, что часть пути в процессе строительства предпосылок для национальной государственности оказалась успешно пройденной – сформировалось подобие идейно-политического консенсуса вокруг идеологии сильного государства, скорее социальной или скорее либеральной направленности; изменилась социальная структура за счет подключения к потребительскому поведению массовых средних слоев. Но дееспособных институтов, на которые могла бы быть возложена задача построения национальной государственности, создать так и не удалось, во многом из-за опасений нынешних элит перед проявлением любой, не санкционированной свыше социально-политической активности . А это означает, что русское большинство оказалось во многом неспособным выполнять свою традиционную функцию «старшего брата», уступая инициативу в самых разнообразных жизненных сферах нерусским диаспорам. Да и сам социокультурный код этого русского большинства продолжает стремительно меняться, не взирая ни на какой политический «неозастой». Именно эти изменения и стали предметом наших исследований последних десятилетий.  
Многие авторы отмечают связь между процессом распада исторического этноса и процессами модернизации, если их понимать в широком смысле слова.  Если национальная модернизация имеет своим субъектом сформировавшуюся нацию, то догоняющая может  осуществляться в условиях несформированной нации, опираясь в качестве своей социальной базы на отдельные субэтнические группы. Еде во второй половине 90-х, на «излете» ельцинской эпохи, нами отмечалось , что наблюдаемый социокультурный раскол в обществе носит в себе следы многочисленных  попыток  осуществления модернизации, по большей части - неудачных. При этом все эти попытки модернизации в России носили не вполне органический характер, сопровождались ломкой традиционного уклада и способствовали социокультурному расколу. Что касается современного раскола, то его  острые и противоречивые формы стали ведущим  фактором,  препятствующим  оформлению  и  институционализированию  общенациональных политических и экономических субъектов. Параметры же, характеризующие внутригражданское   противостояние,  весьма многообразны:  это,  очевидно,  и историко-культурные, и идеологические факторы, и сложные этнополитические процессы,  принявшие во многом необычную,  нетрадиционную для   России  форму,  и резкое изменение конфигурации и характера социальной структуры,  приведшее к глубокому не только материальному, но и ценностному расслоению. Адаптация массового сознания к новым реалиям еще  далеко  не   завершена, что определяет его переходный и неустойчивый во многом  характер. Историческая социокультурная природа этого раскола, на наш взгляд, состоит в форсированном и в значительной степени насильственном распаде традиционного общества.   В результате,  в процессе  распада традиционное общество не успело породить органичных модернизационных субъектов, способных выполнить историческую задачу  органической модернизации страны. Сформировавшийся в позднесоветский период «средний класс» из числа  представителей «новой» культурной и научно-технической элиты оказался оторван от исторической идентичности и в целом стал основной движущей силы «революции» 80-90-х годов, столкнувшей страну на путь догоняющей модернизации. Так на первых этапах либеральных реформ, когда они имели массовую социальную базу в лице, в первую очередь, городской научно-технической интеллигенции, связывавшей с ней свои ожидания, направленные на формирование новых  механизмов  вертикальной  мобильности,  возник  "кризис идентичности",  приведший  к попыткам перенесения групповых,  социально-анклавных архетипов на российское общество в целом.  Общество периода конца 90-х годов можно  охарактеризовать как переходное.  Оно находится в состоянии глубокого разочарования практически  всеми  существующими  проектами  и  политическими конструкциями, происходит активный поиск некоторых новых доминант, которые, возможно,  способны частично восстановить утраченную  идентичность.  Однако  процесс пересмотра системы  ценностей,  действовавших в течение всех 90-х годов на тот момент находился  лишь в самом начале.  На фоне некоторых "поступательных" процессов, таких как индивидуализация массового сознания, связанная с активным разложением посттрадиционных и традиционных структур, наблюдаются не менее существенные "циклические" процессы, отражающие совмещение индивидуальных  и групповых ценностных систем с представлениями о "целом" - обществе, нации, этносе, национальной истории. От начала 90-х годов – разгара массовых иллюзий относительно перспектив «либерального» проекта – и до конца 90-х, ознаменовавших собой глубокий кризис этого проекта и активизацию поисков уже «постлиберальной» идентичности.  Однако процесс этот сильно затягивается. В политическом спектре образовалась огромная «ниша»,  из которой ушли либералы первой волны и которую не смогли и никогда не смогут заполнить  традиционалисты.  Эта «ниша», на которую претендует  новый постсоветский «средний класс»,   остается слабо структурированной. И это не случайно – социальная структура, переживающая процесс трансформации,  остается прежней; механизмы «вертикальной мобильности», обеспечивающие новые формы адаптации, соответствующие модели «органической модернизации», еще не сформировались. Размытость и даже частичное разрушение государственных,  социальных,  корпоративно-профессиональных связей и отношений, произошедшие за последнее десятилетие,  не  могли  не породить причудливого сочетания старых и новых идентичностей,  взаимоисключающих ценностных установок и т.д.  В  этих условиях  теряется или деформируется социальная модель поведения и индивидов, и социальных групп, происходит своего рода "биологизация" поведения, упрощение мотивации, с одной стороны, а с другой, ее усложнение в связи с частичной переориентацией на нетрадиционные социальные и этнокультурные ориентиры. Фактически можно утверждать,  что произошедшее «революционное» разрушение государства и общества на рубеже 80-х и 90-х годов, атомизировало социум,  в котором начались процессы медленной, стихийной самоорганизации. Формируются новые, локальные идентичности. Наблюдается массовая архаизация и сознания, и общественных отношений (например, полукриминальная среда – та самая «мафия», фактически образующая собой нижний, самый реальный уровень управления общественными и экономическими процессами).  Широко распространяются разного рода архаичные «секты» и субкультуры, восполняющие собой вакуум  традиционных общественных институтов.  Общегражданская идентичность фактически перестает мотивировать поведение общества, оставаясь лишь парадной ценностью. И до  настоящего  момента  отсутствие  "целостной идентичности" в современном массовом сознании отражается в его  групповой  "анклавности".  Не  имея  устойчивых представлений о себе как о целом,  общество идентифицирует себя с отдельными его группами. В результате – проблемы с  общенациональной субъектностью,  отсутствием общих целей,  глубоким отчуждением общества от власти,  ощущением распада,  охватывающим  все большие слои населения. Таким образом,  различия политических установок и ориентаций в значительной  степени связаны с отсутствием единой,  "целостной" социально-политической социально-культурной идентичности. Эти явления характерны и для многих  государств с развитой политической системой,  но для современного российского общества носят особенно ярко выраженный характер. Для развитого  гражданского  общества типично широкое представительство социальных сил в политике,  лоббирующей объективные интересы этих  сил.  Наличие этих обстоятельств предполагает и значительную рационализацию механизмов политического выбора. В сегодняшней же России с ее размытой и переходной социальной структурой, социальные силы только начинают осознавать свои объективные  интересы, а,  следовательно,  различия  в  политических ориентациях в не меньшей (а на начальной фазе – даже большей) степени связаны с историко-культурными и социально-культурными  факторами, нежели с рациональным осознанием своих интересов. За рассматриваемый период последних 8-10 лет роль различных  факторов  существенно  менялась, мифологические представления, свойственные отдельных группам общества,  переживали трансформацию, и на сегодняшний день общество, пережив "спираль" мифотворчества,  оказалось более близко к консолидации на умеренно-националистических и национал-либеральных ценностях.  Идентичность  включает в себя собственно политическую идентичность, а также  идентификацию с политическими и  социальными  ценностями  и нормами -  и шире - с неким "цивилизационным проектом",  вокруг которого существуют сложившиеся мифы и архетипы;  историческую и историко-культурную,  как некий частный срез цивилизационной идентичности; этническую идентичность (восприятие и оценки самих  себя,  других  народов  и стран,  образы "внутреннего" и "внешнего" врага). "Важное место в системе стереотипов-значений занимают представления человека об  окружающей нас действительности, себе самом, своих отношениях с этой действительностью и окружающими людьми,  т.е.  так  называемые  модели  мира ".  
Кризис русского национального самосознания, проявившийся в смене этнокультурных доминант, явился предметом многочисленных обсуждений в последние десятилетия. По мнению А. С. Ахиезера, «адаптация прежних самобытных цивилизационных проектов к изменившимся обстоятельствам наталкивается на труднопреодолимые препятствия.       Размытость цивилизационного качества и неопределенность цивилизационного вектора обнаруживают себя не только во внутренней, но и во внешней политике российского руководства. Сохраняющееся влияние России на постсоветском пространстве оказывается возможным главным образом постольку, поскольку на большей его части утвердились государственные формы аналогичного типа. Но такое влияние может быть лишь ситуативным и не может быть стратегически устойчивым по причине отсутствия у него цивилизационного измерения.      Современный вызов российскому великодержавию - это вызов именно цивилизационный. Незавершенная современность не задает углов зрения для оценки глубины противоборствующих в ней тенденций ».    Это же отмечает и Д. Е. Фурман: «Для России национальное демократическое государство по-прежнему продолжает оставаться принципом развития. Российская Федерация - и не реальная демократия, и не национальное русское государство. Это остаток, “огрызок” российской и советской империи, скрепляемый имитирующей демократию авторитарной властью. И русское самосознание еще не вышло до конца из кокона имперского и советского самосознаний. Это - болезненное самосознание, мечущееся между имперским шовинизмом и реваншизмом и русофобским самоуничижением и страхом национально-государственного распада ». По сути дела, либеральный мыслитель Дмитрий Фурман солидаризируется в своих оценках с современными русскими идеологами этнонационализма типа К. Крылова и В. Соловья. В его понимании имперское мышление противостоит национальному самосознания,  в равной степени как и парадигме правового демократического государства современного типа. Вслед за русскими националистами, он утверждает, что «русское национальное самосознание в Российской империи так и не вырвалось из имперского плена. Идея русского национального государства возникает в искаженной форме требования русификации империи. В СССР русское самосознание попадает в новую, советскую, форму имперского плена. В Советском Союзе Россия есть самая ненациональная республика, а русские - народ с неопределенным, некристаллизировавшимся национальным самосознанием, которому очень трудно вообразить себя живущим в своем “национальном доме”, а не в громадном многонациональном государстве, где он играет роль главного народа. Удержание Чечни и других республик не только не стоит того, чтобы вновь надевать на себя смирительную рубашку властной вертикали, но, более того, их независимость стала бы для русского народа не утратой, а приобретением. Разумеется, новое “сжатие”, “уменьшение” России все равно будет переживаться болезненно. И компенсацией этой боли может быть только осознание того, что потеря миниимперии есть обретение “нормального” национального русского демократического государства. Россия должна быть переосмыслена как национальное русское государство. Слова “Россия для русских” сейчас выглядят диким ксенофобским лозунгом. Но они должны быть констатацией банальной истины. Россия для русских - а для кого же еще? Россия - для русских, Польша - для поляков, Украина - для украинцев, а Чечня - для чеченцев». Мысли Д. Фурмана – это своего рода манифест последовательного либерала, полагающего, что построение современного либерального государства европейского типа возможно только силами русских националистов, готовых пойти по пути окончательного разрушения того, что все еще остается наследием российской империи.  Надо сказать, что подобную логику можно обернуть и против ее автора.  Действительно, если сложность и многообразие «цветущей империи» (выражение Н. Данилевского, которое можно с известной натяжкой приложить и к современной России) затрудняет формирование в стране реального авторитаризма, то последний вполне возможен и даже вероятен в более просто устроенных и локальных образованиях. Кроме того, можно предположить, что русской этничности недостаточно, чтобы такое государство создать, сформировать его субъектность. Русских как этнос между собой ничего или почти ничего не связывает. Национальное государство можно создать только вокруг цивилизационных задач - сохранения и развития русской цивилизации. Если перевести вопрос о строительстве национального государства из этнической в цивилизационную плоскость, сразу выясняется что его строительство совсем не требует обязательной этнической суверенизации, так как значительная часть нерусских народов России идентифицирует себя именно как часть русской цивилизации, пусть и со своей особой "окраской", но не настолько особой, чтобы сделать невозможным сосуществование в едином государстве. Опыт истории России показывает, что решение общецивилизационных задач в большей степени объединяет народы России, чем когда эти задачи снимаются с повестки дня. В частности, Д. Фурман пишет о первой половине 90-х, когда волна демократизации, по его мнению, поставила на грань распада РФ. Представляется, что дело тут не в самой демократизации, а в том, что она велась под знаком капитуляции русской цивилизации, признания ее исторического поражения, и необходимости отказаться от собственного пути. Именно это обстоятельство резко девальвировало традиционную роль русского большинства, потому что если русской цивилизации больше нет, то зачем нам и жить в одной с русскими стране. Оказались девальвированными и все те социальные ниши. в которых русские чувствовали себя  более  уверенно - а в условиях дикого рынка они заведомо неконкурентоспособны против самоорганизованных общин и диаспор. Поэтому русское национальное государство - это то, социальный строй в котором в наибольшей степени отвечает интересам русской цивилизации. Большинству нерусских общин в нем тоже есть чем заняться.   
Хотелось бы еще в этом вводном параграфе коснуться и того, что мы и другие исследователи пониманием под национальным государством, нацией этносом, если уж термины постоянно употребляются.  Для этого достаточно сослаться на авторитет ведущего российского этнолога В. Тишкова, который исходит из понимания национального государства как «государства с общей хозяйственно-экономической основой, контролируемой центральной властью территорией, с общими ценностями и культурными основами для большинства жителей страны» . По его мнению, сложно точно определить исторический момент рождения национального государства из чего-то другого («донационального» или имперского образования), но можно говорить о национализирующемся государстве. Среди более дискуссионных мыслей В. Тишкова – положение о том, что и в империи может складываться и существовать представление о едином народе и о национальном государстве. Российская империя рассматривается им именно в этом ключе. Что же касается современных государств, то В. Тишков не считает фактор моно или многоэтничности населения, а также степень демократичности управления, гражданской зрелости/солидарности общества факторами, определяющими характер государства (национальное государство или нет). Все известные крупные государства имеют сложный состав населения, но все они считают себя национальными государствами. Кроме того, В. Тишков квалифицирует и современное российское  государства как национальное государство, несмотря на многоэтничный состав его населения.  «Солидарность и  повседневная лояльность, т.е. чувство принадлежности к одному народу и признание государства своим составляют основу так называемой национальной идентичности. Без этой основополагающей для современного человека формы идентичности национальные конституции, армии и охраняемые границы мало что значат. Да и сам человек, за исключением мизерного числа «граждан мира», мало что значит без принадлежности к государственному сообществу и к той или иной национальной культуре. Конечно, религия и этничность как конкурирующие формы коллективных идентичностей остаются важными для многих людей на Земле. В некоторых ситуациях они могут быть выше всего, но в массе своей современный человек на уровне больших коллективов связывает себя прежде всего с государством, которое неслучайно называется «отечеством ». В чем для нас спорность последних утверждений В. Тишкова? Он, что современная Россия уже является национальным государством "по факту рождения", то есть по формальным основаниям. Я думаю, что это цель или процесс, как угодно, не доведенный до конца, так как общенациональная субъектность, связанная со стратегическими интересами нации либо отсутствует, либо сильно ослаблена. Отчуждение большей части общества от государства говорит о неполной легитимности существующего государства и его институтов. И эту проблему нельзя решить формальными средствами (законодательными и конституционными). Следствием этой позиции В. Тишкова является игнорирование проблем, связанных с обретением русскими своей субъектности. Действительно, зачем она нужна, если мы итак живем в национальном государстве. Однако проблема вовлечения русского большинства в строительство национального государства все равно существует. Наконец, В. Тишков весьма негативно расценивает как «научно ложные» такие понятия как «пассионарность» и «суперэтнос». Между тем, даже если их автору Л. Гумилеву и не удалось до конца объяснить механизм возникновения подобных явлений, это не означает, что их нет. Мы видим насколько различно поведение, допустим, чеченцев и калмыков. Мы видим, что и этносы не равны с точки зрения своей роли в развитии цивилизационных проектов. Суперэтнос – это этнос, способный объединять другие, близкие по ментальности этносы вокруг решения цивилизационных проблем. Таким, бесспорно, является русский этнос, и именно это обстоятельство определяет его роль в национальном государстве. Что же касается осознания общих национальных интересов,  вокруг  которых  формируется идеология "национального государства", то, по мнению некоторых историков, русские не сложились как собственно нация,  в  силу  целого  ряда исторических причин,  и скорее представляют из себя "суперэтнос",  цементируемый не столько национальными интересами, сколько наднациональными,  цивилизационными.  В условиях распада наднационального проекта, собственно этнической энергетики русских оказывается недостаточно  для создания национального государства. «Нулевые» годы, связанные с именем В. Путина, это попытка построения национального государства на базе государственной бюрократии и связанной с ней корпоративными интересами олигархии. Данная попытка стала ответом на запрос со стороны общества, Как отмечалось нами в тот период , в России стали складываться предпосылки для коренной трансформации политического режима, сформировавшегося в 90-е годы. После периода «революционной смуты» в умах, массовое сознание в значительной степени вернулось в свое «спокойное» традиционное состояние.. «Тяготы радикализма и постепенное стирание из памяти характерных черт старого режима приводят к накоплению социальной усталости и усилению ностальгических настроений по прошлому. Формируется новая конфигурация власти, происходит сближение элит на умеренных основаниях, постепенно складывается новый социально-политический и экономический консенсус…Процесс выхода из революции есть процесс укрепления государственной власти, что предполагает постепенное сближение позиций различных элитных групп, формирование определенного консенсуса по базовым ценностям общественной жизни»» . Это свидетельствовало о сформировавшемся общественном запросе на стабильность и порядок, а также на развитие общества в русле общенациональной парадигмы. И «новые» отношения между обществом и властью, характеризующиеся высоким уровнем доверия к власти практически всех слоев общества, продолжают удерживаться в течение всего года, несмотря на определенное снижение «градуса ожиданий», проявляющееся разочарование бездействием власти, а также явной пробуксовкой в институциональной сфере, создании новых механизмов управления обществом. Все это позволяет, хотя и с известными оговорками, охарактеризовать наступившую эпоху как «постпереходную», по крайней мере, в той части, которая касается общественных ожиданий, связанных с формированием массовой потребности в сильной и эффективной власти, стоящей над частными , региональными и корпоративными интересами. Данный запрос привел к предпосылкам коренной внутрисистемной эволюции политического режима, формированию общества, объединенного общенациональной субъектностью. Однако уже последующие исследования стали демонстрировать  пробуксовку процесса объединения нации вокруг бюрократического класса, укрепленного и взращенного при В. Путине . Как показали их результаты, ставка на бюрократию, на авторитарную модель модернизации – во многом, следствие провала демократических преобразований 90-х годов, неэффективности созданных демократических институтов. Однако сделанная ставка на бюрократию себя скорее также не оправдала. Наиболее высока неудовлетворенность результатами путинского правления именно в сфере государственного и правового строительства, правоохранительной деятельности и борьбы с коррупцией.  Проводимая Административная реформа себя также скорее не оправдывает, так как она решает частные проблемы и те далеко не всегда успешно. Главная задача – поставить бюрократию на службу государству и обществу, стратегическим интересам страны - остается весьма далекой от своего решения.  Запрос общества на «наведение» порядка сохраняет свою актуальность, несмотря на значительное разочарование в возможностях нынешнего режима добиться прогресса в этом направлении.

