Сущность и разновидности политического насилия

А.Ю.Пиджаков, 
доктор исторических наук 
 
Сущность и разновидности политического насилия 
 
Одна из трудностей в изучении политического насилия, состоит в том, что среди ученых отсутствует единство в понимании сущности этого явления. Так, А.И. Кугай пишет, что «политическое насилие – это подавление или принудительное ограничение свободы воли социального субъекта, обусловленное действиями социальных сил: стремящихся к политической власти, ее осуществляющих, утверждающих определенный социально-политический идеал».[1] 
 
С близких позиций анализирует политическое насилие И.М. Липатов: «Политическое насилие есть идеологически обусловленная и материально обеспеченная деятельность классов, наций, социальных групп и реализующих их цели социальных институтов, направленная на применение средств принуждения, с целью завоевания, удержания, использования государственной власти, достижения политического господства на международной арене, управления социальными процессами в классовых интересах».[2] 
 
Как мы видим, перечисленные авторы трактуют политическое насилие достаточно широко, включая в него все формы принудительного воздействия (физические, психологические, экономические и т.д.). 
 
Весьма широкий подход характеризует и ряд работ, в которых дается дефиниция «политическое насилие». Так, в энциклопедическом словаре «Политология» дается следующее определение политического насилия: «Насилие понимается как государственное насилие и насилие в прямом смысле этого слова. Насилие в первом значении – государственная власть, опирающаяся на право и ограниченная правом. Второе толкование охватывает модус действия, направленного на намеренное нанесение ущерба субъектам действия или вещам либо на уничтожение последних».[3] Аналогичное понимание политического насилия отражено в другом справочном издании: «Сущность насилия состоит в нанесении ущерба человеку, социальной группе, лишении свободы, собственности, здоровья, жизни».[4] 
 
Исходя из общего представления о насилии как о физической силе, ряд авторов, в частности, Э.Ван ден Хааг рассматривает политическое насилие как «физическую силу, используемую для приобретения или использования власти или для того, чтобы бросить вызов авторитету или усилить его».[5] Подобную позицию занимают и другие исследователи.[6] 
 
Рассмотрение физического воздействия на объект в качестве главного признака политического насилия отличает и некоторые справочные издания. Так, в Политическом словаре под редакцией Н.Боббио и Н.Маттеуччи политическое насилие определяется как «умышленное физическое вмешательство индивида или группы, направленное против другого индивида или группы, а также против самих себя».[7] Энциклопедия терроризма и политического насилия так определяет политическое насилие: «Это нанесение физического ущерба или разрушения с политическими целями».[8] 
 
Таковы основные точки зрения на сущность политического насилия. На наш взгляд, они заслуживают уточняющих критических замечаний. 
 
Прежде всего заметим, что расширительное толкование политического насилия (как синонима вреда, ущерба, принуждения вообще) лишает это понятие предмета, качественной определенности, что серьезно затрудняет его изучение. 
 
Необходимость сужения объема понятия политического насилия обусловливается не только познавательными, но и практико-политическими проблемами. В этом отношении лишение понятия «политическое насилие» качественной определенности также создает большие трудности. 
 
В чем же специфика понятия «политическое насилие»? 
 
По нашему мнению, насилие как политическое явление невозможно понять вне связи с таким важнейшим феноменом, как власть. Мир политического – это сфера жизнедеятельности, где центральное место занимают отношения индивидов и групп по поводу власти. Поэтому анализ сущности насилия следует проводить с учетом его роли и места во властных отношениях. 
 
Наше понимание насилия совпадает с позицией некоторых крупных ученых. Так, М. Вебер употреблял термины «насилие» и «физическое насилие» как синонимы, рассматривая средства политической власти.[9] Э. Гидденс, один из авторитетных современных обществоведов, также исходит из того, что насилие подразумевает физическое воздействие в процессе властвования.[10] 
 
Итак, под политическим насилием мы понимаем использование лишь одной из разновидностей принуждения – физического – для осуществления властной воли или овладения властью. 
 
Актами политического насилия являются конкретные насильственные действия: убийства, избиения, принудительное задержание, пытки, взрывы, поджоги, экспроприация собственности и т.д. 
 
С учетом вышесказанного, мы предлагаем следующее определение: «Политическое насилие – это физическое принуждение, используемое как средство навязывания воли субъекта с целью овладения властью, прежде всего государственной, ее использования, распределения, защиты». 
 
Данное определение, на наш взгляд, отражает сложность властеотношений, разнообразие их проявлений и соответственно, многофункциональность насилия. 
 
В определение понятия «политическое насилие» мы не включаем саму угрозу насилия, хотя некоторые исследователи и делают это. Применение физического принуждения и его угроза в политике тесно между собой связаны, часто дополняют друг друга, усиливая производимый эффект. Однако между ними есть качественные различия (по содержанию и последствиям, по политической эффективности и др.). 
 
Включение в дефиницию «политическое насилие аксиологических аспектов представляется нам неадекватным с теоретической и практической точек зрения. 
 
В той мере, в какой насилие используется для осуществления социальной воли, его можно рассматривать как политическое средство, в этом отношении ничем не отличающееся от других приемов и способов властвования. Вместе с тем, насилие по характеру воздействия, последствиям и потенциалу отличается от других политических средств. 
 
Специфика насилия как политического средства состоит, на наш взгляд, в применении физического принуждения для реализации властной воли или сопротивления ей. При этом объект насилия рассматривается субъектом главным образом как телесный объект, который подвергается преимущественно физическому воздействию. 
 
Отделение насилия от других форм принуждения, от которых оно отличается многими существенными признаками, по нашему убеждению, позволяет более четко ограничить объем этого понятия, придать ему качественную определенность. 
 
Известно, что систематизация разновидностей какого-то научного понятия имеет большое познавательное значение, поскольку позволяет глубже проникнуть в его сущность. Она дает возможность упорядочить и обобщить знания о соответствующем предмете или явлении, способствует достижению большей терминологической ясности. 
 
Термин «типология» в данной работе используется в самом широком значении как синоним результата систематизации видов понятия. Существуют различные типологии политического насилия. Так, Ю. Гальтунг выделяет агрессивное и оборонительное политическое насилие, преднамеренное и непреднамеренное. Он полагает, что есть несколько комбинаций этих типов: преднамеренное агрессивное насилие, непреднамеренное агрессивное насилие, преднамеренное оборонительное насилие, непреднамеренное оборонительное насилие. Эта типология делает акцент на инициаторе политического насилия и на отношениях между действующим лицом и самим актом насилия.[11] 
 
Ю. Гальтунг предлагает и другую типологию политического насилия. Он разделяет насилие на два больших типа: прямое и структурное. Прямое насилие имеет не только точный адресат, но и ясно определяемый источник насилия. Структурное же насилие как бы встроено в социальную систему: «… Людей не просто убивают с помощью прямого насилия, но также их убивают социальный строй».[12] 
 
Т. Гурр указывает на то, что существует насилие государства, его агентов и насилие самих масс и классов. Насилие государства – это использование силы для предотвращения отклоняющегося поведения граждан и поддержания внутреннего спокойствия. 
 
