Воспоминания о А. Р. Лурия

Известный во всем мире как основатель нейропсихологии, — А.Р. Лурия за более чем 50 лет своей плодотворной деятельности оставил неизгладимый след в различных областях психологической науки — общей психологии, кросскультурной психологии, нейролингвистики, психогенетики. Широкое признание получили его труды по изучению аффективных состояний, процессов памяти, мозговых механизмов психических процессов, природы человеческих конфликтов, роли генетических и социальных факторов развития психики. А.Р. Лурия внес существенный вклад в теорию культурно-исторического развития психических процессов, сформулировал основные принципы их восстановления при мозговых нарушениях, он является автором сопряженной моторной методики, активно используемой криминалистами (в том числе далеко за пределами нашей страны), а также методов нейропсихологической диагностики локальных поражений головного мозга.

А.Р. Лурия отличала редкая работоспособность. Помимо исследовательской работы он активно занимался преподаванием в различных вузах страны, имел множество учеников, аспирантов. Под его руководством были защищены десятки кандидатских и докторских диссертаций. Он является основателем научной школы, труды которой признаны во всем мире.

Александр Романович Лурия был ярким, жадным к жизни и любопытствующим человеком. Авторитарный стиль мышления был ему внутренне безусловно чужд, что, тем не менее, уживалось с вполне авторитарным стилем в общении с коллегами в комбинации со вспыльчивостью, отходчивостью и обаянием ума.

(Воспоминания Л.И. Солнцевой) 
 
Мы восхищались нашими профессорами, поражавшими нас не только обширностью и энциклопедичностью знаний, глубиной понимания человека, но, самое главное, отношением к нам, студентам, как к своим коллегам, друзьям, близким людям. Наш набор на психологическое отделение был вторым, до этого подготовки по специальности психология не было более десяти лет. Для нас и вместе с нами готовился новый вузовский курс обучения по специальности психолог. 
 
…Удивительная теплота отношений к начинающим психологам была характерна для Бориса Михайловича Теплова. Несмотря на то, что он был заместителем директора Института психологии, мы, студенты, в любое время могли прийти к нему за консультацией, и он никогда не отказывал. Эта же черта была у всех наших профессоров – Александра Владимировича Запорожца, Петра Яковлевича Гальперина, Александра Романовича Лурии. Встречи с такими людьми учили нас не только психологии, но и жизни. 
 
Вспоминается такой эпизод… 
 
Зимняя сессия пятого курса у нас была очень тяжёлой – мы должны были сдавать экзамен по истории философии ленинско-сталинского периода, когда от нас требовалось четкое знание произведений Ленина и Сталина, истории их создания, цитирование основных идей. Вторым трудоёмким экзаменом была история психологии. Учебников по истории психологии не было, и мы должны были заниматься по первоисточникам. Третий экзамен был патопсихология. И вот мы, группа студентов из шести человек (И.В. Равич-Щерба, Э.А. Фарапонова, Т.К. Мухина, А.И. Мещеряков, И.В. Жуков и я), обратились к А.Р. Лурии с просьбой принять у нас экзамен досрочно, чтобы освободить себе время для подготовки к экзаменам по истории философии и психологии. Александр Романович выслушал нас и сказал: «Значит, Вы считаете, что знаете предмет лучше, чем другие. Хорошо, приходите ко мне домой». Мы, конечно, струсили, но отступать было некуда, и в назначенный день и час мы сидели в его квартире на улице Фрунзе в большой проходной комнате вокруг круглого стола у окна. Он сел с нами рядом, как бы завершая круг. И начался экзамен. Эту встречу и этот экзамен мы запомнили на всю жизнь и не только потому, что он был необычным, а и потому, что получили радость от этого экзамена. Весь секрет заключался в том, что он задал нам всего шесть вопросов, по одному на каждого, но каждый из нас отвечал на все шесть вопросов последовательно – сначала первым, потом вторым и, наконец, шестым, добавляя или углубляя ответ предыдущего товарища. Когда экзамен кончился, он сказал: «Я вижу, что кое-чему вас научил». Удовлетворение от этого экзамена не забывается еще и потому, что Александр Романович проявил уважение к нам, начинающим психологам, предъявляя высокие и жёсткие требования к нашим знаниям. 
 