 
2. Социокультурный  код нации и его носители  
 
Сами по себе трансформационные процессы, характерные для  постсоветской России, являются предметом многих социологических, политологических, экономических исследований. Однако их прогностическая и познавательная ценность во многом оказывается ограниченной рациональной, когнитивной составляющей, не учитывающей воздействие на них  разного рода архетипов, мифов, культурной символики, реальных, а не декларативных ценностей и жизненных стратегий, отражающих в своей совокупности социокультурный код общества, нации. Его можно определить как  набор фундаментальных принципов формирования и поддержания устойчивых областей социокультурного пространства, в рамках которых порождаются культурные тексты, социальные связи, формируется историческая память, и через которое происходит осознание места нации в современном мире и в ее исторической проекции. Отдельные попытки исследовать современную российскую нацию через призму социокультурного кода предпринимались в последние десятилетия, однако целостной картины пока сформировать не удалось. Можно отметить в этой связи исследование И. В. Матвеевой «Русский народ как социокультурная целостность» (2005), известные работы В. Ф. Чесноковой (Ксении Касьяновой) «О русском национальном характере», «От этноса к нации», получившую широкую популярность монографию В. Д. Соловья и Т. Д. Соловей «Несостоявшаяся революция», книгу И. Клямкина и Т. Кутковец «Русская самобытность», а также целый ряд других. Проблеме базовых ценностей современных россиян посвящены фундаментальные исследования, проведенные Н. И. Лапиным, О. И. Шкаратаном, В. А. Ядовым, Н. С. Розовым, труды семинара «Типы цивилизаций и характер социально-экономического развития", постоянно ведущегося в Лаборатории сравнительного анализа развития постсоциалистических обществ ГУ-ВШЭ, книги и лекции А. Г. Дугина, в которых он называет «Россией-2» некую практически неизменную структуру цивилизационных архетипов, довлеющую над рациональной составляющей («Россия-1»), исследования выдающихся культурологов И. Г. Яковенко и А. С. Ахиезера, еще более ранние работы А. Г. Кузьмина..  Большинство исследователей современной русской цивилизации придерживаются гипотезы о неизменности, архаичности матрицы социокультурного кода, определяющей неэффективность модернизационных проектов по «догоняющему типу», внедрению в Россию неукорененных в социокультурном коде институтов и ценностей.  Если  мнение об интенсивной архаизации русского сознания справедливо, можно ожидать реактуализации и соответствующих мифов - устойчивых и глубинных ментальных структур, которые могут более очевидно и зримо, чем ранее, влиять на поведение человека и общества. В этой связи возникают  три вопроса: каково современное наполнение мифов и этностереотипов; в какой степени выполняют они свои базовые функции интеграции общества и придания смысла социальному бытию; обладают ли мобилизационными свойствами те мифы, которые влияют на модель поведения индивида в обществе. Как показывают проведенные нами исследования, российское общество переживает глубокий онтологический кризис и распад привычной картины мира, что служит одной из главных причин социальной и моральной деградации страны. В то же время многие факты свидетельствуют о коренной ломке социокультурного кода в последние десятилетия ХХ века, вызванной не только и не столько политическими потрясениями, сколько коренным изменением условий жизни, необратимым распадом традиционного общества. Согласно нашим представлениям, основной трансформационный процесс современности – это формирование российской нации (в политическом, а не этническом  смысле слова) из атомизированного и сегментированного общества 90-х. Процесс этот активно идет, хотя и достаточно противоречиво. Это означает, что новая национальная субъектность одновременно и существует (как ценность), и отсутствует (как совокупность институтов). Все это и предопределяет половинчатость наследия последнего десятилетия  в плане формирования российской нации. По мнению сторонников теории “органической модернизации”, пережитый в 90-е годы и частично преодоленный сегодня системный кризис является, в первую очередь, кризисом субъектности, во многом обусловленным процессом «запаздывающей» или «догоняющей» модернизации 90-х годов. В результате неорганичности процессов модернизации внутренний социально-культурный конфликт между отдельными фрагментами общества (группы, ориентированные на идеологию догоняющей модернизации и группы, ориентированные на традиционалистские ценности) на каком-то этапе стал доминировать над осознанием исторической общности. Внутренние этнические скрепы оказались слишком слабы, чтобы на руинах суперэтнической империи смогло полноценно сформироваться национальное государство. Процесс формирования нации обрел и свою систему базовых ценностей, и своих социальных носителей. Что касается ценностного фундамента формирования нации, то активно формируются группы, отражающие уже нынешний социокультурный фон – это «неоконсерваторы», сочетающие модернистские и консервативные ценности. Это то, что мы условно назвали “путинской метаидеологией”, на первый взгляд эклектичного набора установок, однако, совместимых в рамках реального ценностного пространства современных россиян.  Это своего рода ценностный синтез. Система ценностей, вокруг которых так или иначе строится “новая Россия” уже заложена в менталитете новой генерации россиян, задача состоит лишь в том, чтобы “прочитать” то, что записано в их социокультурном коде. Одновременно выработке идеологии синтеза, за последние годы произошла и определенная стабилизация социальной структуры общества и его базовых ценностей. Сформировались достаточно большие группы населения, в той или иной степени адаптировавшиеся к посткоммунистическим реформам, имеющая достаточно высокий по российским меркам материальный достаток  и составляющая основу новой современной генерации россиян, своего рода “новорусского субэтноса”. Эти молодые группы только укореняются в нашем  обществе, активно формируют свой запрос – не только и не столько политический, сколько социальный и культурный. Их устремлениям соответствуют свои культурные, религиозные, эстетические пристрастия, своя система моральных ценностей, система мотиваций, лишь частично пересекающихся с «парадными» пластами сознания, своя мифология. На наш взгляд, необходимо не просто описать эти группы посредством традиционных социально-демографических и политических характеристик, но и заглянуть в их «коллективную душу», понять, что кроится в их, выражаясь терминологией К. Юнга, «коллективном бессознательном». Это тем более важно, что мы неоднократно убеждались в неэффективности многих социальных и экономических стимулов, лежащих на поверхности, включая материальные.  И только выход за рамки позитивистской методологии может позволить понять природу социальных и социокультурных мотиваций групп, определяющих судьбу «новорусского субэтноса», новой русской протонации. Новый средний класс, состоящий из адаптантов, уже создан, спор лишь о его численности. По логике социальной трансформации, именно ему суждено стать ядром формирования новой российской нации, больше просто некому. Какие идеи, ценности и социальные установки он несет обществу? Какие институты он готов использовать? Какова социокультурная природа той цивилизации, которая рано или поздно “состоится” в  нашей стране? Постреформенный период развития России оставляет много вопросов о природе и особенностях современной российской цивилизации. Многочисленные сломы, характерные для ХХ века, существенно изменили природу и менталитет всего российского суперэтноса. События последних пятнадцати лет привели к дальнейшему  распаду остатков русского традиционализма, разрыву с многовековой историей российской цивилизации. За эти годы Россия так и не выработала собственной цивилизационной идентичности. Не удалось за эти годы выработать и собственной национальной модели политической и экономической системы, так как формальное заимствование политических и экономических институтов, характерных для «цивилизованного Запада» отторгается российской почвой, ведет, в качестве контртенденции, к усилению  архаичных форм организации общественной жизни.. .Как это показали и наши исследования, новый российский средний класс отнюдь не является носителем традиционной русской ценностной идентичности, несмотря на некоторые внешние проявления . Все эти вопросы предполагают два ключевых направления анализа нынешнего состояния социокультурной составляющей российского общества – проблема целостности социокультурного кода нации, с одной стороны, и проблему связанной с этим субъектности, то есть способности общества или его сегментов к действиям мобилизационного типа. Цивилизационные особенности зачастую не лежат на поверхности, они проявляются в культурном и социальном творчестве нации, в языке, культуре, эстетических пристрастиях, формах бытового общения, в архетипах, мифах и традициях. С точки зрения своих цивилизационных характеристик, современная генерация россиян несет в себе особенности и черты и архаики, и традиционного общества, и постреформенного модерна. С одной стороны, мы наблюдаем унифицированный постиндустриальный образ жизни жителя современного мегаполиса, ориентированного, как правило, на массовую культуру потребления, с другой, доживающие свой век островки традиционализма, с третьей – архаизацию общественных отношений, примитивную самоорганизацию общества, во многом воспроизводящую дотрадиционные формы. Это предопределяет неоднозначность взгляда на современные общественно-политические реалии, когда  параллельно с процессом модернизации образа жизни идет процесс архаизации политической культуры. Остается неясным ответ на вопрос, в какой степени эти процессы связаны с особенностями архетипического (мифологического) сознания, а в какой – с институциональной недостаточностью, когда даже субъекты с современной системой ценности самоорганизуются по архаичным закономерностям . Исследования ментальности и мифов постсоветского человека свидетельствуют о том, что в нем практически ничего не осталось от той традиционной архаики, которую мы привыкли считать проявлением русской косности, препятствующей модернизации. Если ей что и препятствует, то не система ценностей, а неспособность вестернизированных, либерально-ориентированных постсоветских индивидов к самоорганизации и взаимодействию. Утратив архаичные структуры и мифы коллективного бессознательного, интегрирующие традиционные социумы, наше общество при всей своей рационализации не смогло сформировать нацию. Россия не перешла от традиционного общества к нации, что в Новое время сделали Европа и Америка, причем последняя гораздо позже и с большими трудностями. Российское общество не слишком сильно сопротивлялось либеральным реформам начала 1990-х годов и не отторгало ценности, лежащие в их основе - по крайней мере, в их словесном выражении. В том числе и потому, что эти реформы органично вписывались в социокультурную ситуацию, сложившуюся в стране задолго до них. Основные ценности позднесоветского человека, его, "национальная идея" соответствовали системе ценностей, пришедшей с Запада. Она характеризовалась индивидуализмом, ориентациями на общество массового потребления и выражением "мой дом - моя крепость". Из российского коллективного "я" выделилось индивидуальное начало, которое со временем развивалось, воплощаясь в новые потребности и обретая новые символы. Если национальной идеей позднесоветского человека была отдельная квартира, то национальной идеей человека постсоветского стала дача с глухим забором - ментальный символ современных россиян. Неспособность выстраивать горизонтальные связи и формировать на их основе институты управления обществом, тем самым создавая новые традиции, замещающие коллективное бессознательное, привела к тому, что у нас сложился своеобразный тип модернизации, происходящей за счет разрушения социальной ткани. В России модернизация очень быстро проходила в неких социальных коконах. Но в ходе стремительной модернизации внутри отдельных групп социальная ткань общества в целом оказывается совершенно бесхозной. И чем интенсивнее осуществляются такие точечные модернизации, тем интенсивнее разрушается общая социальная ткань. Проблема не в том, что в России плохо шла модернизация, а в том, что она здесь разрушала национальную идентичность и горизонтальные общественные связи. Именно этим российская модернизация кардинально отличалась от прочих европейских модернизаций. Общественные перемены, произошедшие в последнее десятилетия, не сильно изменили эту ситуацию по-существу, скорее они коснулись фасадной части общества. Как показывают исследования, процесс разрушения традиционного сознания носит необратимый характер, традиционные ценности присутствуют главным образом, лишь на «парадном» уровне, наблюдается демифологизация и рационализация массового сознания. Все это создает определенные социокультурные барьеры на пути перехода российского общества к стратегии органичной модернизации. Сегодня очевиден существенный разрыв между ценностными и институциональными факторами, определяющими развитие новой государственности.  По сути, произошел отказ от мобилизационной модели государственного устройства, возобладал инерционный сценарий, при котором институциональное реформирование оказалось полностью отданным на откуп правящим элитам. Эта стратегия отвечала запросу только начавшегося формироваться после дефолта 1998 года новому среднему классу, которому необходимо было выиграть время, завершить процесс адаптации, выстроить свои частные “стратегии успеха”, минимально зависящие от действий государства. Как мы отмечали еще в первый период путинского правления, “это говорит о сути требований общества к режиму, что этот режим не должен куда-то вести, он не должен носить мобилизационный характер, так как носители этих требований если уже и не полностью адаптировались, то рассчитывают адаптироваться. И им важно только, чтобы государство не мешало процессам адаптации. Именно на этот слой адаптантов и была сделана основная ставка, что привело к формированию своего рода “негативного консенсуса” в отношениях общества и власти – “вы нас не трогайте и мы вас не тронем”. Природа этого негативного консенсуса является предметом дискуссии. Реальная политика, вытекающая из этих обстоятельств, выразилась в стремлении к принятию решений в предельно узком кругу «посвященных», отстранении от принятия решений по общественно-значимым проблемам даже такого конституционного органа, как Федеральное Собрание. Как результат – власть концентрируется в нелегитимных и полулегитимных источниках и все более осуществляется теневым, “закулисным”  образом. Таким образом, как казалось еще несколько лет назад, “общественный запрос на сильную и эффективную власть, опирающуюся на средние слои общества и повышение социальной мобильности лучших представителей региональных элит, был лишь имитирован, выпущен на свет в не вполне жизнеспособном виде, но от этого не перестал был насущным общественным запросом, который рано или поздно должен найти свой действительный выход. Механизмов реальной опоры государственной власти на общество до сих пор не создано. Более того, складывается впечатление, что «партия власти» до сих пор и не была намерена предпринимать никаких шагов в этом направлении” . Те же попытки, которые в этом направлении делаются последние годы, воспринимаются обществом пока скорее как имитационные.   Проблема институциональной недостаточности, снова, как и десять лет назад, выходит на первый план.  
3. Оправдались ли прогнозы 10-летней давности? 
Десять лет назад, в 2001-02 гг. был осуществлен исследовательский проект «Томская инициатива – Базовые ценности современных россиян», в котором во многом впервые были поставлены задачи изучения социокультурного кода современных россиян. Его результаты были опубликованы в монографии и статьях . В ходе исследования удалось «нащупать в зародыше» основные тенденции изменения ценностей и массового сознания, ставшие доминирующими в последовавшее десятилетие. Результаты исследования вызвали полемику и дискуссии. Вот, например, мнения такого авторитетного экономиста и политика как Е.Г. Ясин, которое он в этой связи высказал на обсуждении в Фонде  «Либеральная миссия» . «Как ни странно, исследования такого рода стали появляться только недавно. В 2001  был реализован проект «Томская инициатива (Бызов Л.,2002, с.114), котором содержится вариант анализа ценностно-идеологической стратификации  (приводятся данные о доле групп в выборке): 1)традиционалисты – приверженцы ценностей  дореволюционного и советского общества, что, как мы видели, вполне совместимо 29,6%; 2)традиционные консерваторы – умеренные, периферия коммунистического электората 7,8%; 3)анархисты – неадаптированные носители идей социальной справедливости, либералы-социалисты, левые либералы в европейском смысле - 20,8%;4)либералы-индивидуалисты – модернисты в чистом виде с индивидуалистическим сознанием и достижительными установками, чистые западники 29,0%; 5)неоконсерваторы за радикальные реформы, но с опорой на традиционные ценности, приверженцы В. В. Путина - 12,0%. На мой взгляд, излишнее дробление групп при достаточно условных границах между ними не слишком обогащает анализ. В данном исследовании авторы стремились обосновать появление последней, по их мнению перспективной группы, но здесь скорее уместно подходящее для анализа выборов выделение «болота» - совокупности людей, ориентированных на власть  и обладающих размытыми ценностными позициями. Все же 29% чистых либералов, даже по выборке в культурном городе – неплохой результат. Высказываются также мнение о необходимости различения либералов и модернистов. Последние, видимо, уподобляются бызовским неоконсерваторам, а либералы – скорее анархистам в его интерпретации, безоглядным борцам за права человека. Такое различение представляется искусственным». Между тем, несмотря на подобную оценку Е. Ясина, последующие годы показали, что «бызовские неоконсерваторы», как он их называет, становятся доминирующей ценностной группой и политической силой в «нулевые». Это ядро того самого «путинского большинства», вокруг которого, по периферии, в качестве временных союзников, партнеров по негласной коалиции,  расположились и левые государственники, и умеренные националисты, и те группы, которых Е.Г. Ясин характеризует как «болото». Другое дело, что политическое оформление данного магистрального запроса приняло имитационный характер. В 2003 г. автор настоящей статьи в качестве «встроенного наблюдателя» занимался феноменом национал-социального запроса в контексте политической кампании проекта «Родина» .  Вот какие выводы в этой связи были сделаны: «Сегодня, в условиях фактической безальтернативности либерального проекта общество готово смириться с ним в целом, удовлетворяясь мелкими подачками и перекрашиванием фасада (чем занимается "Единая Россия"), но по сути сегодняшних россиян не устраивает ни модель либерально-олигархического капитализма, ни возвращение к советскому типу экономики. Более 50% россиян хотят "чего-то третьего", хотя внятно сформулировать, что же это именно такое, навряд ли способны. Это "третье" может быть названо и "русской моделью социализма", и "русской моделью капитализма", дело не в названии, а в том, чтобы построить социальный строй, органичный для нашей ментальности и традиций. Нам нужен русский социальный проект. То есть, выражаясь тем же политологическим языком, нам нужен переход к "органической модернизации". Именно органическая модернизация способна раскрепостить творческие силы русских и иных народов России. Русский социальный проект, в случае попыток его формулирования и реализации, должен стать основой для "новой русской идентичности". Кто, собственно, мы - русские? Идентичность "по крови" не проходит в современной России, и никогда не была ей свойственна исторически. Идентичность по вероисповеданию также является на сегодняшней день слабым паллиативом, не способным компенсировать отсутствие социального и цивилизационного проектов. В отсутствие своего проекта, русские рассыпаются как нация и стремительно переориентируются на инонациональные ценностные модели. Предъявление "русского проекта" позволит считаться русскими всем тем, кто готов принять участие в этом проекте, независимо от состава и группы крови. Просто говоря, всем, кто готов "работать на Россию". Русский социальный проект - это, своего рода "русская корпорация". Это некая форма солидарности во имя повышения конкурентоспособности каждого. В современном мире по одиночке мы не пробьемся (вернее, пробьются единицы), только как нация, обладающая своим адекватным национальным проектом, мы чего-то из себя представляем. В качестве нации мы готовы участвовать в выработке новых цивилизационных форм, так как очевиден мировой кризис как традиционного общества, не способного преодолеть нищету, перенаселение, социальную отсталость, так и современного западного общества, поддерживающего свою жизнеспособность все более агрессивной политикой, так как оно лишено органичных основ своего развития. Мы готовы стать "нацией-корпорацией", обеспечивающей общий успех. Материально слои, составляющие базовый электорат "Родины", более или менее обеспечены, но их экзистенциальные потребности никак не удовлетворены, жизнь лишена некоей сверхзадачи, высшего смысла. Без национального государства все как бы расползается - доминируют частные интересы отдельных кланов и корпораций, включая государственные ведомства, сами превратившиеся по сути в частные корпорации. Нынешние протестные настроения во многом являются следствием не социального, а экзистенциального голода. Поэтому актуальной становится некая универсалистская модель, способная дать людям смысл, создать некий "новый порядок" на базе нового "среднего класса". Установление "нового порядка" ознаменует собой завершение революции, начатой в конце 80-х годов». Сегодня я убежден в том, что именно период 2003-05 гг., если бы власть решилась мобилизовать «путинское большинство» на создание «русского социального проекта», национальной модели капитализма с сильным влиянием государства, этот проект смог бы стать катализатором формирования современной российской нации. Однако проект был свернут, энергия «путинского большинства» не востребована, а государство отдано в руки олигархической бюрократии, приближенной к власти. Картина ценностей и установок, выявленная в ходе исследования, проведенного ВЦИОМ совместно с Центром политической конъюнктуры в 2008 г.   уже показала начало нового ценностного распада. Однако вернемся к некоторым идеям и выводам «Томской инициативы», сделанным в 2002 г. Попытаемся сегодня, десять лет спустя, оценить направление и масштаб тенденций, лежащих в основе процесса формирования современной российской нации, ее социокультурного кода, их влияние на развитие основных общественных и политических институтов страны. Одной из основных задач, которые ставил перед собой исследовательский коллектив проекта «Томская инициатива», являлось выявление точек роста для формирования так называемой «новой субъектности». Пройдена ли крайняя точка социального и национального распада в современной России? Возможна ли регенерация традиционных ценностей российского общества, вокруг которых интегрировалось на протяжении веков национальное самосознание? Насколько глубоки модернизационные ростки в трансформации ментальности россиян? Вокруг каких ценностей и мифов можно сплотить общество?  