Насилие масс и классов, в свою очередь, подразделяется на беспорядки (относительно спонтанное, неорганизованное политическое насилие со значительным участием масс, включая стачки с применением насилия, бунты, локализованные восстания и т.д.); заговоры (хорошо организованое политическое насилие с ограниченным числом участников, включая организованные политические покушения, терроризм, партизанские войны небольшого масштаба, мятежи, восстания, перевороты); внутренние войны (хорошо организованное политическое насилие с широким участием масс, нацеленное на уничтожение режима или разрушение государства и сопровождаемое систематическим насилием, включая широкомасштабный терроризм, партизанскую войну и революцию).[13] 
 
Однако, типология Т. Гурра отличается, на наш взгляд, некоторой фрагментарностью и неполнотой. Так, в ее основу положены лишь критерии массовости и организованности, а также характеристика субъектов насилия. Вместе с тем, оказались обойденными некоторые важные основания типологии (направленность, сфера действия и др.). 
 
Предлагаются и другие типологии. Так, П. Уилкинсон систематизирует насилие по двум основаниям. 
 
Во-первых, по масштабу и интенсивности насилие подразделяется на массовое (бунты и уличное насилие, вооруженное восстание и сопротивление, революция и контрреволюция, государственный или массовый террор и репрессии, гражданская война, ограниченная война, ядерная война) и политическое насилие небольших групп (изолированные акты саботажа или атаки на собственность, отдельные попытки политических убийств, война политических банд, политический терроризм, партизанские рейды на территории иностранных государств). 
 
Во-вторых, по целям и задачам политическое насилие подразделяется на: а) внутрикоммунальное (защита групповых интересов в конфликте с враждебными этническими и религиозными группами); б) протестующее (выражение ярости и протеста, может использоваться для того, чтобы убедить правительство исправить недостатки); в) преторианское (используемое для насильственных изменений в правительстве); г) репрессивное (имеет целью подавление реальной или потенциальной оппозиции); д) сопротивленческое (препятствует правительственной власти); е) террористическое насилие (имеет целью запугивание жертв для достижения политических целей); ж) революционное и контрреволюционное насилие (их цель – либо уничтожить данную политическую систему, либо ее защитить); з) война (представляет собой достижение политических целей средствами военной победы над противником).[14] Следует отметить, что в типологии П. Уилкинсона не прослеживается четкое различие между преторианским и сопротивленческим, репрессивным и контрреволюционным насилием по признаку целей. Вместе с тем, автор причисляет их к разным типам. 
 
Перечисленные типологии политического насилия в целом отличаются фундаментальным характером. 
 
Даже такое крупное справочное издание на Западе, как энциклопедия Блэквелла, посвященная политическим институтам, не содержит четкой системы разновидностей политического насилия. В ней лишь беспорядочно перечисляются некоторые формы политического насилия: бунты, покушения, терроризм, перевороты, гражданские войны, крестьянские войны, восстания, революционные войны.[15] Очевидно, что данная типология также не имеет четкого основания. Из нее не ясно, почему разведены такие разновидности политического насилия, как восстание и крестьянская война, революционная и гражданская войны. 
 
Определенный вклад в разработку научной типологии политического насилия внесли и отечественные исследователи. Так, в Политологическом энциклопедическом словаре различаются иррациональное и рациональное насилие, а также восстание, государственный переворот и революция (по степени радикальности целей).[16] Признавая четкость используемых оснований, нельзя не отметить неполноту предлагаемой систематизации. 
 
В Кратком словаре по основам политологии, изданном МГУ, дается более развернутая типология разновидностей политического насилия. Так, насилие подразделяется на государственное и оппозиционное, единичное и массовое, внешние и внутренние войны, революционное, этническое, геноцид и этноцид, путчи, перевороты, бунты, восстания.[17] Однако не всегда прослеживается сама логика типологизации разновидностей насилия. 
 
Более систематичен И.М. Липатов. Он разделяет насилие по различным основаниям: по субъекту (государственное и оппозиционное), объекту (внутригосударственное и межгосударственное), по средствам (вооруженное, правовое, экономическое, идеологическое и др.), по целям (революционное и реакционное), по результатам (конструктивное и деструктивное).[18] 
 
И все же данная система видов политического насилия представляется спорной, поскольку она исходит из расширительного истолкования насилия и включает в него все формы принуждения. 
 
Учитывая нерешенность проблемы последовательной и развернутой систематизации политического насилия, мы предлагаем собственную типологию его разновидностей. Если ее обобщить, то можно назвать следующие виды политического насилия: 
 
1) виды по сфере действия (внутригосударственное и межгосударственное); 
 
2) виды по отношению субъектов насилия к государственной власти (государственное и негосударственное); 
 
3) виды по степени организованности (стихийное и структурированное); 
 
4) виды по количеству участников (индивидуальное, коллективное, массовое); 
 
5) виды по источнику инициативы (оборонительное и агрессивное); 
 
6) виды по масштабу (единичное и массовое); 
 
7) виды по интенсивности (высоко-, средне- и низкоинтенсивное); 
 
8) виды по социальной характеристике субъекта насилия (социально-классовое, этническое, религиозное); 
 
9) виды по направленности и глубине социальных последствий насилия (реформистское, радикальное, консервативное); 
 
10) виды по способам воздействия на объект (демонстративное и инструментальное); 
 
11) виды по используемым средствам (вооруженное и невооруженное). 
 
Основными формами политического насилия являются: 
 
- бунт; 
 
- столкновения политических группировок; 
 
- восстание; 
 
- гражданская война; 
 
- партизанская война; 
 
- переворот; 
 
- терроризм; 
 
- репрессии. 
 
Как отмечалось выше, виды и формы политического насилия тесно между собой связаны, могут переходить друг в друга, оказывать сильное взаимное влияние. 
 
Как мы уже отмечали, существуют разнообразные средства власти, способы достижения целей в политике: стимулирование, авторитет, принуждение и т.д. Каковы место и роль насилия среди них? На наш взгляд, они определяются спецификой насилия как средства политической власти. 
 
Политическая деятельность, в ходе которой применяется насилие, отличается особой непредсказуемостью. Насилие трудно контролировать, ограничивать определенными рамками (масштабами, объектами и т.д.), строго дозировать. Часто в истории попытки ограничить насилие оказывались неудачными. Так, лидеры якобинцев надеялись, что период репрессий будет непродолжительным, и за ним последует «золотой век» Франции. В действительности «золотой век» так и не наступил, несмотря на террор, длившийся почти год. 
 
Руководители большевиков были уверены в легкой победе над царизмом, который они сравнивали с прогнившей стеной, способной рухнуть от одного удара. Они многократно повторяли, что применение ими насилия в ходе революции носит временный характер. Ленин писал: «Нет сомнения, что без этой черты, - без революционного насилия, - пролетариат не смог бы победить, но также не может быть сомнения и в том, что революционное насилие представляло из себя необходимый и законный прием революции лишь в определенные моменты ее развития, тогда как гораздо более глубоким, постоянным свойством этой революции и условием ее побед являлась и остается организация пролетарских масс, организация трудящихся».[19] 
 
Эти слова были сказаны в марте 1919 г. в разгар кровопролитной гражданской войны. В феврале 1920 г. Ленин повторил ту же мысль: «Мы говорим, что применение насилия вызывается задачей подавить эксплуататоров, подавить помещиков и капиталистов; когда это будет решено, мы от всяких исключительных мер отказываемся. Мы доказали это на деле».[20] На деле даже после окончания гражданской войны террор продолжился, хотя в других формах. 
 