А.Р. Лурия особенно запомнился нам и потому, что первым показал значение прикладной психологии, и это понимание осталось на всю жизнь.

А.Р. Лурия в Институте дефектологии.  
 
Интервью с В.И. Лубовским.

* Как А.Р. Лурия пришел в Институт дефектологии?  
 
Александр Романович пришел в Институт дефектологии «благодаря» делу врачей, он был тогда в числе кремлевских консультантов.  
 
В связи с делом врачей закрыли его лабораторию нейропсихологии в Институте нейрохирургии. Она была закрыта зимой на рубеже 1951-1952-х годов, я точно не помню месяц, это надо восстановить. Но благодаря тому, что Александр Романович был одним из основателей Академии педагогических наук РСФСР, одним из ее академиков-учредителей, его взяли сюда - в Институт дефектологии на должность заместителя директора по научной части. А директором тогда, в первые месяцы его работы, был еще Азбукин, но только несколько месяцев, а потом, до 1967-го года – А.И. Дьячков. 
 
Александр Романович пошел сюда с условием, что сможет организовать научную работу, и, поэтому, одновременно, «под него» здесь был создан сектор клинического и патофизиологического изучения аномальных детей. Это название возникло не случайно, дело было после «павловской сессии» когда все переделывали под физиологию, под павловское учение, и такой сектор тогда можно было создать, но не без трудностей, потому что ставок было ограниченное количество. Александр Романович сразу взял сюда Марию Семеновну Певзнер, затем Любовь Абрамовну Новикову, и Нелли Наумовну Зислину; потом Сашу Мещерякова, но на него уже ставки не хватило, и он был взят на должность плотника. Ну а потом, когда я пришел, уже получили дополнительные ставки, и он, и я стали сначала младшими научными сотрудниками, а потом Саша стал старшим научным сотрудником. 
 
* А что Вы считаете, было самым ярким в работе Александра Романовича в Институте? 
 
Во-первых, это открытие новых направлений в изучении физиологических, психофизиологических и нейрофизиологических механизмов нарушений развития. Выявление закономерностей на уровне механизмов, это было, конечно, принципиально новым. Изучение речевой регуляции поведения тоже было новым. Затем много было сделано в разработке объективных методов диагностики. По существу, были сделаны первые серьезные шаги по использованию плетизмографии, кожно-гальванического рефлекса, в частности, под руководством А.Р. Виноградова проводилось исследование семантических полей умственно отсталых с применением плетизмографии. И шла разработка методов диагностики нарушений слуха и зрения. Это то, что Евгений Николаевич начал здесь. И было уже подготовлено два больших сборника, большие две книги. Международная конференция по ориентировочному рефлексу была организована здесь. 
 
* В каком году? 
 
Это было, наверное, в 1958-м. 
 
* Под редакцией Евгения Николаевича Соколова? 
 
Да. «Ориентировочный рефлекс», так, по-моему, называется сборник по этой конференции, а вторая книга – «Ориентировочный рефлекс и проблемы рецепции»; там и моя статья по слабовидящим есть. 
 
Ну и, конечно, в целом был освежен подход в институте к психологии нарушений развития, я думаю. И это повлияло и на работу сектора логопедии, безусловно, потому что постоянно устраивались совместные обсуждения. Было общение, Александр Романович всегда старался, чтобы сотрудники делали доклады на ученом совете даже по незаконченным работам, когда уже есть предварительные интересные результаты .  
 