Уже тогда был сделан важный вывод, что переживаемый российским обществом кризис является, в первую очередь, кризисом субъектности, во многом обусловленным процессом «запаздывающей» или «догоняющей» модернизации 90-х годов. В результате неорганичности процессов модернизации внутренний социально-культурный конфликт между отдельными фрагментами общества (группы, ориентированные на идеологию догоняющей модернизации и группы, ориентированные на традиционалистские ценности) на каком-то этапе стал доминировать над осознанием исторической общности. Внутренние этнические скрепы оказались слишком слабы, чтобы на руинах суперэтнической империи смогло полноценно сформироваться национальное государство. В результате за более чем десять лет попыток догоняющей модернизации, страна длительное время не могла породить адекватных национальных лидеров, выработать общенациональную идеологию, сформировать внутри страны значимые политические субъекты. Налицо отсутствие или недостаточность мотивации для исторического цивилизационного творчества, в частности, предполагающей идентичность с глобальной общностью (этнос, суперэтнос) и мобилизационную компоненту (жертва текущими интересами ради стратегических). Наблюдается этническая усталость, потеря энергетики, а на политической практике – неспособность ни выдвинуть адекватных политических лидеров, ни консолидироваться вокруг значимых общественных целей. Как отмечал И. Г. Яковенко, «исследования последнего десятилетия фиксируют атомизированный характер российского общества и практическое отсутствие горизонтальных связей, формируемых по моделям общества гражданского. Постсоветский человек не просто лишен навыков и моделей их формирования, но ориентирован на альтернативные варианты. Он решает свои проблемы в системе теневых, коррупционных, клиентальных отношений. Теневой рынок трактуется специалистами как деятельная альтернатива идеальным моделям правовой демократии и гражданского общества ». Современное российское общество напоминает рассыпающийся песок, из которого не удается создать устойчивых социальных конструкций (может быть, кроме самых примитивных, самоорганизующихся по принципу «мафии»), а сами элементы общества, попадая сейчас или в перспективе в зону притяжения иных цивилизационных ядер, неизбежно теряют собственную идентичность. «В нынешней российской ситуации ведущим звеном рационализации действительности оказывается моральное сознание, сопряженное с чувством ответственности каждого за положение дел в стране, ибо маятник индивидуализации личной ответственности достиг опасного предела» . Социологи полагают, что «в нынешних условиях люди значительно чаще отмечают свою принадлежность к «малой» родине, чем к «большой», то есть в определенном смысле идентифицируются скорее с локальной, чем с социетальной общностью ». В той же работе Ю. Левада отмечает, что «навязчивый общественно значимый страх утраты социальной, национальной, личностной идентичности – характерный показатель общественного кризиса».  Фактически в качестве основной признают проблему субъектности участники методологического семинара А. Ахиезера «Социокультурные методы исследования российского общества». «Нужен новый метод, который поможет понять наше общество как расколотое, где на первый план выходит повышение способности людей противостоять дезорганизации. Культура многослойна, иерархична, внутренне противоречива. Но важнейшее, а может быть и центральное место в ней занимает программа деятельности субъекта. В повседневной деятельности люди действуют в соответствии с исторически сложившимся содержанием культуры. В любом социальном субъекте - от общества в целом до личности со всеми промежуточными ступенями между ними в виде сообществ - существует своя субкультура. Она содержит и программу деятельности соответствующего субъекта ». 
Научная школа А. Ахиезера и И. Яковенко в своих многочисленных работах выдвигает концепцию исторического развития России, согласно которой безсубъектность имманентно присуща российскому обществу во все периоды его существования, а низовая социальная стихия всегда противостояла любым попыткам формирования государственности, насаждаемой исключительно сверху. «Анализ исторического опыта динамики российского общества показывает, что для истории страны была характерна острая недостаточность институционального развития большого общества, недостаточная "наполняемость" большого общества необходимыми для его нормального функционирования институтами, их незрелостью, слабой расчлененностью, ценностным тяготением к культурному и организационному синкретизму. Например, Б. Чичерин и В. Ключевский писали о слабости сословно-представительских учреждений, которые не были результатом органического развития общества, но результатом усилий правительства. Слабость институционального творчества - результат несоответствия между мощью архаики и государством» . В результате российская власть во всех ее ипостасях и во все исторические эпохи оказывается обречена на авторитаризм, тотальный контроль и безграничный патернализм.  Между тем, по мнению этой группы авторов, именно рост способности формировать институты по сути и составляет сердцевину прогресса общества. Идеологически близкий школе А. Ахиезера социолог Константин Костюк также объясняет неудачи очередной попытки модернизации именно давлением архаического пласта менталитета и социальных отношений. «При достаточно глубоком усвоении западноевропейских модернизационных моделей Россия всегда умела сохранять нетронутыми базовые структуры традиционного общества, которые и блокировали ее дальнейшее самостоятельное развитие. Наиболее очевидным видится противоречие между современными и традиционными чертами социума проявились в тоталитарном советском обществе, которое, участвуя на равных с современными демократическими обществами в технической революции, восстановило при этом основы самого архаичного досовременного социума с элементами сакрализации сознания и восточного деспотизма. Демонтаж этих структур лишь изменил формы всепроникающего противоречия между архаикой и модерном, нашедшего выражение в многочисленных контрастах постсоветской российской действительности. Переплетение старого и нового, традиции и новаций в социальной органике российского общества столь многообразно и сложно, что не позволяет применять стандартные модернизационные концепции к России ». В качестве социокультурной особенности, не позволяющей России проводить модернизацию по западноевропейским образцам, В. А. Ядов отмечает то известное обстоятельство, что «конфигурация российского общества пирамидальная, основанная на вертикальных взаимосвязях: властные структуры – граждане. Трансформации в российском обществе – результат активности социальных субъектов, акторов исторической драмы, но этими субъектами выступают не «третье сословие», как это было во Франции, не «пионеры», осваивавшие североамериканский континент, но фигуры императора, вождя, руководящей партии (точнее, ее правящей верхушки), президента и его окружения и, как мы наблюдаем сегодня, теневых олигархов и авторитетов ». Если исследователи либеральной школы сетуют на социокультурные барьеры, сохранившиеся от архаики, то антилибералы, напротив, интерпретируют неудачи модернизационного процесса аналогично, но с обратным знаком: в давлении архаичных платов они видят только плюсы. Так, по мнению Л. Мясниковой, многие черты национального характера противоречат рыночным отношениям; развитие России может идти только по пути сохранения несвободы; «такие слова, как «реформа», «демократия», «либерализм», «рынок», «свобода», не должны присутствовать в идеологии в качестве знаковых понятий – они полностью дискредитированы и ничего, кроме кодирования пустоты, не несут ». Среди «антимодернизационных» характеристик ментальности россиян, по причине наличия которых пробуксовывают рыночные реформы, называются также «патерналистские ориентации, представления о социальной справедливости, антиинтеллектуализм (только на бытовом уровне), коллективизм  .  
В этой связи интересно посмотреть на выводы, сделанные по итогам исследования (выделено курсивом) , с комментариями сегодняшнего дня. 
1. Социокультурный раскол общества на консерваторов советского образца и либералов западного образца, характерный для 90-х годов, в значительной степени преодолевается. Наблюдается расщепление, с одной стороны, ядра советских традиционалистов на несколько различных как по идеологии, так и по стратегии адаптации групп. С другой стороны, в либеральном сегменте общества возникают группы, ориентированные на социальные стратегии, с характерной для них либерально-консервативной системой ценностей. Впрочем, ценностное расслоение общества носит достаточно невыраженный характер, все исследованные группы в большей степени исповедуют близкие ценности, их больше факторов объединяют, чем разделяют. Таким образом, речь идет скорее о некоторых тенденциях, которые иногда проявляются, а иногда нет. 
Действительно, тогда «процесс «выпадения» облака либерал-консерваторов из общей массы либералов находился еще в начальной стадии». Эта группа, составлявшая в 2001 году всего 12,9% от общей совокупности опрошенных, несла в себе черты ядра для формирования неоконсервативной идеологии, ставшей очень скоро основой господствующей в «путинской» России метаидеологии, совмещающей ценности свободного рынка, демократии и сильного, национально ориентированного государства. Носителям этой группы сознания соответствуют свои культурные, религиозные, эстетические пристрастия, своя система моральных ценностей, своя система мотиваций,  своя мифология. В специально проведенном в 2008 г. ВЦИОМ совместно с Институтом общественного проектирования исследовании, мы в очередной раз попытались расчленить это метаидеологическое «болото», выделив в его рамках традиционные идеологические составляющие. И в очередной раз убедились, что деление общества на «левых» и «правых» все в меньшей степени соответствует реалиям современной России. Так россияне все в большей степени отказываются самоопределять, идентифицировать себя как сторонников тех или иных идеологических доктрин, в частности как представителей «правой» - рыночной идеологии, «левой» - социалистической или коммунистической, а также националистической. Начиная с 2000 года более половины опрошенных заявляли, что не являются сторонниками какого-то определенного идейно-политического течения. В 2006 году как сторонников радикальных рыночных реформ (правыми в устоявшемся российском понимании) называли себя 5,7% россиян  (7,2% в 1998 году), левыми – сторонниками коммунистической идеологии 9,8% (10,0% в 1998 году), левыми – сторонниками социал-демократической идеологии – 5,9% (5,2% в 1998 году), сторонниками русского национального возрождения – 4,8% (15,6% в 1998 году).  Остальные 73,7% либо не относили себя ни к одному идейно-политическому течению, либо определяли себя как сторонников сочетания разных идей (центристов) (см. диаграмму 1). Значительное снижение  доли в российском обществе сторонников русского национального возрождения следует отнести за счет постепенного повышения доли «мягкого» национализма, не противоречащего официальной идеологии нынешнего режима, делающего ставку на патриотические чувства граждан. В то же время реальный спектр общественных симпатий очень неточно описывается этими тремя основными идеологическими течениями.. Те же левые делятся на несколько групп в соответствии со своими убеждениями и приоритетами. Среди них есть убежденные сторонники коммунистической идеологии, в основном с ностальгией вспоминающие «эпоху развитого социализма» 70-х и 80-х годов. Эта группа составляет чуть менее 15% от всей совокупности россиян. Зато значительно больше совсем других левых – так называемых левых государственников, социал-патриотов, которые считают необходимым воссоздание сильного и социально ориентированного государства, но отнюдь не под руководством коммунистов. Таких сегодня среди россиян от 15 до 25%. Небольшой «довесок» к этим двум крупным группам «левых» составляют «левые демократы», сторонники социальной демократии, самоуправления трудящихся, идеям которых симпатизируют 2-4% россиян. На две группы раскололись и недавние «правые», часть из них осталась на позициях рыночного фундаментализма, невмешательства государства в экономику и свободное развитие бизнеса – таких всего 2-3%. Значительно шире представлена другая часть правых, отдающих приоритет правозащитной деятельности и политической демократии, выступающих против угрозы диктатуры и произвола со стороны государства. Эта группа составляет до  12% россиян. Зато на смычке «правых» и «левых» образовалась внушительная группа правоцентристов, выступающих за сочетание сильного государства и рыночной экономики. Численность этой группы составляет 15-19%. Она наиболее идеологически близка нынешней «партии власти», и вероятно, в нее вошли и некоторые бывшие «левые государственники» и некоторые бывшие «правые рыночники». Ее можно охарактеризовать как неоконсерваторов или либерал-государственников. За идеологией русских национал-патриотов также, по сути, скрыты несколько групп с сильно различающейся идеологией, наиболее крупные из которые это собственно русские националисты, выступающие за реализацию лозунга «Россия для русских», против наплыва в Россию мигрантов, в основном из южных и юго-восточных регионов (4-5%), и примерно такова же по численности и совсем иная группа патриотов – православных монархистов, сторонников возрождения страны на основе православия и дореволюционных политических традиций (3-4%). Однако значительно больше тех, кто предпочитает называть себя просто патриотами, выступающими за традиционные духовные ценности русского народа. Эта группа очень близка идеологически левым государственникам, вместе с ними образует “нерушимый блок” социалистов и патриотов. Понятно, что многие сторонники патриотических приоритетов также переметнулись сегодня в стан «партии власти», возможно, выбирая ее в качестве наименьшего зла. Если считать «ядром» поддержки нынешнего режима тех, кто разделяет ценности сильного государства и рыночной экономики – таких 18,8% - то остальные группы являются носителями различных протестных настроений, которые готовы поддержать режим скорее на определенных условиях 
2. Эти процессы привели к количественно не столь ярко выраженным, но достаточно глубинным трансформациям в обществе, во взаимоотношениях между обществом и властью. Они могут быть охарактеризованы как «неоконсервативная революция». 
Как показывают современные социологические исследования,  в качестве самой важной, актуальной выделяется такая триада ценностей, как порядок, справедливость и стабильность. Далее с определенным отрывом идет свобода. Прим этом к базовым ценностям порядка, справедливости, стабильности  тяготеют практически все группы, в том числе и электораты всех основных политических партий, различия между которыми с точки зрения их идеологии становятся все менее выраженными. Политические ценности, в том числе, такие как ценности демократии, отошли на задний план, причем нельзя сказать, что общество их отрицает. Теоретически общество за демократию – за выборы, за политически свободные СМИ (цензуру, правда, хотят вводить, но не политическую, а нравственную), за свободу передвижений, против вмешательства государства в частную жизнь. Но актуальность демократических ценностей снижена,  это сегодня ценности второго, третьего, четвертого порядка. С другой стороны, несмотря на видимое усиление консерватизма, общество довольно быстро модернизируется. Если социальные, политические, идеологические противоречия 90-х годов в огромной степени исходили из сохранившихся реликтов, наличия традиционных сегментов общества, в том числе «законсервированных» позднесоветским строем с его невысокой социальной динамикой, то за последнее десятилетие годы эти сегменты практически размылись, может быть, за исключением некоторых окраинных национальных республик. Современное российское общество заметно унифицировалось, процесс скопления населения в мегаполисах, процесс унификации образа жизни, процесс адаптации к рыночным реформам идет достаточно быстро. Доля безнадежно неадаптировавшейся части населения за эти десять лет сократилась до 10-12%.  И отнюдь не эта группа общества сегодня диктует «моду на неоконсерватизм», скорее наоборот. Современное поколение неоконсерваторов имеет совершенно другую социальную базу, чем, скажем, имели консерваторы 90-х годов, в основном голосовавшие за КПРФ, которая стала носителем, ядром сохранения этих традиционных, частично  переваренных  советской системой ценностей. Сегодня носителем  консервативных ценностей, ценностей порядка и стабильности, является средний класс и примыкающие к нему снизу социальные группы, стремящиеся интегрироваться в состав среднего класса. Однако перефразируя заголовок книги В. Соловья, сегодня «неоконсервативную революцию» также можно охарактеризовать как в определенной степени несостоявшуюся, не приведшую к установлению порядка, признаваемого обществом легитимным.  
3. По своей социокультурной природе неоконсервативная волна связана с завершением процессов распада традиционного общества, индивидуализацией общественного бытия и социальных связей, формированием потребности в новом гражданском объединении общества на новых, нетрадиционных основах. Она представляет собой вступление в завершающую фазу социальной модернизации. 
 
Под этим пунктом сегодня можно подписаться безо всяких оговорок. Именно этим запросам активно формирующейся сегодня «новорусской нации» будут посвящены последующие разделы статьи. 
 