Трудно поверить, что лидеры армянского освободительного движения в 1988 г. предвидели, что политическая конфронтация в Карабахе выльется в сумгаитские и бакинские погромы, кровопролитную войну. Гражданская война в бывшей Югославии, отголоски которой слышны до сих пор, началась в 1991 г. с отдельных стычек в Словении и Хорватии. 
 
Политическое действие, сопровождающееся насилием, характеризуется не только неконтролируемой эскалацией физического принуждения, но и непредсказуемыми изменениями формулировок целей. Когда британские войска были введены в Северную Ирландию в 1969 г., перед ними стояла задача обеспечить в регионе стабильность, безопасность всех граждан, включая католиков. Однако постепенно армия стала восприниматься как сила, враждебная ирландскому населению Ольстера, что вылилось в многолетнее вооруженное противоборство, стоившее жизни более 3 тыс. человек.[21] 
 
Столь же неожиданную эволюцию претерпела гуманитарная миссия ООН в Сомали в 1992-1995 гг. Начавшаяся как попытка спасти сомалийцев от голода, операция «Возрождение надежды» изменила свой характер после того, как «голубые каски» ввязались в гражданскую войну в Сомали. В результате погибло более ста ооновских и американских солдат и несколько тысяч сомалийцев (спасаемых от голода!), и к весне 1995 г. ООН была вынуждена прекратить операцию.[22] 
 
Чем вызвана непредсказуемость насилия? 
 
Как известно, мотивы политической деятельности могут иметь разную степень рациональности, т.е. осознанности субъектом своих интересов и целей, обоснованности выбираемых средств действия. М. Вебер, наряду с целенаправленным действием, говорил об аффективном, т.е. обусловленном эмоциональным состоянием индивида.[23] В чистом виде указанный тип политического поведения встречается редко. Целерациональное действие всегда сопровождается определенным эмоциональным настроем, не осуществляется бесстрастно. Однако и импульсивное поведение не осуществляется бессознательно. Правильнее было бы говорить о сужении контроля над ним со стороны сознания.[24] 
 
Что касается политической деятельности, связанной с насилием, то она, как никакая другая, отличается высокой эмоциональной напряженностью, насыщенностью. 
 
Ж.Пикте пишет о психологическом состоянии участников боевых действий: «Конфликт – это время параксизмов и кризисов. Сражающийся солдат – это не человек в его обычном состоянии. Рядом с ним погибли несколько его товарищей, другие ранены и умирают. В любой момент может начаться неожиданная атака. Может быть, он идет прямо в засаду. Он боится всех, кого не знает, и никому не доверяет. Все его существо готово к обороне и возмездию, т.е. к насилию. Более того, во время военных действий кажется, что человеческая жизнь не представляет большой ценности. Трудно ожидать, что при таких обстоятельствах солдат всегда будет вести себя разумно и сдержанно».[25] 
 
Сказанное, на наш взгляд, вполне подходит и к другим формам политического насилия. Так, в Кентском колледже (США) в мае 1970 г. подразделения национальной гвардии получили приказ прекратить студенческие волнения. Командование первоначально не предполагало применять оружие против демонстрантов. Однако в результате нервного напряжения, возникшего в ходе противостояния между студентами и солдатами, последние открыли огонь, опасаясь атаки со стороны экстремистов в рядах манифестантов. Четверо студентов были убиты. 
 
Угрожающие действия толпы, осаждавшей телецентр в Останкино 3 октября 1993 г., привели к тому, что бойцы спецназа, защищавшие здание, открыли беспорядочную стрельбу, в результате чего было много убитых и раненых. 
 
Конечно, в политических системах, отличающихся широким применением насилия во властных отношениях, его масштабы могут со временем сокращаться. Объекты власти, боясь репрессий, способны подчиняться без актуального использования насилия, под воздействием своеобразного «остаточного эффекта» физического принуждения. 
 
Так, в тоталитарных режимах масштабы террора постепенно снижаются. На наш взгляд, при этом действует следующий механизм: непосредственное (прямое) насилие вызывает страх, который ослабляет сопротивление объекта; дополнительное насилие вызывает еще больший страх, который вместе с физическим устранением активистов обусловливает прекращение сопротивления, что дает возможность субъекту власти ограничиться угрозой насилия и сократить объем его реального использования. 
 
Последнее означает достижение политическим режимом максимальной стабильности. Однако насилие продолжает применяться. В связи с этим мы считаем не вполне корректной точку зрения Г.В. Каменской и А.Н. Родионова, согласно которой террор не является системообразующим признаком тоталитаризма. Они аргументируют ее тем, что в СССР, например, после смерти Сталина террор практически сошел на нет.[26] 
 
На самом деле террор не сошел на нет. Преследования интеллигенции, священнослужителей, активистов национальных движений отличают внутреннюю политику режима и после 1953 г.[27] Более того, репрессии и террор, хотя и не в тех масштабах, не могли не продолжаться, т.к. без них невозможно обеспечить принудительную лояльность части населения (оно перестает бояться). Характерно, что в периоды, когда возрастают сомнения в готовности властей применить насилие, резко активизируются антисистемные выступления («хрущевская оттепель», «перестройка» Горбачева). 
 
Насилие, как уже неоднократно отмечалось, в качестве политического средства отличается конфронтационностью. Политическая власть представляет собой систему связей, отношений между ее субъектами и объектами. При этом стороны властных отношений одновременно взаимополагают и взаимоотрицают друг друга, находясь в состоянии противоречивого единства.[28] Вместе с тем формы властных отношений различаются между собой с точки зрения диалектики полагания и отрицания: от власти, в которой одна или обе стороны стремятся к полному отрицанию противоположностей, до власти, в которой стороны имеют тенденцию к единству. [29] 
 
Насилие, примененное хотя бы однажды, значительно сокращает пространство для политического маневра, компромиссов. Зерна взаимной ненависти, посеянные в ходе гражданской войны между кланами Севера и Юга Йемена в начале 1960-х гг., дали трагические всходы через 30 лет, когда Северный и Южный Йемен вновь объединились в единое государство. В 1993 г. произошли бои между вооруженными силами северян и южан, которые завершились поражением последних и взятием Адена. 
 
В Никарагуа, несмотря на прекращение гражданской войны в начале 1990-х гг., по-прежнему происходят эпизодические столкновения между сандинистами и их противниками. В Кампучии под контролем ООН в мае 1993 г. были проведены парламентские выборы, которые должны были положить конец многолетней гражданской войне. Однако это не принесло стране желаемого мира. Полпотовская группировка «красных кхмеров» продолжала активные действия против властей Пномпеня, которые, в свою очередь, не желали идти с ней на какие-либо компромиссы. Столь же тяжело идут процессы национального примирения в Сомали, Руанде, Гаити и т.д. 
 
Конфронтационность некоторых лидеров современной Чечни, которая находит поддержку части населения республики, в значительной степени объясняется последствиями насилия, примененного против чеченского народа в 1944 г., когда он, как и некоторые другие народы Северного Кавказа, был депортирован. Память об этой трагедии на долгие годы сформировала в народном сознании стереотипы восприятия России как «враждебной силы», «агрессора». Этот стереотип подкрепляется и воспоминаниями о более давних событиях – «кавказской войне» XIX в. 
 