Это очень здорово, он всегда очень старался двигать вперед своих молодых сотрудников. Я помню, когда приехал Нил О’Коннор сюда, я только начал тогда заниматься английским языком, в университете у меня немецкий был, в школе я тоже немецким занимался и на фронте даже в качестве переводчика функционировал немножко, но все-таки уже пытался читать по-английски. А Александр Романович знал, что я начал заниматься, и тащит меня: «Володя, вот приехал Нил О’Коннор, расскажи ему, пожалуйста, что мы сейчас делаем». Я схватился: «А.Р., я не смогу…» «…Сможешь, сможешь, сможешь». Это был 1960-й или 1959-й год, примерно. Да, и окончательно он ушел в 1961-м году. Так что фактически он почти 10 лет, больше 9 лет работал здесь. 
 
* Можно сказать, что эти годы институт жил под его знаком? 
 
Да, конечно, конечно. Ну, естественно и большой сектор был тогда, и как крупный ученый, он оказывал на всех влияние. 
 
* Значит, он не рассматривал все-таки эти годы как ссылку? 
 
Я думаю, что все-таки он был обижен. И об этом свидетельствует то, что он сразу же, когда восстановилась его лаборатория, появилась возможность вести там снова исследовательскую работу, он все-таки отсюда ушел совсем. 
 
* И больше не бывал здесь? 
 
Нет, он бывал здесь, бывал неоднократно, он знал, что делается в институте, он интересовался, он приводил Пиаже, привозил Зазо сюда. Они были. Где-то фотография Пиаже у меня в книжном шкафу стоит, фотография с трубкой, снимал тогда. 
 
* Это был не только российский, но и международный центр, фигура Александра Романовича делала это. 
 
Она это сделала. И институт долго сохранял такое звучание, безусловно. И, собственно говоря, направления, которые им были начаты, они потом развивались, потому что в чисто психологических исследованиях мы старались всегда выходить на механизмы, использовать нейропсихологические знания, поскольку и Саша же диссертацию тоже там еще начинал, в нейропсихологическом институте, я имею в виду Мещерякова. Но когда Саша проявил интерес к слепоглухим, стал контактировать с Иваном Афанасьевичем Соколянским, А.Р. это одобрил и не задерживал, отпустил его к Ивану Афанасьевичу. 
 
* Он был широким человеком? 
 
Да, да. И это коренным образом отличало его от других, от многих других ученых, не скажу, что от всех. Вот такая научная широта. Он дарил идеи. У него была особая способность, редкая способность обобщать экспериментальные факты. Это надо уметь обобщать, широко обобщать, строить красивые концептуальные обобщения, не просто обобщения. 
 
Александр Романович замечательно читал общую психологию. Я не слушал его, потому что у нас (не скажу "к сожалению", по сравнению с Александром Романовичем это был совсем другой стиль) читал А.Н. Леонтьев, основной курс, два года. Лекции А.Н. могли записывать только четыре человека из группы, из тридцати с лишним человек. А А.Р. любую идею, самую сложную, самую сложную теорию умел подать просто. И «закруты» А.Н. он так просто передавал потом в своих лекциях. Я только читал его лекции. А слушал я его курс нейропсихологии, он у нас читал. Блюма Вульфовна читала патопсихологию, а А.Р. – нейропсихологию. Но, к сожалению, я тогда полгода провалялся в больнице, на Стромынке, как раз, когда он читал и готовился в основном по записям, несколько лекций его только слушал. Великие люди, нам посчастливилось, что мы слушали великих, которые были великими не только по интеллекту, но и по-человечески. 
 
Ну, я вам многие вещи рассказал, о которых сейчас больше никто, наверно уже не скажет, потому что из всего того коллектива остались я, Евгения Давыдовна и Елена Николаевна Винарская. Больше никого уже просто нет в живых: Любовь Абрамовна, Нелли Наумовна, Нина Петровна Парамонова, Ольга Сергеевна Виноградова, Александр Иванович Мещеряков, который был на один день моложе меня. Совсем молодой еще, по существу, в возрасте, когда он умер, я еще бегал по лестнице на пятый этаж, а сейчас уже не могу. Так что вот осталась уже она одна из всех, да Елена Николаевна Винарская.