4. Выделено «ядро» носителей новой общественной субъектности, выявлены основные характеристики ментальности (ценностей и установок) данной группы. Среди них: 
• высокая степень социальной и трудовой активности; 
• предпочтение достижительных моделей, связанных с интенсивной социализацией; 
• высокая степень оптимизма как личного, так и в отношении страны; 
• позитивный этнический автостереотип; 
• позитивное отношение к религии, в особенности к православию, при одновременной рационализации отношения к окружающему миру (десакрализация православия при признании его ценности как социального института); 
• жесткая система парадных моральных ценностей в отношениях между индивидом и обществом при одновременно либеральном отношении к индивидуальным моральным ценностям. 
Эти характеристики, выделенные на материале опросов в Томском регионе десять лет назад, хорошо демонстрируют те шансы, которые оказались упущенными в минувшее десятилетие. По сути, речь идет об ядре нового русского среднего класса, оптимистах, людях активных и граждански ответственных. До 2005 г. это была безусловная опора власти. Сегодня оптимизм этой группы существенно поубавился, а антигосударственные настроения возросли. Оформиться в политическую силу, обладающую не имитационным, а мобилизационным потенциалом, ей так и не дали.  
 
5. Среди исторических мифов лишь отношение к советскому периоду продолжает существенно раскалывать общество, однако острота раскола снижается ввиду размывания советской мифологии (даже среди традиционалистского сегмента общества). 
В последние несколько лет можно наблюдать довольно интересный феномен, который на поверхности можно интерпретировать как реанимацию советской мифологии. Можно вспомнить и голосование за «имя России», выигранное сторонниками Сталина, и неуклонную победу С. Кургиняна, отстаивающего советскую мифологию против Н. Сванидзе в программе «Суд истории». Вот что пишет на этот счет сам С. Кургинян: «Я увидел очень много молодых людей, в возрасте в основном от 25 до 35 лет, влюбленных в Советский Союз. Эти люди сильно разнятся по доходам и иным социальным характеристикам. Но все они вместе (а точнее, более 90 процентов собравшихся) представляют собой траву, пробившуюся сквозь асфальт последнего двадцатилетия. Они представляют собой то, чего не должно было быть. Что было не запланировано творцами перестройки и постперестройки. Это все та же советская молодежь. В хорошем смысле слова романтичная и идеалистичная. Ищущая, умная. И – беспредельно встревоженная происходящим. Эта молодежь не хочет уезжать ни на Запад, ни на Восток. И она понимает, что нынешняя модель жизни делает не лишними примерно 30 миллионов обслуживающих «трубу» и обслуживающих тех, кто «трубу» обслуживает. А более 100 миллионов граждан нашей страны эта модель делает лишними. Молодежь не хочет ни успеха в рамках данной модели, ни статуса лишних людей, лишенных будущего. Она хочет другой модели и даже чего-то большего. Ведь она понимает, что страна в нынешнем ампутированном состоянии лишена масштабной исторической перспективы. А молодежь хочет именно такой перспективы. Причем перспективы абсолютной – политической, культурной, метафизической, экзистенциальной и так далее. Подобную перспективу молодежь связывает с новым большим проектом. Точнее, мегапроектом. Молодежь верит, что Россия способна снова стать мировым лидером, не допустить конца истории, повести мир новым путем к новым целям. Налицо не розовые сопли по этому поводу. Налицо просыпающееся волевое начало. Молодежь связывает свои ожидания с обновленным советским проектом. Подчеркиваю, качественно обновленным, дающим абсолютно новые ответы на все вызовы современности» . Этот феномен, бесспорно, надо внимательно анализировать. Однако представляется вероятным, что за ним стоит не столько осознанная тяга к советскому прошлому, сколько неприятие актуального российского государства, такого, каким оно сегодня видится молодым.  
6. Очевидная «вестернизация» системы ценностей общества, отказ от фундаменталистских взглядов на важнейшие вопросы бытия и морали происходит скорее по американскому, чем европейскому образцу. Можно утверждать об определенной «протестантизации» системы религиозных ценностей той части общества, которая формально идентифицирует себя с православием. Этот процесс мы интерпретируем как кризис монотеистического мировосприятия. В то же время рационализация и десакрализация мировосприятия не ведет к выработке «протестантской этики», адекватной веберовским представлениям конца Х1Х века. 
 
Сегодня мне представляется, что вывод о формировании у россиян «протестантской этики» был преждевременным. Скорее речь идет о «дехристианизации» православия, когда под формальной «крышей» православного христианства происходит реанимация и язычества, включая бытовой политеизм, и ветхозаветный монотеизм, с Богом, карающим за прегрешения и непослушание, с «судьбой», которую можно обмануть и задобрить и т.д. При этом в отличие от протестантизма, труд, работа в понимании россиян скорее являются своего рода «проклятием», наказанием, чем благодатью. Расхристианивание сегодня интенсивно происходит и в самой РПЦ, с роскошью и вельможностью церковных иерархов, раболепием перед светской властью и презрением в отношении «сирых и убогих», разного рода «лузеров», включая и священство в бедных и отдаленных приходах. То же касается и «вестернизации». От Запада перенимается психология общества массового потребления, но не ценностная основа европейской цивилизации с ее культом прошлого и «связью времен». 
 
7. Отношение к нынешнему периоду российского общества носит в целом выжидательный характер, однако, оно представляется в большей степени началом новой эпохи, чем завершением предшествующей. 
 
В этом отношении ситуация радикально поменялась. Нынешняя власть все больше воспринимается как агония, «пир во время чумы», чем путь в «светлое будущее». А сформированный ею порядок – как порочный, нелегитимный и бесперспективный. В то же время «контуры новой эпохи» не просматриваются. Эпоха, пришедшая на смену 90-м годам, частично в глазах общества сохранила преемственность с предшествующим периодом, частично стала ему противоположностью. На протяжении всего периода «нулевых» она сохраняла некоторую неопределенность, двойственность, когда ни одна из возможных тенденций не была доведена до своего конца.  «Равноудалив» наиболее одиозных олигархов, В. Путин сохранил сам олигархический режим, правда, встроив в него систему мощных госкорпораций, руководители которых стали своего рода «новыми олигархами». Начав наводить порядок на Северном Кавказе и в других неспокойных регионах, В. Путин фактически создал «ассиметричную федерацию», в которой исполнение всеми общефедеральных законов как бы и не предполагается. «Наведение порядка» в системе государственного управления обернулось невиданной вольницей для бюрократических кланов и групп, заставивших государственную машину работать на свои групповые интересы. Государство то отбирало льготы у неимущих слоев населения, «монетизируя» их, то раздавало льготы и преференции, неподъемные для кризисного бюджета. Все либеральные реформы в области экономики и социальной сферы (ЖКХ, пенсионная, образовательная) или зависали, или давали явно не те результаты. Ни одну из поставленных задач в «нулевые» не удалось решить до конца, последовательно. И в то же время режиму удавалось балансировать между самыми различными группами ожиданий, сохраняя высокий уровень поддержки. Несмотря на негативные тенденции, особенно заметные в последний год, связанные с резким подорожанием цен на продукты и повышением тарифов, этот баланс сохраняется и поныне. Либералы продолжают надеяться на новую политическую «оттепель» и связывают эти надежды с Д. Медведевым, сторонники жесткого государственного порядка видят будущее в «жесткой руке», которая сможет навести в стране долгожданный порядок. В этих условиях основные события, связанные с «нулевыми», воспринимались то как свидетельство укрепления тенденции авторитарного порядка  и поддерживались «левым центром», то, напротив, указывали на продолжение либерального экономического курса, что встречало поддержку со стороны «правого центра». А недовольные в виде левого и правого радикальных флангов были вытеснены на глубокую периферию политического процесса, маргинализированы. Проблемы, усилившиеся в самые последние годы, существенно поколебали уверенность россиян в том, что нас, рано или поздно, ждет светлое будущее. Лишь 24% опрошенных согласились с мнением, что страна в ближайшие годы будет развиваться успешно, 39% ожидают наступления «трудных времен», а 38% считают, что ничего принципиально не изменится, все будет идти потихоньку, как примерно и идет сейчас. В предстоящий успех верят лишь 17% опрошенных, представляющих «социальный низ» общественной пирамиды и 32% «верха» той же пирамиды. На фоне замедления экономического и политического развития России, постепенно отодвигаются все дальше в восприятии россиян те времена, когда страна добьется экономического процветания, станет современным демократическим государством. Лишь 17-18% видят возможность этого в течение ближайших 5-10 лет, 26-30% полагают, что этого не произойдет вообще никогда. А по мнению 43-47% это если и произойдет, то не раньше чем через 11-20 лет. Впрочем, для России с ее непредсказуемостью и низким временным горизонтом в массовом сознании, 20 лет – это практически равносильно вечности. Таким образом, многое говорит о том, что в своей оценке современного уровня развития и в образах будущего, сегодняшняя Россия стоит перед сменой парадигм и накануне возможной переоценки многого из того, что казалось очевидным еще несколько лет назад.  Но этот процесс только в самом начале. Наряду с растущим осознанием многих негативных факторов, замедляющих или останавливающих динамику развития страны, остаются велики силы инерции, боязнь перемен, нежелание задумываться о будущем, даже не столь отдаленном.  
 
 
8. Мобилизационная компонента современного общества остается крайне низкой и ограниченной преимущественно сферой локальных интересов. Наблюдается практически «нулевая» мобилизация вокруг тех или иных систем идейно-политических ориентаций (коммунизм, демократия, национализм, православие и т.д.). 
 
Эта тенденция не только усилилась, но и приобрела доминирующий характер. Вот выдержки из социологического портрета молодежи по данным исследования 2011 г. Общая политическая пассивность, индифферентность молодежи характеризуется и тем, что три четверти опрошенных не принимают никакого участия в общественно-политической жизни, а из оставшейся части – в 19% случаев участие ограничивается обсуждением политики с друзьями и товарищами. Как и по всей стране, в группе молодежи очень медленно, но неуклонно растут протестные настроения, уровень доверия к власти на всех ее уровнях падает. Но эта тенденция пока не носит характера обвала. Молодежи, особенно в крупных городах, есть чем заняться, кроме критики властей, к тому же уровень ожиданий от власти и государства находится на минимальном уровне – в отличие от старших поколений с их патерналистской психологией. Молодежь, скорее, просто не обращает внимания на власть, пытаясь решить свои проблемы самостоятельно, как умеет. Однако лишь около 20% опрошенных считают, что в среде их сверстников нет никакого недовольства властями, а из остальных – четверть полагают, что недовольство усиливается, а десятая часть - что скорее ослабевает. Это соответствует и самым общим тенденциям по России, где пока общественное мнение только подбирается к тому рубежу, за которым открывается возможность массовых радикальных протестов. Впрочем, что могут дать протесты в условиях, когда хоть как-то повлиять на политику государства все равно возможностей нет, с протестами или без них. Три четверти опрошенных полагают, что возможностей повлиять на политику государства не существует, около 60% придерживаются аналогичного мнения в отношении возможностей доносить свои интересы до власти и отстаивать их. Как говорят социологи, система слабо респонсивная. Механизмы обратной связи утрачены или замещены имитационными, типа современной партийно-политической системы, совершенно оторвавшейся от интересов и структуры того общества, которое она якобы представляет во власти. В принципе у молодежи сохраняются возможности вести диалог с властью по проблемам молодежи, создавать различные политические  и неполитические  молодежные организации и движения для представительства своих интересов, но и эти организации, будучи встроенными в вертикаль власти, теряют способность проводить реальную политику.  
 
 
9. Постепенная консолидация общества происходит скорее вокруг общегражданских ценностей (общенациональный интерес как корпоративный интерес), чем на национально-этнической основе, практически не выполняющей сегодня группообразующей функции. 
Увы, и здесь наблюдается разворот указанной тенденции в противоположную сторону. Сегодня группообразование, особенно в молодежной среде, все более отчетливо осуществляется именно на национально-этнической основе, об этом пишут и В. Соловей, и К. Крылов и многие другие. Обсуждению этой проблемы мы посвятим следующие разделы данной статьи.  
4. Качественное состояние современной российской протонации и ее социокультурный код 
Говоря о необходимости и даже неизбежности формирования в России полноценного национального государства, мы не всегда обращаем внимание  на качественное состояние современной русской  нации, без чего любая попытка создания национального государства превращается в фикцию.  Мы даже не знаем ответа на самый главный вопрос – есть ли такая нация? Не как социально-биологическая популяция (хотя и это вызывает немало вопросов), а как носитель цивилизационной идентичности, в которую включаются и «кровь», (выработанный веками в России генофонд), и «почва», включающая в себя культуру, традиции, архетипы. Что, собственно говоря, представляет из себя тот самый человеческий «материал», пока так туго складывающийся в современную нацию? Казалось бы, что очевиднее, чем возвращение к истокам, к традициям, к той России, «которую мы потеряли». Но возвращаться-то по сути и некуда, и мы уже далеко не те, и того «дома», куда возвращаться, уже давно не существует. «Русский мир» разрушен если и не до основания, то настолько сильно, что от него остались одни фрагменты, какие-то из которых можно приспособить к нашей сегодняшней жизни, какие-то нет, но целостную картину «русских сегодня» из этих фрагментов не сложить. Тот самый русский путь, находящийся где-то посередке между полярными призывами «полный вперед – к вершинам мировой современной цивилизации» - и «полный назад - к русским истокам», этот путь еще не нащупан. Даже в сравнении с некоторыми нашими ближайшими соседями, согражданами по советским временам, у которых тоже далеко не все идет гладко, россияне зачастую выглядят какими-то потерянными, не способными ни осознать, ни тем более воплотить своих национальных интересов и целей. Российское общество напоминает каких-то временщиков, сосредоточенных на решении сиюминутных задач, но не способных выстроить внятную перспективу на будущее. Перед страной и обществорм стоит очень непростая задача, сохранив основы русской цивилизации, ее исторической и культурной идентичности, сделать ее одновременно жизнеспособной, современной, соответствующей ментальности и образу жизни нынешней генерации россиян. Обе крайности – выжить, но перестать быть русскими, и умереть, распасться, уйти на обочину современного мира, в равной степени неприемлемы. Именно поэтому самым важным вопросом для нас представляется сохранение идентичности русской цивилизации, всего этнического и культурного многообразия, характерного для нынешнего ее пространства. Сможет ли нынешняя генерация населения России сохранить эту идентичность? Однозначного ответа на этот вопрос нет ни у социологов, ни у футурологов.  Уж больно противоречивая картина сочетания «архаики» и «модерна» проступает при внимательном взгляде на нашу жизнь, в которой ментальность и ценностные установки формируются под воздействием двух тенденций, зачастую противоречащих друг другу. С одной стороны, для современного российского общества характерно усиление консервативных тенденций и в политике, и в массовом сознании. С другой стороны, по очень значимым характеристикам российское общество все сильнее отдаляется от традиционной культуры и традиционных ценностей. Если можно так выразиться, движение идет как бы по спирали, когда приближаясь в чем-то к ранее прошедшей фазе, мы одновременно необратимо от нее и отдаляемся.  Проступающие в нашем сегодняшнем менталитете вековые архетипы сочетаются с окончательным и бесповоротным разрушением традиционного уклада жизни. Впрочем, глядя на наш современный социум непредвзятым глазом, следов «архаики» и «почвы» видишь гораздо меньше, чем хотелось бы. По сути, последние десятилетия, когда огромная часть нашего населения переориентировалась на ценности общества массового потребления,  оказались разрушительными для российской культурной «почвы» едва ли не в большей степени, чем вся советская история с ее провозглашенным дистанцированием от «старого мира». Это дает основания полагать, что современному обществу ближе подходит такая характеристика как «кризис беспочвенности», чем торжество архаики и традиций. А это означает, что внешний, лежащий на поверхности, политический и социальный консерватизм, «новый русский порядок», о котором мечтают наши граждане – это что угодно, но только не возвращение к истокам, не регенерация русской цивилизации, более того, вполне возможно, как бы это ни было печально, ее окончательные похороны. 
Чтобы осознать, что консервативные ценности порядка и справедливости отнюдь не являются запросом со стороны традиционных слоев общества, достаточно взглянуть на наше социальную структуру. Действительно, кто сегодня является носителем идей порядка и справедливости? Как показывают исследования,  это как раз «средний класс», точнее его российский аналог, потому что «европейского» среднего класса с его независимостью от государства и способностью самому «заказывать музыку», у нас нет и не предвидится. По сути, это новая, социально очень молодая  генерация русских, которая формируется на месте сохранявшихся даже в позднесоветские времена традиционных или полутрадиционных структур.  Например, та же советская интеллигенция, как бы ее не обзывали в сердцах «образованщиной», все же многое унаследовала от старой русской интеллигенции. Сегодня ее нет и, скорее всего, уже никогда не будет. Есть ли в нашем обществе еще какие-то слои-носители традиционализма, русской ментальности, русских идеалов? Да, и они сохранялись, протянулись через весь советский период: это кроме интеллигенции еще крестьянство, военнослужащие, государственная бюрократия, хотя и  в меньшей мере. Сейчас крестьянство как значимая социокультурная среда исчезает окончательно,  как образ жизни и менталитет, а не только как производитель сельхозтоваров. О «моральном облике» нынешнего служивого класса вообще всерьез и говорить нельзя. Надежды путинской эпохи, сделавшей ставку именно на всемерное укрепление бюрократии как главного класса, в расчете на пробуждение в ней «государственнических инстинктов» явно не оправдались. И уж конечно, эти новые группы общества вряд ли готовы «лечь костьми» за русскую традицию и русскую духовность. На месте сегментов традиционного общества происходит формирование общества современной массовой культуры, глубоко оторванное от своих традиционных исторических корней.  
Проводя социологические исследования, мы убеждаемся, что в нашем обществе существуют весьма значительные и даже порядковые различия в описании базовых ценностей русского народа. В качестве таких базовых ценностей нашей цивилизации, на которые часто делают упор и философы, и простые граждане, выступают соборность, коллективизм, духовность, бескорыстие. Одним их важнейших компонент социокультурного кода, определяющего поведение нации, этноса, социальной группы, является представление о себе, некий образ народа, в данном случае, русских, представление об их недостатках и достоинствах (так называемый автостереотип). Е. Г. Ясин в своем докладе, цитировавшемся выше, на основании исследований В. Чесноковой и Н. Лебедевой сгруппировал такие традиционные русские ценности, которые входят в «русский автостереотип»: 
Традиционные русские ценности и антиподы. 
 