Насилие как средство в политике отличается тем, что оно способствует распространению в обществе автократических тенденций. Государства, пережившие сколько-нибудь значительные насильственные конфликты, характеризуются ужесточением политических режимов. С. Хантингтон, проанализировав период с 1860 по 1960 гг., подсчитал, что вооруженные восстания почти никогда не приводили к установлению демократических режимов. Это дало возможность Хантингтону сделать вывод о том, что «правительства, созданные насилием, управляются с помощью насилия». [30] 
 
Исторический опыт показывает, что насилие, проложившее дорогу к власти определенной группе людей, всегда ведет к более или менее длительному периоду несвободы, террора, преследований. Диктатуры возникли после трех наиболее известных революций (Английской XVII в., Французской XVIII в. и Российской 1917 г.). Победы вооруженного национально-освободительного движения в Латинской Америке в XIX в. лишь усилили авторитарные режимы на континенте. 
 
События, происходящие на территории бывшего СССР, также подтверждают эту закономерность. Политические режимы, установленные в результате вооруженных конфликтов в Приднестровье, Абхазии, Таджикистане, носят явно авторитарный и даже полукриминальный характер. Беззакония, репрессии, разгул преступности, отличающие общественно-политическую жизнь в этих регионах, создают серьезные препятствия на их пути к гражданскому обществу и правовому государству. [31] 
 
Почему насилие автократично ? 
 
Прежде всего, насилие обладает инерционностью, способностью превращаться в традицию политической жизни, вытесняя ненасильственные формы и методы политической деятельности, присущие демократии. Там, где насилие доказало свою действенность, например, при отделении от какого-то государства (Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье), при захвате власти (Россия, 1917 г., Никарагуа, 1979 г.) возникает соблазн использовать его и в дальнейшем для других целей. 
 
Развивается, по выражению К. Каутского, «казарменное мышление». Его составляет убеждение в том, «будто голое насилие является решающим фактором во всемирной истории, будто достаточно овладеть необходимой силой и беспощадностью, чтобы осуществить все, что угодно». [32] 
 
Т. Гурр пришел к выводу о том, что совершение определенных политических актов приводит к ожиданию такого рода актов, к возрастанию их нормативного оправдания. [33] Чем обычнее насилие, тем большее количество людей в него вовлечено. 
 
Следует оговориться, что объектом подражания, повторения является чаще всего не любой политический акт, а успешный. Демонстрационным эффектом успешного насилия, на наш взгляд, объясняется попытка левотеррористических организаций на Западе в 1970-е – 1980-е гг. использовать в своей практике опыт эффективного национально-освободительного движения в развивающихся странах. [34] 
 
На наш взгляд, не является случайным, что после начала военных действий в Чечне (декабрь 1994 г.) правительство Турции предприняло наступление на курдских повстанцев (март 1995 г.). Таким же образом акция Ш. Басаева в Буденновске отозвалась эхом террористических актов в Германии и Японии. И в первом, и во втором случае сработал эффект подражания. 
 
То, что насилие может стать нормой политической жизни, привычкой, хорошо видно из современной истории России. Первые столкновения сотрудников милиции и оппозиционных демонстрантов в феврале 1992 г. вызвали бурю протеста. Майские беспорядки 1993 г., гораздо более кровопролитные, уже не произвели шока в массовом сознании. За уличными боями октября 1993 г. уже наблюдали тысячи «зевак», которые воспринимали происходившую трагедию просто как зрелище. 
 
Широкое использование насилия во внутриполитических конфликтах может спровоцировать приход к власти или усиление позиций сторонников более жесткой политической линии, как в среде правящей элиты, так и оппозиции (путем военного переворота, например). 
 
Насилие представляет опасность для демократических институтов еще и потому, что в конечном итоге требует перестройки всей социальной, экономической, политической системы. Общество начинает как бы обслуживать принудительную функцию государства. В случае угрозы извне или острого внутриполитического противоборства в экономике вводится особый режим, отменяются или приостанавливаются некоторые фундаментальные права и свободы и т.д. Все это оправдывается необходимостью борьбы против "«внутренних и внешних врагов». 
 
Таким образом, практика насилия содержит в себе потенциал автократизма, который воплощается в недемократической, квазитоталитарной структуре нелегальных организаций, а затем в формах и методах деятельности политического режима, устанавливаемого насильственным путем. Насилие, систематически применяемое против оппозиции, также способно вызвать в конечном итоге деформацию политической системы, усилить в ней авторитарные тенденции. 
 
Как мы видим, насилие – это политическое средство, обладающее рядом специфических черт. Главные из них: 
 
1) высокие издержки, связанные с его применением; 
 
2) непредсказуемость, рискованность; 
 
3) конфронтационность; 
 
4) автократизм. 
 
Специфика насилия показывает, что с его использованием связаны определенные последствия, в том числе опасные при выборе средств в политике. Цена, заплаченная за использование насилия, может иногда значительно превышать реальные результаты, достигнутые с его помощью. Однако насилие широко применяется в политике на протяжении всей истории человечества. Значит, оно способно приносить определенные результаты, быть эффективным ? Попытаемся ответить на этот вопрос. 
 
Как мы уже отмечали, по вопросу о политических возможностях насилия, его роли во властных отношениях идет острая дискуссия. Одни политики и ученые склонны высоко оценивать его потенциал. «Этот вид ресурсов традиционно считается наиболее эффективным источником власти, поскольку его использование способно лишить человека высших ценностей: жизни, свободы и имущества», - отмечают авторы учебного пособия «Основы политической науки».[35] 
 
С другой стороны, издавна высказывается сомнение в эффективности насилия. Еще Талейран, анализируя его роль как средства власти, подчеркивал, что на штыках нельзя сидеть. Сторонники ненасилия также весьма критически оценивают моральные последствия и политическую полезность насилия.[36] 
 
Есть также точка зрения, согласно которой эффективность насилия в политике оценивается неоднозначно: в определенных ситуациях оно способно достигать поставленных целей, а в других – нет. Так, Ленин давал довольно противоречивую оценку террору как методу политической борьбы. Отрицая целесообразность индивидуального терроризма, он считал оправданным (с утилитарной точки зрения) применение массового террора пролетариатом для завоевания или защиты власти.[37] Зависимость оценки эффективности насилия отряда политических обстоятельств подчеркивают такие современные исследователи, как Р. Холмс, Т. Гурр и др.[38] 
 
К сожалению, эффективность средств политической власти, в том числе насилия, до сих пор не стала предметом серьезного научного рассмотрения. Ни за рубежом, ни в России пока еще не появились работы, специально исследующие эту проблему. Учитывая ее масштабность и относительную самостоятельность, автор также не может дать в работе развернутый анализ такого сложного явления как «эффективность политического средства». 
 
Однако мы считаем оправданным использовать определение понятия «эффективность насилия», опирающееся на семантику слова «эффективный». Согласно дефиниции, даваемой в словарях, «эффективный» означает «дающий эффект, действенный».[39] Следовательно, эффективность – это способность давать нужный эффект, т.е. приносить ожидаемый результат. 
 
Соответственно, эффективность насилия, как и других средств власти, состоит в способности достигать цели субъектов политики, которые его применяют. Каждое средство власти имеет свою степень эффективности, критериями которой являются: 
 
1. Мера соответствия достигнутых результатов поставленным целям (полное, частичное совпадение, абсолютное несовпадение); 
 
2. Социальная цена, издержки достигнутых результатов. Чем они выше, тем ниже эффективность. К социальной цене, на наш взгляд, относятся человеческие жертвы, утраченные материальные ценности, культурные издержки, а также цивилизационные потери (консервация социально-политического строя). 
 
Исходя из указанных критериев, мы полагаем, что высокоэффективные политические средства отличаются полным или частичным совпадением целей и результатов при низкой социальной цене. 
 
Средства средней степени эффективности характеризуются частичным совпадением целей и результатов при средних социальных издержках. 
 
Политические средства низкой эффективности при частичном совпадении целей и результатов имеют высокую социальную цену. 
 
Наконец, неэффективные средства отличаются абсолютным несовпадением целей и результатов и высокими социальными издержками. 
 
Прежде всего рассмотрим политические возможности насилия при осуществлении им определенных функций. Основные функции насилия, как и любого другого средства в политике, на наш взгляд, определяются целями сторон властных отношений. Эти цели можно свести к трем основным группам: 
 
а) защита власти, прежде всего государственной; 
 
б) использование власти; 
 
в) овладение властью. 
 
Соответственно, функциями насилия, по нашему мнению, является достижение трех названных основных целей субъектов политики. 
 
Физическое принуждение, безусловно, позволяет обеспечить стабильность и порядок в обществе. История знает немало случаев, когда репрессивные меры против оппозиции дают определенный эффект (подавление восстаний рабов в эпоху Античности, крестьянских восстаний в период Средневековья, переворотов и революционных восстаний Нового и Новейшего времени и т.д.). К этому можно добавить примеры эффективного государственного терроризма автократических режимов XX в., который обеспечивает их длительное стабильное существование. 
 
На чем основана эффективность охранительной функции насилия? Насилие позволяет физически устранить одних политических противников (временно или навсегда) и запугать других. Страх смерти, физических увечий, потери свободы и т.д. служит вильным тормозом активности субъектов политики. «Насилие или угроза насилия являются мощным фактором, сдерживающим людей от всякого рода поползновений на жизнь, свободу, собственность других членов общества», - отмечает К.С. Гаджиев.[40] 
 
Вместе с тем, насилие в роли средства поддержания политической стабильности не обладает высокой эффективностью. Оно обеспечивает главным образом пассивное, формальное, вынужденное подчинение субъекту власти. 
 
Многие авторы, дающие высокую оценку насилию как средству защиты политической власти, исходят из теории рационального выбора.[41] Она рассматривает каждого социального субъекта как «максимизатора выгоды», который совершает действия только после того, как убедится в том, что выгоды от него превысят потери, т.е. посчитают акцию достаточно рациональной. 
 
Эффективность насилия как средства политической стабильности нельзя преувеличивать. В этом качестве насилие более результативно при борьбе против организованных видов оппозиционной деятельности, чем спонтанных вспышек протеста, которые часто носят импульсивный характер.[42] 
 
Насилие содержит в себе потенциал аполитичности в том смысле, что отрицает такие важнейшие ценности политики, как компромисс, доверие, учет взаимных интересов. Эскалация насильственного противоборства может привести к «точке невозвращения» (выражение Ф. Фанона) [43], в которой происходит окончательный разрыв между сторонами политических отношений, вызывающий крушение системы. 
 
В силу вышесказанного есть серьезные основания согласиться с теми учеными, которые сомневаются в прочности власти, опирающейся на физическое принуждение. Так, Д. Миллер, М. Роулендс и Ч. Тилли приходят к выводу о том, что господство, прямо основанное на насилии, может быть эффективным лишь в течение короткого времени.[44] 
 
Насилие как средство внеэкономического принуждения получило распространение и в тоталитарных режимах XX в. Здесь широко практиковались принудительная социальная мобилизация, физические наказания за плохую работу (полпотовская Кампучия), уголовные преследования за нарушения трудовой дисциплины (СССР).[45] В системе концентрационных лагерей (нацистская Германия) нашла классическое воплощение насильственная форма организации труда. 
 
Непосредственное регулирование экономических отношений с помощью насилия показывает свою относительную эффективность (но никогда – высокую) там, где производство отличается низкой интенсивностью, примитивными орудиями физического труда, прямым вмешательством в экономическую жизнь. 
 
Как мы видим, эффективность насилия в роли регулятора общественных отношений, в целом, невысока. В условиях действий субъектов власти, осуществляющих социальные преобразования, насилие служит главным образом средством их защиты от оппозиции, но не может подменить самих преобразований, нацеленных на создание определенных социальных, экономических и политических структур. 
 
И, наконец, рассмотрим результативность насилия при достижении еще одной основной цели политики – овладения властью. Опыт показывает что на этот вопрос также сложно дать однозначный ответ. Политическая история дает немало примеров как удачного (революции XVI-XX вв. в Европе), так и неудачного использования насилия для смены властвующей элиты (восстания под руководством Болотникова, Разина, Пугачева, заговор Мировича в июле 1764 г., Капповский путч в Германии в 1920 г., переворот Х. Серрано в мае 1993 г. в Гватемале и т.д.). 
 
Наиболее эффективны в завоевании власти перевороты, восстания, гражданские войны, т.е. самые организованные формы политического насилия. Партизанские войны в отдельных случаях (Китай во второй половине 1940-х гг., Куба в 1959 г.) могут проложить определенным группам дорогу к власти. Оппозиционный терроризм не доказал своей эффективности как средство смены правящих элит. Бунты, как правило, также никогда не заканчивались завоеванием государственной власти. 
 
Учитывая неравное соотношение ресурсов, которыми обладают стороны в борьбе за власть, оппозиционное насилие может быть эффективным лишь в том случае, если правящая группа ославлена по каким-то причинам (внутренний раскол, отказ в лояльности со стороны силовых структур и т.д.). Наряду с прямым овладением властью насилие может сыграть эффективную роль в борьбе за власть, выступая лишь как один из факторов ослабления правящего режима. 
 
В частности, акты насилия могут привлечь внимание к какой-то проблеме, предельно драматизировать ее в глазах общества. Так, захват большого числа заложников бандой чеченских террористов в г. Буденновске в июне 1995 г. показал развал системы правоохранительных органов в России, вызвал парламентско-правительственный кризис. 
 
Массовые студенческие беспорядки во Франции в 1968 г. и неспособность правительства справиться с ними привели к кризису политической системы в этой стране. 
 
Акты насилия могут укрепить позиции некоторых политических группировок, ведущих борьбу за государственную власть, дают возможность получить известность и таким образом мобилизовать сторонников. Неудивительно, что различного рода террористические организации пытаются с помощью сенсационных вылазок попасть на телеэкраны, первые полосы газет, чтобы приобрести «паблисити» (одним из главных требований Ш.Басаева в Буденновске было предоставление возможности для пресс-конференции). 
 
Как мы видим, насилие выглядит более эффективным в роли средства подавления политических оппонентов или отстранения их от государственной власти, чем регулятора общественных отношений. Однако от чего зависит результативность тех или иных конкретных действий субъектов политики, использующих насилие ? 
 