Ценности Обратная сторона Примечания 
Духовность, «не хлебом единым» Противопоставление материальным интересам  
Коллективизм, стремление к совместной работе, артельность Подавление личности, авторитаризм. В примитивных и традиционных обществах всегда силен коллективизм. Индивидуализм – достояние урбанизированного общества с развитыми рыночными отношениями. 
Самопожертвование Покорность власти, долготерпение. Пренебрежение власти к человеческой жизни. Ценность традиционного общества (см. коллективизм.) 
Соборность: против безличного коллективизма и своеволия индивидуализма. Сильное государство. Опасность мессианства, возможность превознесения государства как воплощения «всех» Идея «каждый за всех» в противовес  «каждый за себя» приводит к апологии государства. 
(И.Клямкин) 
Успех достигается натиском и  удачей. Недостижительность = аскриптивность. Склонность к чрезвычайным усилиям, не считаясь с затратами. Ожидание чуда. Отсутствие склонности к кропотливой, систематической работе. Климатические условия: рваный ритм, чрезмерные, но краткосрочные напряжения. 
(В.Ключевский) 
Труд – в удовольствие, для радости творчества. Труд ради хлеба насущного, за оплату – наказание за грехи. Прибыль предосудительна. Лень, бездеятельность, неорганизованность. Свойства подневольного труда. 
Размах, широта, склонность к масштабным делам. Небрежность, беспечность, неразвитость «средней области культуры». »Авось, небось и как-нибудь» Средняя область культуры - между домом (семьей) и государственными делами. 
(Н.Лосский) 
Нестяжательство: богатство – грех, бедность – добродетель, щедрость, бескорыстие, душевность. Слабость стимулов к труду, бережливости, предпринимательству. Связь с примитивным нерыночным хозяйством и феодальным патернализмом. 
Справедливость. Важность  
внесудебной «рассеянной санкции». Справедливость важнее закона. Распространенность неформальных отношений. Справедливость чаще трактуется как уравнительность. Следствие бедности. 
Эмоциональность, нестандартность. Оригинальность.  
 
 
Согласно данным ВЦИОМ, в 2008 г. среди положительных качеств, присущих русскому народу, отмечались такие как – доброта, честность, искренность – 40,6% опрошенных, душевность, благородство, порядочность – 26,1%, взаимовыручка, товарищество – 13,1%, терпимость, безотказность – 12,4%, трудолюбие – 12,1%, гостеприимство – 10,2%.  Среди же отрицательных на первые места вышли такие как пристрастие к алкоголю, наркотикам – 43,2%, надежда на «авось», лень, безынициативность, вялость – 23,2%, бескультурье – 10,9%. Согласно результатов специального исследования  базовых ценностей россиян присутствует представление о том, что русские смелы (3,87 по пятибалльной шкале); умны (3,76); доверчивы (3,82); отзывчивы (3,87); щедры (3,66); душевны (3,85); жизнерадостны (3,74), простодушны (3,64). Напротив, в меньшей степени им присущи такие положительные качества как активность (3,13); независимость в суждениях (3,00); религиозность (3,08); основательность (3,22); уравновешенность (3,06); законопослушность (3,00).  Когда же мы исследуем современную генерацию по этим параметрам, выясняется, что эти ценности занимают место, прямо противоположное ожидаемому. Опрошенные отмечают доминирование в окружающих их людях таких качеств как черствость, жадность, готовность ради денег перешагнуть через нормы морали, хамств и цинизм. Те, кто занимается сравнительными социологическими исследованиями России и стран Европы, говорят, что более индивидуалистического общества, чем в современной России, в Европе просто не существует.  Ценности «Святой Руси» присутствуют скорее в качестве «тоски по идеалу», а в жизни мы наблюдаем скорее их противоположность. Это же касается и очень многих иных характеристик современной русской нации. Как показывают специальные исследования, современные россияне очень бедны «сверхидеями». В рамках того же исследования мы выяснили, что современные россияне очень бедны этим подсознанием, «подкоркой коллективного бессознательного», выражаясь языком немецкого философа ХХ века Карла Юнга. Они очень прагматичны, сориентированы на скорее практические формы жизненного успеха. И если такие поддерживающие мобилизацию ценности в нашем обществе все-таки есть, то они требуют каких-то особых изысков, недоступных для классической социологии. Что касается идеи русской духовности, — мы видим, что современная генерация россиян очень сильно дистанцирована от традиционной русской культуры. Эта культура осталась частью наследия прошлого. Наши соотечественники сегодня смотрят на неё примерно так же, как современные греки — на развалины античных Афин. То есть это нечто, что уже ушло, и никоим образом не затрагивает нынешнюю жизнь.  Следуя мудрости «узнавать дерево по плодам его», оценим культурное состояние нашего общества по изуродованным и фактически уничтоженным историческим городам страны, по содержанию основных телеканалов, по проникшей во все поры общества «попсе», по тому, что строят представители «новой генерации русских», как они себя держат, что читают и на каком языке говорят. Мнимая «традиционность» русских сегодня служит основой сразу для двух, внешне противоположных мифов, но оба не выдерживают критики при внимательном рассмотрении. Так некоторые либеральные исследователи пытаются увидеть в современном плачевном положении жителей России, усилении антидемократических, деспотических черт политической системы последствия дурного русского характера. Возникает контр-мифология о народе, который является источником собственных бед, неким объективным фоном, который сопровождает неудачи любой реформы. Народ объявляется беспробудным пьяницей, варваром, которому недоступны ценности цивилизации, дух предпринимательства, трудолюбие. Отмечается при этом, что  «феномен современного западничества отягощен деструктивным комплексом, в основе которого лежит резкое неприятие российской действительности».  С другой стороны, представители нашей «патриотической общественности» с самыми, вероятно, лучшими намерениями, призывают нас вернуться к патриархальному образу жизни, земледелию, многодетным семьям, православной духовности и коллективизму, ошибочно полагая, что эти ценности сохранили свою актуальность в стране, почти бесповоротно порвавшей со своими традициями и историей. Уже цитировавшееся выше исследование показало также, что такие «русские» мифы как «для русского человека важно не материальное преуспеяние, не карьера, а жизнь по правде и справедливости», «русский человек стремится делать добро не только для себя, а для всего человечества», «русский человек не может не быть честным», «русские честнее других народов» - являются в современной России ценностями лишь традиционалистского сегмента общества, которое стремительно сокращается. 
Многое говорится про объединяющую роль православия, способную превратить наше общество в дееспособную нацию. С одной стороны, это так, более того, РПЦ как организация, общественный институт в последнее время демонстрирует активность и дееспособность, которым могут позавидовать институты российского государства. Трудно переоценить роль РПЦ в поддержании единства и национальной идентичности россиян, но рассчитывать на православие как институт возрождения традиционной русской духовности все же не приходится. Однако за внешней, фасадной стороной возвращения страны к православию скрываются иные тенденции, зачастую иного, если не противоположного свойства.  Конечно, Церковь не призывает «жить по Лжи», презирать ближних и идти на все ради денег. Но и не слишком активно противостоит этим установкам. Следует трезво сознаться, что эти два процесса попросту идут совершенно в разные стороны. Желающих окропиться «крещенской водой», отстояв часовую очередь,  или приложиться к мощам того или иного святителя у нас полным полно, но вот с заповедью «возлюби ближнего своего» как-то никак не получается. Всем нам известны люди с высокой христианской моралью, но их очень мало в общем потоке. Как показали результаты исследования «Базовые ценности», верующих, формально отождествляющих себя с православием,  можно разделить на «старых верующих» и «новых верующих». И если «старые православные» сохраняют в себе соборно-коллективистский менталитет, в чем-то, правда,  очень сходный с советской традицией, то «новые православные» – это в основном носители индивидуалистического типа сознания, ориентированные на индивидуальный успех и, по-видимому, на индивидуальное «спасение» души. Для современных новорусских консерваторов характерна прагматизация и рационализация сознания, достаточно ироничное и секуляризованное отношение к религии, а их коллективизм основан, скорее, на корпоративистской этики, чем на сакральной соборности. Социологи отмечают в этой связи, что «то, что идеологи почвенничества считают в народе самобытно-ценным, самим народом оно таковым не воспринимается…». Так «духовное» воспринимается не как альтернатива высоким жизненным стандартам, а как их следствие. «Духовность» перестала быть монополией народа как целостной общности, а стала, в первую очередь, прерогативой личности. Произошла девальвация таких ценностей как долготерпение и непритязательность, которые стали восприниматься современной частью общества со знаком минус. Образ воина, как собирательный образ народа, заменился образом работника и в еще большей степени частного потребителя. Нынешнее рационально-позитивное отношение к религии вообще, к православию – противостоит в равной степени как православному фундаментализму, так и советскому атеизму. Вот высказывания о религии, поддерживаемые новорусскими консерваторами: 
- «Обряды, посты – все это не столь уж важно, главное – жить по нравственным законам»; 
- «Церковь должна заниматься только духовной сферой, не вмешиваясь в политику и повседневную жизнь общества»; 
- «Важно во что-то верить, а конкретная форма веры не столь важна»; 
- «Религия – это то, что привязывает человека к его истокам, к вере и обычаям предков». 
В связи с этим даже некоторые православные философы признают, что «религиозный миф перестает быть живым и превращается в иносказание, этнографическую диковинку или даже в примитивный бытовой ритуал, который сам по себе не порождает никаких чувств сверх тех, которые прихожанин приносит в Церковь. В Церкви уже нет глубокого переживания бессознательного». Антифундаментализм современного массового сознания, причем не только россиян, но и, по-видимому, всего западного мира, может быть с известной мерой условности охарактеризован как кризис монотеизма. Действительно, монотеистическое мировосприятие предполагает признание единой правды, абсолютной истины. Между тем, более 55% опрошенных в ходе исследования согласились с утверждением, что «единой правды вообще не существует, у каждого она своя». Соответственно, и православное мироощущение все больше приобретает функцию национально-исторической идентичности, его «экзотерические» стороны (связанные с обрядами, ритуалами) становятся более актуальными, нежели «эзотерические» (связанные с поиском сокровенного смысла бытия). Как отмечает современный религиовед С. Филатов, «поэтому совершенно не случайно, что на вопрос: “Что такое в Вашем понимании религия?” – люди отвечают: культура, верность национальным традициям, мораль. И лишь один из десяти – “личное спасение”, “отношения человека с Богом”. Одной из важнейших составляющих этики современного молодого преуспевающего русского является культ жизненного успеха. Поэтому не случайно, что лишь 18% опрошенных россиян готовы согласиться с тезисом, что «судьба посылает страдания наиболее достойным людям, страдания просветляют и очищают духовно», тогда как более 40% разделяют тезис о том, что «судьба наказывает нас страданиями за грехи, а успехами и достатком вознаграждает за праведную и добродетельную жизнь». Вопреки расхожим представлениям о неизменной склонности русских к этатизму, культу государства, как высшей силы, дающей народу смысл жизни, нынешние русские неоконсерваторы относятся к государству достаточно прагматично. По их мнению, «государство существует ради своих граждан. Оно должно быть сильным, чтобы эффективно защищать их интересы» (68%), тогда как с «традиционным взглядом на государство («государство олицетворяет высший смысл деятельности отдельных граждан; жить ради государства, самозабвенно служить ему – нравственный идеал русского человека») готовы согласиться только 9,5% опрошенных. Приведенные данные убедительно свидетельствуют о том, что в современной России государство перестало быть экзистенциальной ценностью, превратившись в сугубо инструментальную. И в этом нам представляется главный разрыв с т. н. «русской традицией». Именно поэтому «западные фобии» в сегодняшней России далеко не во всем следует интерпретировать буквально. По своей социально-культурной составляющей, Россия является сегодня страной индивидуализированной и во многом вестернизированной. «Восток» с его культом «коллектива», подавлением личности, патриархальной семьей, в отличие от «Запада» и культурно, и социально становится все более чужд современному россиянину.  
Итак, понятно, что русские традиции, память о которых стала сегодня скорее составляющей частью «парадного пласта» сознания массового россиянина, сами по себе не способны консолидировать общество и превратить русских, россиян в нацию. Может быть, таким консолидирующим фактором смогла бы стать идея этничности, «голоса крови»? Представляется, однако, что она тоже явно недостаточна. Во всяком случае, — в том виде, в каком она существует в умах нынешних россиян. Вся кухонная болтовня на тему засилья инородцев  - это лишь компенсация за неумение отстоять свои этнические и не только этнические интересы в реальной жизни, неспособность самоорганизоваться. Энергетики «голоса крови» в лучшем случае достаточно, чтобы иной раз устроить хорошую драку, ее никак не хватит на создание национального государства. Идея «общности по крови» сегодня – это скорее идея консолидации малых социальных групп в условиях, когда общество испытывает крайний недостаток социальных связей. Она имеет мало общего с русской цивилизацией, русской почвой, по своей энергетике она скорее противостоит идее общегражданской идентичности и скорее разрывает государство, чем его скрепляет. Этого не понимают многие политики «русского направления». Им непонятно, что системный кризис в стране связан отнюдь не с присутствием инородцев, в том числе и во властных структурах, а с глубоким кризисом самих русских,  тех идей и ценностей, которые мы по привычке называем русскими.  
Так о каком же «новом русском порядке» мечтают современные консерваторы? В какую сторону они хотели бы изменить то состояние общество, которое мы привычно уже называем «путинской стабильностью»? Эта самая  «путинская стабильность»  кажется им довольно обманчивой и зыбкой. При всей видимой безальтернативности российской политики, новый “порядок”, который бы устроил основные слои российского общества, особенно те, которые собственно и порождены последним витком трансформационного процесса, еще не создан, более того, проблема его отсутствия переживается обществом все более остро в последние годы.  «Мечта о порядке», когда под словом «порядок» понимается отнюдь не установление репрессивного режима и «закручивание гаек», а формирование общественного строя, который признается большинством общества справедливым и эффективным, все еще остается далекой от своего воплощения. Несмотря на общую социально-политическую стабильность в стране, по данным ВЦИОМ, в 2008 году  только 17,1%, то есть глубокое меньшинство признавали справедливость и эффективность нынешнего социального строя. По-прежнему наблюдается  огромный разрыв между системой парадных ценностей и системой реальных ценностей, мотивирующих трудовую и социальную активность. На уровне парадных ценностей общество стремится к «новому единству», оно очень патриотично, оно собирается «в кучу» вокруг национальных интересов, вокруг государства, вокруг образа будущего. Во всех опросах, связанных с поисками новой национальной идеи,  на первое место выходит идея возрождения России как великой державы. С другой стороны, в своей реальной жизни постсоветский гражданин ничем не готов поступиться - не то, что проливать кровь за «великую Россию», но даже самым малым.  Консервативные ценности во многом повисают в воздухе и остаются не более чем парадными декларациями. Современное российское общество, как и общество 90-х,  антимобилизационно, оно поддерживает власть ровно до того момента, пока власть только рассуждает о величии, но не требует от граждан никаких активных действий. Мы сами по себе, вы сами по себе. В то же время стремление общества к национальному единству, запрос на формирование дееспособной нации, безусловно, существует. Это некий идеал, который пока только «греет», но не мотивирует. Идет попытка формирования современной российской нации, поиск ее базового смысла, но попытка эта сопряжена с  большими сложностями и проблемами. Ясно одно, что восстановление традиционного уклада жизни, многодетных семей, русского коллективизма, являющегося своего рода экспортным брэндом «русского характера», патриархального быта в целом, не имеют своих значимых социальных носителей.  Современная генерация россиян - в основном жителей, представляющих городской универсальный, унифицированный образ жизни - очень далека от каких-то глубинных российских корней. Наоборот, неоконсерватизм – это альтернатива не только либеральным, но и консервативным ценностям, это процесс формирования устойчивого порядка в обществе, где традиционные ценности и институты уже не могут быть жизнеспособными.  
 
5. Состоится ли «новорусская» нация?  
 