На наш взгляд, насилие может быть эффективным при следующих условиях. 
 
Во-первых, результативность насилия определяется достаточностью ресурсов, находящихся в распоряжении тех, кто его осуществляет. К таким ресурсам относятся: 
 
а) человеческие ресурсы (число людей, поддерживающих и осуществляющих акты насилия, в том числе вооруженные отряды, которые на регулярной или нерегулярной основе осуществляют физическое принуждение); 
 
б) вооружение (совокупность инструментов насилия). Преимущество в количестве и качестве вооружения может оказаться важным фактором (при прочих равных условиях), определяющим результат тех или иных политических конфликтов (об этом, например, свидетельствует гражданская война в Боснии и Герцеговине, где первоначальное преимущество сербов в тяжелом вооружении обусловливало их военное доминирование); 
 
в) материальные ресурсы: собственность, естественные и финансовые ресурсы, экономическая система, система связи и транспорта и т.д.[46]. Очевидно, что субъекты государственного насилия имеют преимущество в отношении данных ресурсов; 
 
г) организация. Организация обеспечивает упорядоченность, систематичность властного воздействия, повышает его эффективность, в том числе при использовании насилия. Организованное меньшинство может иметь преимущество над неорганизованным большинством за счет «внутренней крепости связи и возникающей отсюда организации и дисциплины».[47] Этот вывод подтверждается существованием государств, где правящее меньшинство, применяя насилие, доминирует над абсолютным большинством населения (например, в ЮАР, где в годы существования расистского государства 14% населения навязывало свою волю остальному обществу). 
 
д) информация. Многие исследователи проблем насилия относят информационное преимущество к важнейшим ресурсам субъектов политики.[48] 
 
Существование монополии на знания, неинформированность оппонентов усиливают эффект насилия, т.к. ведут к разобщению противников, распространению паники, формируют неправильное представление о политической ситуации. Неудивительно, что в тоталитарных государствах, где существует монополия правящей элиты на информацию, оппозиционные действия крайне затруднены. 
 
Следует отметить, что при оценке достаточности ресурсов необходимо исходить не только из количественных, но и качественных показателей. Например, появление высокоточного оружия большой разрушительной силы значительно увеличивает насильственный потенциал терроризма (оппозиционного). 
 
Во-вторых, эффективность насилия зависит от того, рассматривается ли оно как легитимное, т.е. законное, большинством населения. Насилие, которое оценивается как незаконное, не получает широкой общественной поддержки. 
 
Одной из главных причин провала первой «чеченской кампании» являлась как ее непопулярность в общественном мнении страны, так и недоверие значительной части населения к политическому руководству. В январе 1995 г.(в разгар войны) 71% россиян выразили отрицательное отношение к введению войск в Чечню. Более того, 74% опрошенных считали несправедливым отдавать под суд военнослужащих, отказывающихся участвовать в военных действиях в Чечне.[49] 
 
Таким образом, отсутствие легитимности снижает эффективность насилия 
 
по следующим причинам: 
 
а) непосредственные исполнители насильственных акций, не уверенные в 
 
законности своих действий, не смогут их адекватно осуществлять; 
 
б) нейтральная или симпатизирующая часть общества может отказать в поддержке и предпринять действия, ослабляющие эффект насилия (акции протеста, дезертирство и т.д.); 
 
в) объект насилия, рассматривающий направленные против него меры как незаконные, будет противодействовать им более энергично.[50] 
 
В-третьих, эффективность насилия зависит от владения субъектами политики искусством использования этого властного средства. Оно, на наш взгляд, предполагает: 
 
А. Гибкое сочетание различных средств достижения целей в политике. Практика показывает, что действия субъектов политики тем успешнее, чем более разнообразный арсенал средств они используют. 
 
Если быть реалистами в оценке эффективности насилия, то нельзя не обратить внимание на тот факт, что современные достижения в области массовой коммуникации, технической оснащенности насилия, технологии социального контроля повышают потенциал этого вида насилия. Систематическое, грубое насилие способно создать такую атмосферу всестороннего страха, которая парализует волю к сопротивлению, порождает своеобразную трансформацию сознания. 
 
У объекта насилия формируется привычка к подчинению репрессивной власти. Ж. Желев так характеризует процесс перехода внешних санкций во внутренние побуждения под воздействием насилия: «Тоталитарное государство доводит террор и контроль до такой всеохватности и совершенства, что каждый гражданин поступает именно так, как оно хочет. И гражданин привыкает к тому, что веления государства – самые правильные, и всегда соглашается с ними, не задумываясь над тем обстоятельством, что ему не дозволяется поступать по-другому. В конце-концов он начинает внушать себе, что поступает так добровольно настолько, насколько можно согласовывать добровольность и принуждение».[51] 
 
Человек, поставленный в экстремальную ситуацию выживания, может убеждать себя в том, что если он не будет сопротивляться, то выживет (даже если это абсурдно). Отсюда поразительная покорность и даже фаталистичность жертв массового террора (например, евреев во время холокоста). 
 
Более того, возникает труднообъяснимое психологическое сближение жертвы с палачом. Есть примеры, когда узники лагерей смерти приспосабливали свои ценности к мировоззрению эсэсовцев, пытались подражать им.[52] Специалистами в области терроризма выявлен так называемый «стокгольмский синдром», при котором у заложников появляется ощущение некоторого единства с террористами.[53] 
 
Парализующий эффект массового насилия состоит в непредсказуемости его выбора. В условиях тоталитаризма жертвой террора может оказаться любой. Поэтому даже в окружении Сталина всеобщий страх мешал оппозиционерам объединяться: каждый думал, что другой более лоялен вождю и донесет на него.[54] 
 
Таким образом, насилие как таковое более эффективно в качестве средства власти, чем это принято обычно считать. Режим, опирающийся преимущественно на насилие и не имеющий достаточной легитимности, в состоянии существовать достаточно долго. 
 
Б. Эффективность насилия также зависит от способности его субъектов учитывать социальные условия, в которых им приходится действовать. К ним относятся: 
 
1. специфика политической системы, степень ее стабильности; 
 
2. особенности социальной структуры (состав, профиль и т.д.); 
 
3. характер ценностно-нормативной системы (интегрированность, господствующий тип политической культуры, особенности национального сознания и др.).[55] 
 
Очевидно, что политические системы, переживающие внутренний кризис, более уязвимы для антисистемного насилия. Это, в частности, объясняет беспрецедентный успех (военный и политический) террористической акции в Буденновске в июне 1995 г. Внутренний раскол в правящей элите, ослабление суверенитета государства заставили правительство России, по сути, капитулировать перед террористами. 
 
В. Чтобы быть эффективным, использование насилия должно быть, на наш взгляд, подчинено принципам логичности и последовательности. Любые крайности, резкие переходы от жестоких репрессий к мягкой, либеральной политике и обратно как правило, ослабляют политический режим. 
 
Анализ политической жизни различных государств показывает, что наиболее стабильными кажутся либо те из них, в которых насилие систематически применяется в широких масштабах (при наличии легитимности), либо демократические режимы, где используются мягкие меры подавления экстремистских выступлений.[56] 
 
Это объясняется тем, что систематические последовательные репрессии, разветвленная система слежки, характерные для тоталитарных режимов, лишают оппозицию каких бы то ни было шансов на организованные действия. Поэтому крушение тоталитарных режимов за редким исключением связано или с внешним поражением, или со смертью вождя, или с расколом праваящей элиты и другими приичинами, но не с массовым оппозиционным насилием. 
 
С другой стороны, в демократических государствах, где политические решения принимаются в результате компромисса между основными политическими силами, рядовые граждане имеют возможность оказывать влияние на политическую элиту благодаря использованию демократических процедур. 
 
Поэтому политический вес «непримиримой оппозиции» в демократических государствах невелик. Большинство участников политического процесса не испытывают необходимости обращаться к насилию для достижения своих целей. 
 
Г. Важное значение для эффективности насилия имеет соблюдение самой меры насилия. Существуют границы, за которыми насилие перестает быть функциональным. 
 
В связи с этим можно говорить о двух случаях несоблюдения меры насилия: а) чрезмерном и б) недостаточном. 
 
В первом случае речь идет о превышении допустимых границ насилия, что приводит к деструктивному эффекту, обратным результатам. Так, чрезмерная жестокость, грубая сила, используемые против ненасильственных, мирных форм политического участия, отталкивает общественное мнение, лишают власть поддержки. Некоторые экстремистские группировки намеренно провоцируют правительство на «чрезмерную реакцию», неадекватно жестокие репрессии против оппозиционных выступлений, чтобы дестабилизировать обстановку. 
 
Цели провоцирования состоят в том, чтобы: а) вызвать массовое возмущение по поводу неоправданной жестокости властей; б) породить сочувствие к группам, инициирующим беспорядки и насилие; в) привлечь внимание к антиправительственным группировкам, сделать их известными широкой общественности; г) нанести ущерб авторитету властей.[57] 
 
Обратного рода действия – связанные с недостаточным использованием насилия для достижения намеченных результатов – также могут иметь место в политической практике. Они, как правило, вызваны ограниченностью политического и военно-технического потенциала тех сил, которые совершают политические действия. 
 
Уровень применяемого насилия не соответствует масштабу политических задач, которые перед ними стоят. Так, власти могут быть не в состоянии подавить оппозиционные выступления, угрожающие стабильности политического режима. Это может быть следствием раскола в вооруженных силах и правоохранительных органах, плохого управления ими, их слабой подготовленности, технической оснащенности. (Примером могут быть действия московской милиции 3 октября 1993 г.). 
 
Часто решающее значение для эффективности внутриполитического насилия имеют внешнеполитические факторы. Экономическая, военно-техническая, дипломатическая и иная поддержка, которую получают те или иные политические силы извне, могут обеспечить им преимущество в насильственном противоборстве с оппонентами (Венгрия, 1956 г., Доминиканская республика, 1965 г., Приднестровье, 1992 г., Абхазия, 1993 г.). 
 
Если подвести итоги нашему анализу эффективности насилия, то можно сделать следующие выводы. 
 
Прежде всего, насилие, в целом, можно оценить как политическое средство довольно низкой эффективности. Во-первых, дорогостоящий характер насилия приводит к тому, сто за результаты, которые достигаются с его помощью, приходится платить высокую социальную цену. 
 
Во-вторых, непредсказуемость и слабая управляемость насилия обусловливают, как правило, лишь частичное совпадение поставленных перед ним целей и достигнутых результатов. При этом чаще всего фундаментальные цели остаются недостижимыми. 
 
В современных условиях с помощью террора решались и решаются конкретные задачи, связанные с устранением отдельных политических противников, в том числе высокого ранга (убийство Троцкого в 1940 г., Президента Шри-Ланки Р. Премадасы в 1993 г. и др.). Насилие позволяет добиться отдельных политических результатов (освобождения политзаключенных, частичных политических уступок, замены некоторых лиц в истэблишменте и т.д.), которые, правда, не вносят принципиальных изменений в систему властных отношений. 
 
В то же время насилие ни в коей мере не является средством окончательного решения той или иной проблемы. 
 
Франции, как и другим западноевропейским странам, удалось сформировать правовое государство и гражданское общество, в котором обеспечивается высокий уровень благосостояния для большинства граждан, только во второй половине XX в., благодаря десятилетиям медленных, ненасильственных реформ. 
 
Историческую судьбу якобинской диктатуры разделили и большевики, успешно захватившие власть в 1917 г. Уже на второй год после Октябрьской революции К. Каутский сделал важное пророчество о социальных перспективах насильственных преобразований в России, сравнив их с практикой якобинцев. Он писал: «Само собой разумеется, советский режим, подобно французскому террору, пытается положить конец этим бичам – уничтожением спекулянтов, торговцев из-под полы, ростовщиков. Тогда их гильотинировали, теперь в моде расстрел. А результат один. Естественный результат тот же, что и в 1793 г.; растет премия за риск, взимаемая жульническим капиталом, и собственно повышается размер взяток, требуемых и получаемых новыми диктаторами с неосторожных, попадающих в их сети…». Каутский подчеркивал, что большевики «отстояли себя персонально, но принесли в жертву свои принципы и этим проявили себя в качестве истинных оппортунистов. Большевизм победил в России, но социализм потерпел там поражение».[58] 
 
Большевикам удалось удерживать государственную власть более семидесяти лет, но основные положения их программы оказались так и не выполненными. Л. Холмс отмечает, что в СССР террор «уничтожил почти полностью порядок и компетентность» управления, а его размах «был признаком провала режима даже с точки зрения его собственных чисто утилитарных критериев».[59] 
 
Таким образом, можно констатировать конечную стратегическую низкую эффективность политического насилия. 
 
Знаменателен социальный крах и других тоталитарных режимов. Так, существующий в настоящее время в КНДР режим, будучи способным обеспечить себя зерном только на 60%, вынужден тайно закупать рис у «врага № 1» (Южной Кореи).[60] Тяжелый социально-экономический кризис переживает и Куба. 
 
Итак, насилие как средство достижения политических целей обладает рядом особенностей (дорогостоящий характер; непредсказуемость; конфронтационность; автократизм), которые обусловливают его, в целом, низкую политическую эффективность. 
 
Кроме того, результаты, полученные посредством насилия, чаще всего не совпадают с намерениями субъектов политики, сопровождаются побочными, нежелательными эффектами. Наконец, масштабы политических задач, решаемых с помощью насилия, ограничиваются, в основном, тактическим уровнем и достигают стратегического уровня лишь при сочетании физического принуждения с другими средствами. 
 
 
-------------------------------------------------------------------------------- 
 
[1] Цит. по: Кугай А.И. Природа политического насилия и его роль в современном мире. Автореф. дис…. канд. филос. наук. М., 1993. С. 13. 
 
[2] Цит. по : Липатов И.М. Сущность и основные формы политического насилия в современных условиях (философско-социологический анализ): Автореф. дис…. канд. филос. наук. М., 1989. С. 10. 
 
[3] Политология. Энциклопедический словарь /Общ. ред. и сост. А.М. Аверьянов. М.: Publishers, 1993. С. 191. 
 
[4] См.: Основы политологии: Краткий словарь терминов и понятий. М.: Об-во Знание России, 1993. С. 86. 
 
[5] Van den Haag E. Political Violence and Civil Disobedience. N.Y. etc.: Harper Torchbooks, 1972. X. P. 54. 
 