На наш взгляд, корни сегодняшней российской безсубъектности в большой степени лежат в минувших эпохах, но не в глубинах традиционализма, а, напротив, в процессе форсированного разрушения традиционного общества в первой половине ХХ века. Распад традиционного общества породил специфический феномен «советского традиционализма», поглотившего собой иные традиционалистские структуры и мифы. Феномен «советского фундаментализма», столь явно проявившийся в 20-50-е годы ХХ века, во многом объясняется своим происхождением из недр крестьянского традиционного общества, находившегося в течение длительного периода времени на положении «особой» страты с минимальной вертикальной мобильностью, и своеобразной религиозностью, во многом противоречащей секуляристским тенденциям России 18-20 веков. Особенно ярко проявились эти тенденции в период 17-19 вв. «Петровские реформы, культурный раскол общества по вертикали: простонародье осталось в восточно-христианской культуре, а знать стала западнической, народ стал воспринимать барина почти как иностранца, чужака. Петровские реформы по разрушительному действию для русской культуры и общественной структуры явились продолжением никонианских… ». «Российские крестьяне хотели жить, а значит страстно желали превратиться во что-то иное. Советская власть обеспечила два пути «превращения в другое»…Советский чиновник, которому подчинялась община, не прилетел с Марса. Во многих случаях он был крестьянин. Его породило само же крестьянство, он и жертва, и палач. Он может быть по своему происхождению сыном раскулаченного, не обязательно он из бедняков и босяков ».. Социокультурный кризис ХХ века был усугублен перемещением очага традиционной культуры с Севера на Юг. По мнению историка В. Махнача, «сегодня мир Русского Севера погиб, его практически больше нет ». Феномен же советского традиционализма с его колхозным строем в значительной степени характерен для Русского Юга и является, в свою очередь, порождением субкультуры русского полустепного Юга. «Часто задают вопрос: у нас возникли колхозы, потому что крестьяне жили общинами? Что, община – прототип колхоза? Ни в коем случае… Именно с Севера – сохранение общины как содружества бывших собратьев ». Существует точка зрения, что в первой половине ХХ века в России победила архаичная догосударственная структура общественных отношений, да и сейчас «большое общество сформировано в значительной степени на архаичной эмоциональной основе, на господстве инверсии, что привело к расколу, к опасному разрыву культурного поля, к слабости базового консенсуса, слабости конструктивной напряженности». Именно с этим связывается раскол между двумя «суперцивилизациями – традиционной и либерально-модернистской», определяющий социокультурную специфику России .  
С распадом советского фундаменталистского общества (черты распада стали появляться в 50-е и 60-е годы, а в 70-е советское общество практически утратило фундаменталистские черты), произошел и фактический этнический распад, утрата общенациональной субъектности. Догоняющая модернизация в качестве официальной идеологии 90-х годов сделало ситуацию еще более драматической, так в ее ходе «социально поощряемой» моделью поведения (в модернизационных сегментах общества) стала установка на крайнюю индивидуализацию жизненных алгоритмов, на «спасение с тонущего корабля» российской субъектности в одиночку. Однако «неоконсервативная революция» в российском обществе, произошедшая в 1998-2000 гг., существенно изменила вектор общественного запроса и основные парадигмы массового сознания. «Продолжавшаяся пятнадцать лет революционная эпоха, скорее всего, заканчивается. В России устанавливается постпереходный режим политической власти. Пережив глубокую «ломку», связанную с попытками форсированной модернизации по догоняющему» типу, общество на уровне ценностей адаптировало перемены к своей социально-исторической «органике». Возрождается традиционная «русская власть» со своей традиционной социальной базой и традиционными политическими приоритетами. Сформировалось очевидное ядро новой «партии порядка», которое при благоприятных условиях может стать «точкой роста» для новой субъектности, возможно даже нового этногенеза. «На каком ценностном фундаменте будет возводиться цивилизационное тело новой России? …Такой идеей может стать в России просвещенный консерватизм, либеральный патриотизм…. Связанная с этой идеей неоконсервативная идеология «адресуется активному меньшинству и содержит рациональное и прагматическое обоснование модернизации и постмодернизации, мобилизующей силы для обновления общества ». Вместе с тем неоконсервативная волна является продуктом модернизации. «В советский и постсоветский период в народном сознании произошел коренной сдвиг, проявившийся в отторжении большинством россиян традиционных представлений о самобытности России, противопоставляющих ее западной цивилизации ». 
Однако разорванность традиции неизбежно компенсируется усилением архаики в социальных отношениях. И «неоконсервативная волна» в современной России во многом воспроизводит архаику, в том числе дохристианскую. По мнению уже цитировавшегося исследователя, «архаика появляется в современном обществе только вследствие неспособности выполнять традицией свои функции, вследствие вытеснения традиции в ходе модернизации. В этом смысле архаика - законное дитя модернизации, правда, неорганической, экстремной модернизации. Еще более парадоксальным является то, что архаика сама может быть источником модернизации и разрушения традиции. Связка традиция-модернизация является элементом классической европейской модели развития. Модернизация мыслится в этой модели как инновационный процесс на основе традиции, устойчивой основы общества. Модернизация не отменяет и не деформирует традицию, а постепенно реформирует ее. Традиция, в свою очередь, не блокирует модернизацию, а ограничивает ее, приспосабливая к существующим отношениям, и медленно приспосабливается сама. Возникающее отсюда развитие становится плавным процессом смены социальных форм и их постоянного усовершенствования. В идеальном случае переход к обществу модерна в этом случае происходит без революций. Жизнь традиций в обществе модерна ускоряется - они существуют не тысячелетия, как прежде, а лишь поколения. Но при этом они сохраняются в максимальном объеме. Идеальной для этой модели являлась Англия 18 - 19 вв. - традиционная, сдержанная, педантичная, в то же время ранее всех индустриализированная и более всех инновационная. Тем не менее, избежать модернизационных революций не удалось ни одной крупной нации - ни англичанам, ни даже США, которые имели неоспоримое по сравнению с европейцами преимущество - отсутствие исторической инерции, балласта статичных традиций. Странам, где эти революции приняли наиболее радикальные формы, например, Франции, была обеспечена длительная политическая нестабильность». Неизбежность революций делает недостаточной модель традиции - модернизации и побуждает дополнить ее еще одним элементом - архаикой. Именно столкновением архаики с модерном вызываются эти революции, и не обязательно влекут за собой победу модерна. В этой интерпретации концепция модерна не ограничивается лишь инновационным процессом и преодолением традиций. Противостояние традиционных обществ и обществ модерна имеет содержательно-духовные основания. Модерн полностью отрицает дух архаики. Движению назад он противопоставляет движение вперед, возвращению в изначальность природы он противопоставляет конструирование культуры. Иррациональности архаики противостоит рациональность модерна, синкретической слиянности "всего со всем" - дифференциация и специализация, сакральности культурного мира - его гуманность. Традиция в этом случае - линия фронта в арьергардных боях с архаикой, последняя граница культуры, отделяющая человека от природы. Таким образом, классическая модель традиция - модернизация уступает в современной теории место модели архаика - традиция – модерн». Балансирование традиции между архаикой и модернизацией, с трудом поддерживаемое в странах органической модернизации, т.е. в Европе, едва ли можно было удержать в странах догоняющей модернизации. За десятилетия здесь предстояло сделать то, что в Европе строилось столетиями. Не оставалось времени реформировать старые традиции, их приходилось отменять и вводить новые порядки, учреждения, нормы  . 
Можно с большой долей уверенности утверждать следующее: 
1. Субъектность, связанная с мифами и ценностями советского традиционализма, является отмирающей, что исключает регенерацию коммунистического фундаментализма в какой бы то ни было форме. 
2. Досоветский традиционализм также не регенирируем, поскольку в свое время был практически полностью «переварен» советским традиционализмом, что исключает в России собственно консервативную революцию с восстановлением субъектности досоветского патриархально-православного строя. 
3. Единственной реальностью в современной России является «неоконсервативная революция», однако глубина ее перспектив и уровень формируемой ею социальной субъектности остаются неясными. Фиксируется формирование базовой системы ценностей, основанной на совмещении идей прогресса и социальности (в отличие от анархо-индивидуалистического модерна периода догоняющей модернизации), однако мотивационный потенциал данной системы ценностей требует тщательного изучения. 
4. Состояние российского этноса, характерное для периода 80-90-х гг., может не позволить ему в ближайшем и отдаленном будущем адекватно ответить на геополитические, цивилизационные и демографические вызовы. Все это делает крайне актуальной задачу объективного анализа происходящего этнического распада, или, напротив, этногенеза. 
Все это предполагает два ключевых направления анализа нынешнего состояния социокультурной составляющей российского общества – проблема целостности социокультурного кода нации, с одной стороны, и проблему связанной с этим субъектности, то есть способности общества или его сегментов к действиям мобилизационного типа. 
В чем проявляется размытость, разорванность современной российской нации, размытость ее этнической, культурной, общегражданской и исторической идентичности? Можно предположить наличие следующих тенденций: 
• «Слабая» этничность современных русских, которые плохо консолидируются на этнокультурной основе, легко теряют свой культурный генотип в условиях иной этнокультурной среды (особенно на «Западе»). Сравнение этнокультурных характеристик русской диаспоры на «Западе» и на «Востоке» заставляют предположить, что в первом случае русская идентичность размывается при однократной смене поколения, а во втором случае – сохраняется на продолжительный период. Это означает, что «экспансия с Востока» угрожает территориальной целостности России, но не русской идентичности, а «экспансия с Запада» – соответственно, наоборот. 
• Разрыв с «традиционной составляющей». По мнению ряда культурологов, в период после форсированного распада традиционного общества, в России наблюдаются элементы нового этнокультурного генезиса нации, причем вокруг новых, нетрадиционных культурных доминант. 
• «Субэтничность» современных русских, связанная, в первую очередь, с поселенческим фактором («культура мегаполисов»), так и формированием новых центров этнокультурного тяготения, помимо традиционных (регионализация этноса). 
• Другим проявлением «субэтничности» является существование альтернативных этнокультурных характеристик у определенной части русской диаспоры, в том числе компактных групп русских мигрантов в России, для которой типична мотивация «малой группы». 
• Процесс разложения базового этноса привел к появлению в обществе устойчивых групп, выделяющихся на основе приверженности тем или иным мифологическим конструкциям. В превращенном виде эти мифы в значительной степени определяют идейно-политическую сегментацию современного российского общества. 
• Частичный распад исторически сформировавшегося суперэтноса с русским ядром и выстроенными взаимоотношениями с иными этническими группами, что связано с глубинной переоценкой этнических ролей и стереотипов внутри нового суперэтноса. 
• Деформация цивилизационной компоненты идентичности, переоценка роли и значимости в новом мировом («глобальном») процессе. 
• Происходящее на рыхлом этнокультурном фоне социальное расслоение усиливает распад общества за счет формирования «культуры бедных» и «культуры богатых», порождает образ «внутреннего врага». 
• Хаотическая трансформация социальной структуры привела к размыванию социальной и профессиональной идентичности, внедрению «достижительных» мотиваций, не свойственных соответствующим социальным группам. 
• Наблюдается также поколенческий разрыв, в частности иные этнокультурные характеристики у части молодежи, социально сформировавшейся уже в 90-е годы. 
• Все это ведет к атомизации общества, развитию локальной идентичности за счет глобальной. 
 