[6] Chung Si Ahn. Social Development and Political Violence. Seoul: Seoul National University Press, 1985. P. 4; Honderich T. Political Violence. Ithaca ; New York, Comell University Press, 1976. X. P. 9. 
 
[7] Dizionario di Politica/Diretto da N. Bobbio e N. Matteucci Torino: Utet, 1976. P. 1081. 
 
[8] Thackrah J. Encyclopedia of Terrorism and Political Violence. L. Aud N.Y.: Routledge and Kegan Paul, 1987. IX. P. 196. 
 
[9] Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 645=646. 
 
[10] Giddens A.The Nation State and Violence 
 
[11] Haltung J. The Specific Contribution of Peace Research to the Study of Violence //Violence and its Causes. Paris, UNESCO, 1981. P. 87. 
 
[12] Ibid. P. 69. 
 
[13] Gurr T. Why Men Rebel. Princeton: Princeton University Press, 1974. XI. P. 11. 
 
[14] Wilkinson P. Terrorism and the Liberal State. L.: McMillan, 1986. XIV. Pp. 32-33. 
 
[15] Blackwell. Encyclopedia of Political Institutions /Ed. By V. Bogdanor. Oxford; N.Y.: Blackwell, 1987. XVI. P. 480. 
 
[16] Политология. Энциклопедический словарь…С. 86. 
 
[17] Основы политологии. Краткий словарь терминов и понятий. М.: Об-во Знание России. 1993. С. 86. 
 
[18] Липатов И.М. Указ. соч. С. 12-14. 
 
[19] Ленин В.И. Речь памяти Я.М. Свердлова на экстренном заседании ВЦИК 18 марта 1919 г.//Полн. собр. Соч. Т.38. С. 74-75. 
 
[20] Ленин В.И. Доклад о работе ВЦИК и Совнаркома //Полн. собр. соч. Т. 40. С. 101. 
 
[21] Сегодня. 1994. 14 октября. 
 
[22] Там же. 7 июня. 
 
[23] См.: Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 629. 
 
[24] Казаков В.Г., Кондратьева Л.А. Психология. М.: Высшая школа, 1989. С. 58. 
 
[25] Пикте Ж. Развитие и принципы международного гуманитарного права. М.: МККК, 1994. С. 108. 
 
[26] Каменская Г.В., Родионов А.Н. Политические системы современности. М.: Онега, 1994. С. 168. 
 
[27] Конквест Р. Большой террор //Нева. 1990. № 12. С. 132-134. 
 
[28] Ледяева О.М. Понятие власти //Власть многоликая /Отв. ред. А. И. Уваров. М., 1992. С. 18. 
 
[29] Там же. С. 20. 
 
[30] Huntington S. The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century. Norman and L.: University of Oklahoma Press, 1991. XVII. 
 
[31] Известия. 1994. 29 янв.; Там же. 1 ноября; Московский комсомолец. 1991. 25 мая. 
 
[32] Каутский К. Терроризм и коммунизм //Полис. 1991. № 1. С. 174. 
 
[33] Gurr T. Why Men Rebel… P. 170. 
 
[34] Dobson Ch., Payne R. The Weapons of Terror: International Terrorism at Work. L., The McMillan Press, 1979; Goode S. Afluent Revolutionaries. N.Y.: New Viewpoints, 1974. IX; Foster L. A Menu for Terrorism. N.Y. etc: Vantage Press, 1988. XV. 
 
[35] Основы политической науки. Учебное пособие для вузов /Под ред. В.П. Пугачева. М.: Об-во Знание России, 1993. Ч. 1. С. 112. 
 
[36] Антология ненасилия /Редкол.: Е.Алексеева и др. М.: Бостон: Моск. Журн., 1992. С. 592. 
 
[37] Ленин В.И. Проект программы нашей партии //Полн. собр. соч. Т.4. С. 222-223; Детская болезнь «левизны» в коммунизме //Полн. собр. соч. Т. 41. С. 1-13. 
 
[38] Holmes R. Violence and Non-Violence //Violence /Ed. By J. Shaffer. N.Y.: David McKay, 1971. Pp. 127-128; Gurr T. Why Men Rebel… Pp. 4, 55, 113, 120. 
 
[39] Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1988. С. 296, 595, 745. 
 
[40] Гаджиев К.С. Политическая наука. М.: Сорос-МО, 1994. С. 107. 
 
[41] Грин Д.П., Шапиро И. Объяснение политики с позиций теории социального выбора: Почему так мало удалось узнать ? // Полис. 1994. № 3. С. 59-74; Фармер М. Рациональный выбор: теория и практика // Полис. 1994. № 3. С. 47-58. 
 
[42] Held D. Mass Political Violence. N.Y.etc.: John Wiley, 1973. XV. Pp. 91-92. 
 
[43] Fanon F. The Wretched of the Earth. N.Y.: Grove Press, Inc., 1978. P. 89. 
 
[44] Domination and Ressistance /Ed. By D.Miller, M. Rowlands, Ch. Tilley. L.: Unwin Hyman, 1989. P. 5. 
 
[45] Каменская Г.В., Родионов А.Н. Указ. соч. С. 168; Холмс Л. Социальная история России: 1917-1941. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1994; Хлевнюк О. 1937-й. Сталин, НКВД и советское общество. М.: Республика, 1992. 
 
[46] Шарп Д. Ненасильственнная борьба: лучшее средство решения острых политических и этических конфликтов //Этическая мысль /Общ. ред. А. Гусейнова. М.: Республика, 1992. С. 145. 
 
[47] См.: Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Насилие: социо-политический анализ. М.: РОССПЭН, 2000. С. 234. 
 
[48] Mosca G. The Rulling Class. N.Y.: McGraw-Hill, 1939. P. 119; Barnes B. The Nature of Power. Oxford: Policy Press, 1988. P. 98; Gamson W. Power and Discontent. Homewood, Illinois: The Dorsey Press, 1968. XI. P. 126. 
 
[49] Сегодня. 1995. 28 января. 
 
[50] См.: Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Указ. соч. С. 170-171. 
 
[51] Желев Ж. Фашизм: Тоталитарное государство. М.: Изд-во Новости, 1991. С. 187. 
 
[52] Bettleheim B. The Informed Heart. L., Paladin, 1970. P. 169-175. 
 
[53] Thackrah J. Ibid. P. 77-78. 
 
[54] Polanyi M. Personal Knowledge. Chicago: University of Chicago Press, 1958. P. 224-225. 
 
[55] См.: Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Указ. соч. С. 176. 
 
[56] Gurr T. Ibid. P. 250; Nieburg H. Political Violence and the Behaviorial Process. N.Y.: St. Martin`s Press, 1969.VI. P. 127; Violence as Politics: A Series of Original Essays / Ed. By H. Hirsch and D. Perry. N.Y.; L.: Plenum Press, 1981. P. 205-207. 
 
[57] См.: Дмитриев А.В., Залысин И.Ю. Указ. соч. С. 181. 
 
[58] Каутский К. Терроризм и коммунизм //Полис. 1991. № 2. С. 148. 
 
[59] Холмс Л. Социальная история России. 1917-1941. Ростов-на-Дону: Изд-во Рост. ун-та, 1994. С. 109. 
 
[60] Сегодня. 1995. 27 июня.