Как полагают многие аналитики, в последние годы явно наметился процесс  
формирования в России национального государства, не столько в этническом смысле, сколько в политическом. В пользу этой тенденции говорит и наметившаяся ценностная унификация и консолидация общества вокруг курса нынешних властей, и определенное выравнивание образа жизни, несмотря на  огромное социальное расслоение.  Будет ли этот процесс доведен до конца? Насколько вероятны альтернативные сценарии - распада этнического, территориального, социального? Будет ли наше государство русским или все-таки российским? Несмотря на  стабильность, политическую и социальную предсказуемость, рост денежных доходов и общего уровня комфорта, самые главные вопросы ее бытия остаются нерешенными. До этих вопросов раньше просто не доходили руки - важно было выжить,  а выжить рядовому русскому человеку можно было только “крутясь” с утра до вечера, откладывая все самые важные мысли о “смысле жизни” на потом. Это “потом”, наконец, настало.  Пришло время задуматься на тему вечных вопросов – кто мы такие? Откуда идем и куда пришли?  Что растеряли на своем пути, а что сохранили? Возвращаемся ли мы к своим национальным истокам, либо напротив все дальше от них отрываемся? И самый главный вопрос – а можно ли нас, русских, как мы сами себя называем, действительно называть русскими, или это просто красивая формула, за которой уже не стоит никакой реальности? Оглядываясь на путь, пройденный нашим обществом за последние десятилетия, видишь сразу две как бы исключающие друг друга тенденции. С одной стороны, мы вроде бы в чем-то возвращаемся к традиционной, старой России с ее имперскостью, монополизмом власти на все происходящее в стране, возникшим союзом между властями и самыми различными слоями общества, что заставляет вспоминать о пресловутой “уваровской триаде”, постоянно растущем русском национальным самосознании. С другой стороны, нельзя не видеть и  разительных перемен, которые обусловлены  глубинными изменениями социальной структуры и образа жизни россиян.  “Анклавы” традиционного общества, сохранившиеся от времен исторической России и законсервированные в советский период, стремительно размываются, образ жизни унифицируется,  социальные, моральные и культурные нормы, характерные для современного городского образа жизни, все в большей степени начинают доминировать на всем социальном пространстве.  Сетевые информационные технологии, электронные СМИ выравнивают доступ к информации для большей части россиян.  Как показывает мировой опыт социальных трансформаций, все эти процессы ведут к унификации массового сознания, стиранию национальных особенностей и выветриванию национального духа. Однако этот процесс часто идет нелинейно. Распад традиционных связей зачастую порождает  социальную неадекватность, несоответствие норм и установок изменившимся условиям жизни, иному социальному и этническому окружению. Отсутствие работающих политических и общественных институтов, их неэффективность, ведут к стихийной самоорганизации общества, в том числе и вокруг ценностей и символов, далеких от норм современной цивилизации.  На наших глазах общество сталкивается с новыми вызовами (например, растущей миграцией с Юга и Юго-востока), ответы на которые не всегда может найти. И это не может не вызывать всплеска национальной нетерпимости, в самых своих разных проявлениях. Аналитики приводят факты, касающиеся усиления замкнутости отдельных этнических групп, прежде всего в крупных городах Российской Федерации и, как следствие, формирования атмосферы отчужденности от социально-политических процессов в России. Однако эти тенденции, в которых некоторые склонны видеть главное, магистральное направление перемен в массовом сознании,  необходимо рассматривать в контексте более глобальных процессов, связанных с изменениями в идентичности россиян и формированием современной российской нации, поиском русским большинством своей новой идентичности как в стране, так и в мире.  Посткоммунистическая Россия рубежа веков испытала колоссальные проблемы с собственной идентичностью. После распада государства, скрепленного идеологией и выстроенной под эту идеологию партией, произошел и распад общества. Если “новые” государства, образовавшиеся на руинах СССР, скрепляли свою идентичность официальной идеологией национализма, то Россия по этому пути пойти не смогла и не захотела, в первую очередь, в результате глубокого национального кризиса самих русских. В этот период по большому счету граждан страны мало чего объединяло, не было ни общей идеологии, ни общих целей и интересов. Государство, занятое собственными проблемами, мало чего могло предложить обществу в этой связи, более того, некоторыми неуклюжими действиями скорее подрывало ростки спонтанно возникающего национального согласия. Казалось, распад и страны, и общества неминуем. Однако сегодня картина диаметрально противоположная: россияне  в целом доверяют свои властям, готовы в период внешнего кризиса “подставить ей плечо”, как это показали события нынешнего горячего лета, позабыв о нищенских пенсиях, отвратительном медицинском обслуживании и иных своих претензиях и обидах. Мы если не являемся, по сути, то, по крайней мере, иногда начинаем ощущать себя в качестве единой нации, независимо от социальных и этнических различий. А это означает, что мы находимся на пути формирования российской политической нации. Сложно сказать, что этот процесс идет вполне успешно. Возможно, он  и не будет доведен до конца. В огромной степени потому, что “русский вопрос” в этом государстве так и не нашел своего адекватного разрешения и во многом остается табуированным. А значит, и российской цивилизации, которая не может формироваться в отрыве от своих русских корней, так и не возникло.  
Действительно, Россия никогда не сможет стать полноценным национальным государством, — ведь она происходит от имперского состояния, которое правильно бы назвать суперэтническим. “Ядром” российской цивилизации были не только этнические русские, но и близкие к ним этнически и духовно другие, “комплиментарные” народы и этносы.  Сегодня старая «матрица коплиментарности» не всегда выдерживает испытания практикой. Возникают на наших глазах новые союзы и новые разломы в отношениях народов и этносов. Одновременно для нынешней России характерен и достаточно устойчивый рост этничности как русского этноса, так и других этнических групп России. Советская суперэтническая цивилизация, в чем-то унаследовавшая цивилизационные основы  Российской империи, в судорогах распадается, и не всегда находится то, что может компенсировать этот процесс. Более малочисленные народы ушли в свой этнонационализма, способный обеспечить хоть какую-то постсоветскую идентичность. Для этих народов распад СССР приобрел черты национальных революций. А для русских, напротив, сопровождался глубочайшим национальным кризисом. Распавшись до почти атомарного состояния, российское общество все последние десять лет, медленно, с трудностями отвоевывает свое новое национальное самосознание, национальную субъектность.  
Сейчас русские зависли на промежуточной ступени между распадающейся советской суперэтнической идентичностью и так пока и до конца несостоявшейся национально-государственной идентичностью. По мнению В. Соловья, наблюдается  «безвозвратная деградация имперской идентичности, перенос государственно-территориальной идентичности на нынешнюю "постимперскую" Россию, этнизация русского сознания, что означает как серьезное увеличение этнокультурного компонента в сравнении с государственно-гражданским, так и усиление влияния принципа «крови» («чистой» этничности )». Эта точка зрения подтверждается рядом фактов и тенденций, но многое ей и противоречит. С одной стороны, процесс этнизации неизбежен, это связано с универсальными процессами модернизации, распадом традиционного общества и традиционной культуры. В чем-то этому пути нет альтернативы – унификация образа жизни и общественных отношений, глобализация, стандартизация – все это оставляет совсем немного шансов «традиционным анклавам», которые могут сохранить в этих условиях свое своеобразие лишь в качестве искусственно поддерживаемых резерваций. Сегодня для России  просто нет иных вариантов, кроме как постепенно становиться национальным государством. Но политические и общегражданские институты, составляющие каркас национальной государственности, остаются неэффективными и даже имитационными. Это касается, например, высшей законодательной и судебной власти в стране, политических партий и многого другого. С другой стороны, русское большинство с энтузиазмом бросается на выручку попавшим в беду осетинам и абхазам, но с равнодушием взирает на беды самих русских, их социальную деградацию, нищету, пьянство, национальный упадок. Если в 90-е годы многим казалось, что идея великой державы окончательно умерла не только политически, что проявилось в распаде СССР, но и в умах и душах людей, больше озабоченных «своими собственными делами», чем величием и амбициями государства, то в последнее десятилетие идея «державы» стала явно получать второе дыхание.  По данным ВЦИОМ (август, 2008) для 60% тех, кто называет себя русскими патриотами, патриотизм – это, в первую очередь, «возрождение России как великой державы», и только для 35% - в первую очередь, защита прав и интересов русских как в самой России, так и за ее пределами. Все-таки с этнической солидарностью русских как огромного по численности и занимаемой территории народа остаются огромные проблемы, и она не возрастает в той степени, в которой происходит усиление и укрепление государства. Зато при наблюдении за поведением «малых» групп, возрастание фактора этнической консолидации налицо. Как показывают результаты исследований, в современной России происходит довольно-таки быстрый рост общегражданской идентичности.  «Гражданами России» предпочитают себя называть 55% россиян, представителями своей национальности – 38%, в том числе «русскими» - 34%; представителями других национальностей – 3%. «Русская» идентичность не только не растет, а, напротив, в некоторой степени уступает свое место общегражданской российской идентичности, которая  продолжает укрепляться по мере укрепления российской государственности и ее престижа при нынешних властях. Это, безусловно, позитивная тенденция, хотя и не столь быстрая.  В ней не следует, наверное, искать какого-то глубинного социально-философского смысла, это результат скорее привычки, к тому же подрастает молодое поколение, которое уже социализировалось в рамках границ нынешнего российского государства. Несмотря на рост общегражданской идентичности и ее опережение идентичности национальной, этнической, начавшееся в последние 2-3 года, ее “качество” оставляет желать лучшего. Она остается “холодной” (и «разогревается» только в короткие периода острого противостояния с окружающими странами) не вызывающей слишком сильных эмоций, скорее формальной констатацией, чем живым чувством, испытываемым россиянами. Так почти 55% опрошенных россиян “часто” испытывают чувство общности с людьми той же национальности (то есть фактически русскими), и еще 37% - такие чувства испытывают иногда.  Напротив, чувство общности с абстрактными “гражданами России”, россиянами чувство общности часто испытывают 36% опрошенных, а иногда – 49%. Гражданская идентичность остается скорее потенциальной, немобилизующей. Чувство же национальной общности зачастую оказывается более живым,  способствующим установлению и развитию социальных связей. Однако большая теплота и интенсивность национальной идентичности, на наш взгляд, все же пока не позволяют сделать вывод о том, что за ней стоит “голос крови”, социально-биологические факторы,  речь скорее идет о компенсации  на уровне “малых, неформальных” групп за недостаточное качество общегражданской, общенациональной идентичности.  
Что определяет само понятие “русские”? Стоит ли за ним “кровь” или “почва”? Данные, полученные в ходе исследования, проведенного ВЦИОМ в 2008 г., не дают на этот вопрос однозначного ответа. 38% опрошенных россиян все же полагают, что “русские – это те, кто воспитан на русской культуре и считает ее своей”. Однако ненамного меньше и тех, кто главным фактором, определяющем “русскость” называет “наличие русских родителей” (33%), что может быть в определенной степени, выражаясь языком В. Соловья, интерпретировано как “кровяная парадигма” 31% россиян считают, что русский – это тот, кто любит Россию, 27% - тот, кто сам называет себя русским, 20% - тот, кто имеет российское гражданство, 13% - тот, кто говорит по-русски,  и, наконец, 10% - тот, кто исповедует православную веру. Все эти варианты ответов носят скорее культурологический, почвенный, гражданский характер, чем биологический, связанный с пресловутым “зовом крови”. С другой стороны, процессы распада 90-х годов и еще более ранние катастрофы ХХ века, вроде раскрестьянивания России, очень сильно подорвали культурную, цивилизационную идентичность русских, современные молодые россияне по «культурной родословной» являются скорее не прямыми внуками, а троюродными внучатыми племянниками генерации «настоящих русских», завоевавших славу российскому государству и русской культуре. И в этих условиях уповать на что-то кроме «голоса крови» бывает достаточно сложно.  
В этой связи обращают на себя внимание мысли, высказанные А.Н. Севастьяновым  на обсуждение монографии «Несостоявшаяся революция» в июле 2009 г. «Я не раз говорил и писал о превращении в ХХ веке интеллигенции из социальной диаспоры в настоящий класс-гегемон, ориентированный как в целом, так и в наиболее репрезентативной своей части (влиятельная интеллигенция «второго порядка», обслуживающая духовные запросы преимущественно самой интеллигенции, создающая дискурсы и приоритеты) на ценности буржуазной демократии. Именно этот класс и совершил буржуазно-демократическую революцию 1991-1993 гг., был ее главной движущей силой. Этот факт во многом объясняет труднообъяснимое: почему так называемая «русская партия» в ходе данной революции не только не смогла перехватить власть, «поднять ее с земли», но и «расточилась яко дым», продлив свое существование только в мемуарах ее пожилых активистов. Все дело в том, что, как убедительно показали Соловьи, «русская партия» имела совершенно негодную идейную основу, неприемлемую для наиболее значительной количественно и авторитетной качественно (то есть передовой) фракции интеллигенции. Ибо «русская партия» исповедовала и проповедовала: 1) союз с правящей партией коммунистов, 2) социализм, 3) «деревенскость» (выражавшуюся в творчестве писателей-«деревенщиков», бывших знаменем этой партии). Попытка увязать онтологическую русскость исключительно с деревней и социализмом плюс антиоппозиционность — худшего коктейля для вербовки революционного класса-гегемона 1980-х годов было невозможно придумать. Проиграв вчистую битву за умы передовой интеллигенции, русские националисты формации 1970-х потеряли всю перспективу и надолго испортили восприятие самого русского дискурса в нашем обществе. Но я добавлю к сему немаловажное: беда в том, что «русская партия» совершенно сознательно выбрала себе неверный объект пропаганды и агитации». А.Н. Севастьянов абсолютно прав в том смысле, что «русисты» проиграли битву за умы, так как заняли место в арьергарде начавшихся перемен. Вопрос состоит лишь в том, что остается от «русскости» за вычетом того, что автор относит к социализму и деревенскости, то есть черт национального характера, выработанных общиной, по мнению А.Г. Кузьмина, как раз и сформировавшей основы русского характера и менталитета?  
Посмотрим более внимательно на ту  достаточно радикальную группу общества, состоящую из националистически настроенных русских людей, согласных с тезисом «Россия должна быть государством русских людей», которых по сложившейся традиции социологи относят к числу радикальных русских националистов. За последние семь лет их доля не выросла, в целом стабильно оставаясь на уровне 10-15%. Причем, учитывая некоторый «всплеск»  радикального русского национализма в период 2001-2004 гг., когда доля радикальных «русистов» доходила до 17% (2004 г.),  можно сделать вывод, что в настоящее время ситуация в определенной степени стабилизировалась. Иное дело – нерадикальные формы массового сознания, в наилучшей степени отражаемые лозунгом «Россия – многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав, ибо на них лежит основная ответственность за судьбу страны». Доля сторонников этой идеи выросла с 20% в 1998 году до 31% в нынешнем, 2008. В равной степени сократилась и доля интернационалистов, которые считают, что «Россия – общий дом многих народов, оказывающих друг на друга влияние. Все народы России должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких  преимуществ». В 1998 году интернационалисты составляли 64% россиян, а ныне – всего лишь 47%. С другой стороны, имеются данные о том, что среди этих 10-15%, согласных с лозунгом «Россия для русских» несколько растет доля наиболее радикально настроенных граждан, особенно молодого возраста.  
Эти результаты отражают ведущее противоречие современного массового сознания: с одной стороны, можно утверждать, что старый имперский национализм, включающий в себя "советский империализм", сочетающий в себе ценности империи и интернациональное отношение к представителям разных народов ("Россия общий дом"), сохраняется, хотя и в сильно трансформированном виде. С другой стороны, приходит "новый" русский национализм, антиимперский, но отнюдь не интернационалистический, причем носителем этого нового феномена "русскости" выступают уже не дезадаптанты, носители традиционной советской ментальности, а современные молодые "волки", социализировавшиеся в послесоветские времена. И все же нельзя исключить, что наблюдаемый в локальных группах рост этничности является скорее контртенденцией, связываемой с слишком медленным процессом формирования новой российской нации и пробуксовкой этого процесса на уровне политических и гражданских институтов. О противоречивости этой контртенденции говорят те факты, что число экстремистских правонарушений и преступлений на почве межнациональной неприязни растет, а изменений на уровне массового сознания в сторону его радикализации не происходит. Что же касается “мягкого” национализма, присущего большинству россиян, он не должен вызывать слишком больших опасений. Дело политиков – организовать общенациональную дискуссию по этому кругу вопросов и найти нерадикальные, приемлемые для всех или почти всех ответы на вызовы времени. Без этих ответов перспективы формирования устойчивой национальной государственности в России так и останутся утопией. 
За дискуссиями о том, что принесет России ее ближайшее или более отдаленное будущее, мы часто упускаем из виду то, что наше будущее определяется не только политикой, сознательными усилиями общества и властей,  революциями и контрреволюциями, а тем, что можно грубо назвать «человеческим материалом», состоянием общества, нации, национального духа и менталитета. Очень многие исследователи исходят из ошибочного, на наш взгляд, представления о том, что «русские» как этнос, нация, со своим специфическим менталитетом, набором базовых ценностей являют собой неизменную субстанцию,  проносимую через века. Эта точка зрения стала достаточной модной в последние годы, и часто служит для обоснования идеологии «консервативной революции», которая якобы неизбежна – возвращения нации «к самой себе», к своим вековым традициям и архетипам. Философ и политолог Александр Дугин говорит и пишет о «России-2», скрытой за завесой актуальных политических процессов неизменной социально-исторической субстанции, которая определяла и продолжает определять суть русской истории, независимо от политического строя, конкретных властителей и государственных границ. Валерий Соловей говорит о «несостоявшейся революции» русского этноса, все последние века отечественной истории определявшей конфликт между этносом и «антирусским» государством, и которая-таки вот-вот свершится. О грядущей «консервативной революции» пишут Андрей Савельев и Виталий Аверьянов, на архаичные черты русских, идущие из глубины веков и препятствующие процессам модернизации, любят указывать либеральные мыслители, такие как Андрон Кончаловский, а идеологию «Третьего Рима» в современной упаковке, как единственно способную мобилизовать русских на развитие,  предлагает один из ведущих идеологов «национальной модели» Виталий Найшуль. Действительно, в нашей окружающей действительности можно увидеть немало того, что говорит об архаике, косности, как будто жизнь в России течет в ином измерении, гораздо медленнее, чем во всем остальном мире или же вовсе остановилось.  
Проступающие в нашем сегодняшнем менталитете вековые архетипы сочетаются с окончательным и бесповоротным разрушением традиционного уклада жизни. Невозможно не заметить абсолютно необратимых перемен и в том, что марксисты называют «бытием», в системе общественных отношений, и в массовой психологии и менталитете нации. Ведь переход от традиционного общества, стержнем которого является земледельческая культура, к современному (индустриальная фаза – лишь кратковременный этап этого процесса) носит необратимый характер. Распад патриархальной семьи носит необратимый характер, кто бы и что бы по этому поводу не говорил. Распад традиционного общества, это страшная травма для наций и народов, одни ее проходят относительно безболезненно, другие в муках и потрясениях. Когда этот процесс не удается сделать плавным (ценности традиционного общества не проходят фазы институционализации в нормы и традиции), возникает то, что Л. Гумилев называет «химерическим состоянием». Появляется краткоживущая, но очень агрессивная квазирелигиозность с претензией на универсализм. И мы прошли через это, и Германия, сегодня в этой фазе находятся многие народы, приверженные исламу (идея всемирного халифата). Что-то подобное мы наблюдаем и в нынешнем Китае, активность которого пугает воображение. Но это не есть консервативная революция, а есть форма агонии традиционного общества. Нация, пройдя через период этой агонии, иногда остается жизнеспособной, а иногда выдыхается в бесплодных поисках «химеры» и становится вялой, апатичной, неспособной генерировать великую культуру.  
Когда историки говорят о незыблемых константах нации, возникает законный вопрос, а что является носителем этой культурной матрицы? Ответ на этот вопрос Лев Гумилев искал в космических волнах, якобы порождающих феномен пассионарности, Валерий Соловей видит в «крови», этническом и расовом генотипе. Я убежден, что носителем матрицы является не кровь, а почва, то есть навыки взаимодействия народа с окружающей средой, которые и формируют его нравственность, эстетику, обычаи,  культуру. А это означает, что разрыв с почвой, не может не повлиять самым кардинальным образом на константы национального самосознания. И сегодняшний житель мегаполисов, абсолютно оторванный от своих национальных корней, природы и традиции, не интересующийся ни своими предками, ни историей страны, ни национальной культурой, просто не может быть носителем традиционного этнического сознания, независимо от того, что наши доморощенные «расологи» называют «составом крови». «Голос крови», на котором делают акцент эти исследователи, тоже носит вторичный характер и выступает лишь в качестве своего рода «метки», позволяющей разделить общество на своих и чужих. Не случайно выявляется тесная связь стихийных молодых националистов со спортивными фанатскими группировками.  Национализм, свойственный молодым современным радикалам, имеет корни в особенностях социального устройства современной России, «брошенности» молодежи, которая вынуждена «по-волчьи» самоорганизовываться в «стаи» и  добиваться своего места в жизни, чем в переживаниях, связанных с историей России, ее религией, культурой, тем, что принято называть «почвой». Поэтому популярность националистической идеологии среди новой генерации россиян не должна вводить в заблуждение – это не консервативная революция, не завершение «несостоявшейся революции» русского этноса, а скорее запрос на формирование новорусской нации, имеющей совершенно иную социальную и идейную основу – это современное городское общество массового потребления, не желающее нести бремени ответственности за судьбу русской цивилизации, за наследие русского суперэтноса, за иные нации и народы, долгое время составлявшие часть этого суперэтноса и российской империи. Отсюда напрашивается вывод: восстановление традиционного уклада жизни, многодетных семей, русского коллективизма, являющегося своего рода экспортным брэндом «русского характера», патриархального быта в целом, не имеют своих значимых социальных носителей.  Современная генерация россиян - это альтернатива не только либеральным, но и консервативным ценностям, это процесс формирования устойчивого порядка в обществе, где традиционные ценности и институты уже не могут быть жизнеспособными.   
Над нынешним портретом ментальности россиян потрудились самые разнообразные факторы. Поэтому любое короткое объяснение неизбежно схематично. Нынешнее состояние ментальности является последствием нескольких цивилизационных катастроф, наложившихся одна на другую. В эволюционно развивающемся обществе "культурные напластования", накопившиеся за длительный период стабильности, становятся основой для появления общественных институтов. Старые "нормы" традиционного общества при его трансформации во многом перестают работать, но на их место приходят институты, продолжающие регулировать общество. Этот процесс мы видим в Европе, в Китае, в Индии. В России череда революций и катастроф срыла старые культурные нормы, но институтов не породила. Общество, чтобы как-то функционировать, начинает самоорганизовываться на примитивном, даже архаичном уровне. Культурный слой, как грибница, прораставший веками, оказывается срыт. Для такого примитивизированного социума законы, например, являются слишком сложным институтом, чтобы работать.  
Среди череды таких катастроф можно указать на такие как - отмена крепостного права без земли, что привело к появлению абсолютно маргинальных слоев общества, ставших дровами для последующих потрясений; революция и гражданская война, раскрестьянивание страны в 30-е годы, опять породившее огромные слои с маргинальным сознанием; только-только начал нарастать культурный слой к 80-м годам вопреки всему, новая революция, страшно опустившая и примитивизировавшая общественные отношения, опустив их во многом до социально-биологического уровня. Вот и результат. Крайне низкий уровень культуры (если понимать под культурой не только оперу и балет), а отношения между людьми и группами людей. Если бы сторонники «вековой русской архаики» были правы, социокультурная ситуация в стране бы улучшалась по мере быстрого (просто стремительного) распада последних островков традиционализма и выхода в жизнь новых постсоветских поколений. На фоне культурного беспредела нынешнего полуобразованного и молодого среднего класса, чудом сохранившиеся деревенские бабули и еще советские профессора и инженеры, кажутся оазисом высокой культуры и духовности. Дитя этой социокультурной катастрофы - современный массовый горожанин, средний класс, агрессивный, бескультурный и примитивный.  
Неумение поставить диагноз – и неверно выписанные рецепты. Наши отечественные либералы продолжают сетовать на «русскую соборность», склонность к коллективной ответственности и самосознанию как на факторы, препятствующие динамичному развитию, между тем, непредвзятый анализ показывает, что проблема прямо в обратном – в отсутствии связности, в избыточной атомизированности, при которой процесс национального развития (да и просто самовыживания) не имеет, как говорят социологи, сформировавшейся субъектности. Из-за крайней разреженности социального пространства, отсутствия институтов, обеспечивающих горизонтальные связи, рыхлости всего социума, модернизация возможна лишь в тех пределах, где работают личные связи и личные отношения. Это может быть дача, а может быть и целое ведомство, руководитель которого единственное что может сделать - это рассадить на все места своих друзей и знакомых и заняться совместным бизнесом. Для реализации больших проектов (включая все реформы) обществу не хватает связности. Субъектом, способным объединить частные интересы вокруг общих, может быть в современных условиях только нация. Но ее нет, точнее, как показывают исследования, она остается расколотой на грубо говоря, две неравные группы, большая из которых, но относительно возрастная и пассивная, остается носителем частично советской, частично традиционалистской ментальности, а другая, пока численно меньшая, но более молодая «витальная» - носителем новой, уже посттрадиционной и постсоветской ментальности. Задача социологов – понять – что же нам несет это «племя молодое, незнакомое», которое неизбежно займет доминирующие позиции в обществе в ближайшие 5-10 лет. К сожалению, сегодняшняя социология, или то, что большинство под ней подразумевают, слишком конъюнктурна. Опросы чаще всего фиксируют систему т.н. «парадных ценностей» - не то, что человек есть на самом деле, а каким он хочет предстать перед опрашивающим, или возможно, действительно считает себя таким. А на самом деле он совсем другой – над ним властвует мощное подсознание, индивидуальное  или коллективное. Это – темная, как бы невидимая сторона человеческой личности, исследование которой началось  около ста лет назад, и связано с именами З. Фрейда,  К. Юнга и их последователей. А это то, что остается в «сухом остатке» за вычетом особенностей личности – их всех что-то может объединять, а может и не объединять. Именно этот сухой остаток и делает историю – когда вдруг вчера мирный народ становится страшно воинственным, готов умирать за какие-то идеи, или вдруг превращается в  равнодушного ко всему массового потребителя. Или вдруг начинает стремительно идти навстречу собственной гибели, что, увы, мы наблюдаем сегодня, причем не в одной только России. Об этом, кстати, говорят и культурологи: «Страна движется в пустоту. С одной стороны, к этому можно относиться как к естественному процессу угасания тупиковой советской цивилизации. С цивилизациями такое случается: посмотрите на нынешнюю Грецию, Турцию или Ирак. Но, с другой стороны, тяжко жить во времена духовного распада. Боюсь, новый человек, о котором мечтали большевики, уже выведен, и, похоже, будущее за ним ». Итак, есть очень много оснований полагать, что процесс нациообразования в современной России – это не воссоздание исторического русского этноса, разрушенного катаклизмами ХХ века, а постепенное формирование на его месте новорусского этноса, во многом не только похожего на то, что мы привыкли называть русским народом, но и нечто прямо ему противоположное. Не случайно, события 20-летней давности во многом носили характер не просто реформ, но и своего рода «социально-культурной реформации", призванной сломать сложившиеся в обществе исторически этнокультурные стереотипы. За прошедшее время национальный изоляционизм России прочно укоренился и в общественном мнении, и в среде профессиональных политиков. Можно утверждать, что постепенно происходит один из самых радикальных переломов этнополитических доминант русского национального самосознания — от суперэтнической идентификации — к, казалось бы, собственно этнической. Это означает, что в стране формируется новый идеологический феномен, еще совершенно недостаточно изученный и исследованный. Его можно условно назвать «младонационализмом», и он во многом радикально отличается от традиционного национал-патриотизма советского и постсоветского образца. Для младонационализма характерна высокая степень неприятия современного российского государства и его органов власти, негативное отношение к идеям интернационализма, в том числе и в имперском обличии, ориентация не неформальные самоорганизующиеся структуры, преимущественно молодежные. Этот  тип национализма можно охарактеризовать как «национализм для себя», в отличие от мессианского русского национализма предыдущих эпох, в рамках которого провозглашалась жертвенная роль русских как строителей «Третьего Рима» или «Третьего Интернационала», цивилизационных проектов наднационального характера. По своим социально-экономическим воззрениям, младонационалисты ближе к либералам, чем к социалистам. Они, как правило, не разделяют традиционные «добродетели» русского народа, такие как соборность, бескорыстие, доброта. Это современные, жесткие люди, ориентированные на защиту собственных интересов, как они их понимают. Попытки последовательно сформулировать идеологию младонационализма, в частности, были недавно предприняты публицистом и философом Константином Крыловым . По его мнению, в плане историческом русский национализм является ответвлением традиционной русско-патриотической идеологии, а в плане содержательном – её отрицанием. Но и молодые националисты являют собой меньшинство, хотя и наиболее «пассионарное» среди современных поколений. Гораздо больше тех, кого вообще не интересует ни идеология, ни история, ни политика. Мировоззренческие, идейно-политические и религиозные установки современной российской молодежи сформировались в эпоху, когда ушли в прошлое потрясения, связанные с предшествующей политической эпохой, политика ушла из жизни большей части общества, сошла на нет волна общественного подъема, а на первое место вышли ценности индивидуалистические или связанные с «малым социумом», местом человека в самом близком окружении. Это поколение молодежи, для которого смуты и революции 20-25 летней давности – достаточно давняя история, часто известная лишь по рассказам родителей. А сегодняшние реалии – это жесткое социальное и материальное расслоение, предполагающее разные возможности на успех для выходцев разных регионов и социальных групп. И эти реалии отнюдь не способствуют объединению вокруг каких-либо общих идей и целей, тем более жертвовать ради этих целей, своей карьерой, материальным достатком, жизнью (по данным опросов, более 70% молодых людей в возрасте до 30 лет заявляют об этом). Таков портрет современного молодого человека, ориентированного на индивидуальный успех, для которого «общие цели» уступают по значению личным, энергичного и предприимчивого, в том, что касается его личного успеха, и пассивного «потребителя» во всем остальном, ждущего перемен, и готового соблюдать «правила игры», если они не противоречат его личным целям и устремлениям. Портрет, далекий от общепринятого русского идеала «соборности, коллективизма и бессебренничества», на который продолжают ориентироваться многие радетели идеологии русского национального возрождения. Само по себе это не хорошо, и не плохо, но именно эта, новая генерация россиян будет в предстоящую эпоху «заказывать музыку» и политикам, и государству.  
6. Стратегические риски, связанные с пробуксовкой процесса формирования нации 
Как показывает анализ, Россия сегодня снова оказывается перед серьезными  рисками, причем проблемы, определяющие ее внутреннюю неустойчивость, становятся факторами и внешней геополитической неустойчивости. Межнациональные отношения сегодня во многом являются катализатором, внешней формой проявления этих рисков. Но причины их глубже и носят системный характер. Их можно определить как пробуксовку на пути формирования современного российского национального государства. Как сегодня считает большинство исследователей,  национальное государство не предполагает в обязательном порядке этнической однородности, что и невозможно ни в  современной, ни в исторической России. Речь идет об объединении россиян вокруг единой базовой системы ценностей, институтов, правового поля, формировании общей политической субъектности, государства, выражающего данную субъектность как внутри страны, так и  вне ее. Еще несколько лет назад представлялось, что Россия, со всеми неизбежными сложностями, идет в этом направлении. В это верила и большая часть граждан России, не ждавшая немедленных результатов, но оценивавшая процесс укрепления государства как путь в правильном направлении. Однако в самые последние годы стали проявляться тенденции, которые ставят   под сомнение подобные оптимистические оценки.  Национальное государство не только не формируется, но и подвергается эрозии тот его фундамент, который был построен в последнее десятилетие. «Порядок», главное политическое требование большинства российских граждан, который предполагает и построение сильного эффективного государства, и безопасность, и наведение порядка в межнациональных отношениях, и формирование единого правового пространства, все меньше соотносится с актуальным российским государством, демонстрирующем возрастающую неспособность ни разруливать межнациональные отношения, ни бороться с системной коррупцией, ни модернизировать производство и социальную сферу. Даже среди сторонников сильного государства все чаще раздаются голоса о принципиальной нереформируемости нынешнего государства, необходимости отстраивать его заново, на других основах и в других территориальных границах. От аналитиков и экспертов  также все чаще можно услышать о нежизнеспособности современной российской государственности, вероятном, а то и неминуемом новом витке государственного распада. 
Действительно, межнациональные отношения в России складываются сложно, конфликтно, причем в последние годы наблюдается тенденция к их обострению. В особенности острая ситуация складывается в крупных городах, мегаполисах, в которых чрезвычайно велики миграционные потоки, интенсивность которых значительно превышает адаптационные ресурсы общества.  Возникающая напряженность порождает всплески экстремизма, как со стороны коренного населения, так и со стороны инонациональных групп мигрантов. На периферии современной России, особенно в некоторых республиках Северного Кавказа, русское население продолжает оставаться на правах граждан «второго сорта» и постоянно выдавливается вовне, при фактическом бездействии федеральных законов, конституционного права. Ситуация усугубляется возрастающими социальными и региональными разрывами внутри самого русского этноса, между центром и удаленной периферией, где интенсивно формируется русская субэтничность, социокультурные и управленческие механизмы, не замыкающиеся на общерусскую, российскую идентичность и государственность. Продолжается  и даже получает новые импульсы «утечка умов», начавшаяся еще два с лишним десятилетия назад, что уже привело к резкому сокращению и качественному ослаблению русской научной и культурной элиты, роль которой в формировании дееспособной нации трудно переоценить. Как пишет известный журналист О. Кашин, «…из массы наблюдений по поводу отношения россиян к их стране я бы сделал вполне грустный вывод о том, что в путинское десятилетие единство России перестало быть абсолютной ценностью. А для многих вообще Россия перестала быть ценностью, потому что эти по миллиону в год отъезжающие на постоянное место жительства — это тоже проблема, которая сейчас почему-то не является топовой в информационной повестке дня». Он делает, на наш взгляд, совершенно справедливый вывод о том, что главная причина наблюдаемого распада – именно кризис русской идентичности, который во многом порождает остроту собственно межнациональных противоречий: «Если завтра с улиц исчезнут полицейские и начнется день открытых убийств, вряд ли эти убийства будут проходить в виде этнических чисток; конфликты будут не межнациональными, а скорее межклассовыми. Но внутри этой России есть не один десяток национальных государственных объединений других народов, и в каждом этническом регионе, будь то Татарстан, Ингушетия или даже Карелия, новое поколение местных жителей воспитывается не то что в духе сепаратизма, а в духе отрицания России ». Недавние исследования современной российской молодежи в Институте социологии РАН, также  выявили картину резкого роста антигосударственных настроений у значительной части молодежи, в том числе и той, которая разделяет идеи русского национализма. Вектор активности «новых националистов» во многом направлен против нынешнего, «актуального» российского государства, воспринимающегося как антинациональное, антирусское. По словам знакового для русских националистов политика Дм. Рогозина, произнесенных им в августе на ярославском форуме, «сегодня главная линия напряженности проходит между этническими группами с Северного Кавказа и русскими. Выходцы из этих республик демонстративно нарушают русский культурный стандарт. Некоторые народы в России равнее других, а русский народ находится в положении дискриминируемого большинства... Либо периферия подчинит центр и варваризирует его, либо периферия модернизирует центр... Никаких политических или правовых «оффшоров» не должно быть...». По словам Дм. Рогозина, уже более трех четвертей русского населения выступает за отделение Северного Кавказа от России (что, конечно, является безусловным преувеличением, но тенденция отмечена верно). Другой популярный публицист и политолог Валерий Соловей постоянно говорит о росте этничности массового русского самосознания, все сильнее противостоящей идее многонациональной государственности, традиционной для исторической России. По его мнению, представляющемся весьма спорным, русская идентичность, основывавшаяся на государственности, цивилизации, культуре, сегодня замещается идентичностью по крови. С ним солидарен и публицист А.Н. Севастьянов, сформулировавший следующие тезисы о русской идентичности: 
— Россия либо будет русским национальным государством, либо ее не будет вообще;  
— главный конфликт исторической России — между русским народом и имперской властью, имперской парадигмой;  
— русских перестало устраивать государство Российское в его нынешнем виде;  
— русские перестали быть имперской нацией. 
Подобные утверждения, верные или неверные по сути, сегодня встречают благодарных слушателей. Все громче заявляет о себе новое поколение городской молодежи, принадлежащей к среднему классу, которая представляет из себя наиболее активную, перспективную социальную группу, интенсивно осваивающую новое коммуникационное пространство, и ей становится тесно в рамках аморфной и вялой «партии власти», выступающей скорее с охранительной идеологией, чем несущей идеи развития. В этой социальной группе происходит интенсивный синтез националистической и современной либеральной идеологии, ориентации на индивидуальный успех и комфорт сочетаются с обостренным вниманием к идеи нации, этноса, этнической идентичности. За последние годы националисты продолжали выталкиваться  в маргинальное уличное пространство, попытки их объединиться вокруг ДПНИ и других движений аналогичной направленности были жестко пресечены, как результат – рост неуправляемой уличной стихии и криминальной составляющей, уже вылившейся в погромы на Манежной площади, и это еще лишь начало набирающей оборот тенденции. Если в России суждено произойти новой смуте, новой революции, то националистические лозунги в ней будут среди самых значимых. 
Хотя сегодня больше половины россиян продолжают  видеть в сильном государстве главный якорь своей жизни, но тенденция идет в противоположном направлении, к формированию новой, более локальной идентичности. Это означает, что риски распада российской государственности сохраняются и даже возрастают, правда, в более или менее отдаленной перспективе. Не случайно сегодня и либеральные, и консервативные публицисты и аналитики все чаще говорят о том, что «сохранить целостность России в нынешнем виде, вероятно, уже не удастся», при этом речь идет не только о Северном Кавказе, но и удаленных от центра собственно российских регионах, если не политически, то экономически и культурно все в большей степени дистанцирующихся от Москвы. Огромной проблемой, питающей стихийный и радикальный русский национализм, остается невовлеченность молодежи в «большой социум», в круг общественно и государственно значимых инициатив. Репрессивные меры, применяемые властями к националистам, лишь подогревают в их среде антигосударственные настроения, ненависть к институтам власти и политики. Между тем, идеями радикального национализма часто оказываются охваченными многие и изначально неполитические группировки молодежи, особенно это касается объединений спортивных фанатов.  
Разумеется, когда речь идет о межнациональных конфликтах, то в них принимают участие как минимум две стороны. Рост стихийного русского национализма вызван вполне объективными причинами – лавинообразными потоками мигрантов, с окраин России и из-за рубежа, с одной стороны, а также неспособностью современного российского государства выстраивать эффективные отношения с значительной частью народов, проживающих на территории РФ. Это касается, как показывает опыт последних двадцати лет, далеко не всех народов, а, в первую очередь, тех, кто до последних лет существования СССР сохранял традиционный тип отношений со своим «общинным» строем, тейповой структурой, архаичной системой межличностных отношений. С началом в стране «дикого капитализма» резко активизировались некоторые нерусские этнические группы, вспышка «пассионарности» которых, особенно в кавказском регионе, также оказалась во многом спровоцированной навязанной им в начале 90-х годов моделью  модернизации, ставящей под угрозу существование традиционных общинных групп, законсервированных в поздние советские времена. В тупик зашла и политика властей по формированию «симметричной Федерации» - всем понятно, что власть давно утратила контроль над событиями в Северо-кавказском регионе и скорее «плывет по течению», стараясь лишь не допустить каких-то радикальных событиях, способных всерьез подорвать ее авторитет в стране и в мире. Пока формируется «ассиметричная Федерация», в которой права Рамзана Кадырова никак не сочетаются с правами губернатора рядового российского региона. Власть не способна защитить права русских на окраинах своего государства, да и похоже, что и «махнула рукой» на эту проблему. Это означает, что никакого долгосрочного, стратегического видения будущего национального устройства у властей нет, а сохранять стабильность при нынешней политике тоже долго не удастся. Но идеи «отделения» Кавказа также являются иллюзорным путем решения национальной проблемы, так как все равно остается проблема диаспор, особенно острая в российских мегаполисах, которая лишь усугубилось в результате государственного самоопределения Армении, Азербайджана, среднеазиатских республик б. СССР. Доморощенные русские националисты не отдают себе отчета в том, что «Кавказ, который надо отделить от России», уже географически находится не на Кавказе, а в Москве и других российских регионах, выходцы с Кавказа, члены диаспор, в  своем большинстве уже имеют российское гражданство. Собственно, с аналогичной проблемой не в состоянии справиться и современная Европа, уже через много десятилетий после распада колониальной системы, захлестнутая выходцами из африканского и азиатского континента, которые никак не вписываются в модель цивилизованного мультикулутурализма.  Тем более слабая и неэффективная российская государственность, как показала практика, плохо приспособлена для решения межнациональных противоречий, таких, например, как осетино-ингушский конфликт, конфликт между этническими группами в Дагестане, и другими аналогичными, которые существовали давно, но лишь с распадом СССР начали принимать «горячую» форму. Все это очень серьезные проблемы, создающие вызов еще не до конца сложившейся новой российской государственности.  
И все же сегодня главная национальная проблема России - это не многонациональность, а состояние самого русского этноса. Нет дееспособных институтов, на которые могла бы быть возложена задача построения национальной государственности, создать так и не удалось, во многом из-за опасений нынешних элит перед проявлением любой, не санкционированной свыше социально-политической активности. А это означает, что русское большинство оказалось во многом неспособным выполнять традиционную функцию «старшего брата», уступая инициативу в самых разнообразных жизненных сферах нерусским диаспорам. Неспособность русских к самоорганизации и защите своих национальных интересов по модели «старшего брата» не может не провоцировать вспышки радикального этнического национализма. Отсутствуют актуальные ценности, объединяющие русских (при наличии многих декларативных). А это означает, что «русская Россия», будучи гипотетически созданной, окажется перед теми же центробежными силами распада, с которыми сталкивается последние два десятилетия. Отсутствие неимитационного общегражданского социально-политического проекта способствует появлению разного рода локальных и региональных «национальных проектов», это форма прорастания социальной активности в условиях, когда общегражданская политика стала своего рода «мертвой  зоной», в которые группы общества не видят ни своих интересов, ни своей значимой роли. Самоопределение граждан в качестве носителей региональной идентичности или в качестве членов «малых групп» использует национальную идентичность на достаточно примитивном уровне – «свой-чужой», характерной для социальных механизмов такого рода, но это реальные процессы самоорганизации граждан, которые происходят скорее вопреки неэффективной политике государства, не способного востребовать их энергию и реализовать их интересы. Отсутствие цивилизованного дискурса о русском народе и русских ценностях, типичное для новейшей российской истории,  способствует росту псевдоидентичности «по крови», самой простой и архаичной форме идентичности. За эти годы мы наблюдаем общее падение уровня культуры, дистанцирование новых поколений россиян от русской истории и русской культуры, формировавшихся отнюдь не вокруг социально-биологической «русскости», а вокруг того, что можно назвать «русской почвой». Все это приводит к появлению стай «молодых волков», декларирующих себя русскими, но на деле не являющихся носителями русской культуры и русской традиции. А в условиях деактуализации ценности государства и распада   традиционной структуры общества, русская идентичность становится особенно непрочной, уязвимой. Это хорошо видно на примере русских диаспор как за пределами РФ, так и в автономных образованиях в самой РФ, где русские не проявляют характерной для других этнических групп сплоченности и солидарности, а во втором и третьем поколении часто полностью утрачивают языковую и культурную идентичности.  
Национальный и территориальный    распад, грозящий России,  создает и геополитические риски, так как лишает российскую государственность функций признанной обществом национальной субъектности. За такое государство его граждане не пойдут воевать в случае необходимости.  Как показывает опыт той же Ливии, этнические, региональные, клановые расколы всегда могут послужить предлогом  и для внешней экспансии, и для окончательного распада государственности. Исследования и общества и элит в нынешней России  демонстрируют быстрое снижение общегосударственной идентичности. Система федеральной государственной власти ими воспринимается как «мертвая зона», на которую бессмысленно пытаться влиять и чего-то кроме неприятностей ожидать. Появились и вполне достаточные экономические основы самостоятельного существования крупных регионов. Из этого вытекает, что и само государство существует сегодня по инерции, до первого системного кризиса, в котором произойдет обрушение федеральной власти. В этом случае старое государство восстановить уже вряд ли удастся. Между тем вероятность системного кризиса кажется все более высокой.  
С одной стороны, много и справедливо говорится о том, что без модернизации Россия в ее нынешнем виде и с ее сырьевой моделью экономики обречена.  В качестве альтернативы предлагается путь либеральных экономических и политических реформ. Однако либеральный путь развития  сегодня готовы поддержать лишь 18% россиян. И дело не только в отсталости мышления российского большинства -  основная часть нашей экономики и трудового ресурса остаются неконкурентоспособными, обреченными в условиях либеральной экономики, не поддерживаемой сверху государственными заказами, обеспечивающими жизнь, тому, что в условиях конкурентного рынка само не способно выжить. Социальные трудности, возникающие в этой связи, сами по себе могут смести любую власть, но при этом центральная власть, само российское государство, отказавшееся от функции перераспределения нефтяной ренты дотационным регионам и дотационному производству, оказывается ненужным. Гораздо больше тех, свыше 60%, кто готов поддержать противоположный – скорее силовой сценарий, который мог бы радикально обновить российские элиты, политический класс, централизовать ресурсы на решение  стратегически значимых задач. Однако и это консервативное большинство общества уже не связывает свои надежды с нынешним разлагающимся государством и его властными институтами. Происходит процесс смычки националистов, либералов и государственников в их отрицании  нынешнего государства и стремлении его переформатировать. Пока ситуацию спасает общественная апатия, слабый интерес к политике вообще, сила инерции, но и она отступит под давлением новых политических реалий. А шанс на демократические реформы, которые могли бы  вернуть к жизни ожидания от государства,  уже во многом упущен. Проведенный нами анализ показывает, что наиболее активные, «пассионарные» общественные силы (которых правда очень немного) в отличие от ситуации 8-10 летней давности выступят не на стороне единого государства, которое воспринимают как отжившее. Это касается и нового поколения русских националистов. «Медленное гниение», политическое подмораживание, на которое рассчитывает нынешняя  власть, лишь отсрочит все эти тенденции, но уже не изменит их основного вектора.