Отношение к богатству и бедности в народном творчестве

МИНИСТЕРСТВО  ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Федеральное агентство  по образованию

 

 

 

Кафедра «Социального менеджмента»

 

 

 

Р Е  Ф Е Р А Т 

 

по дисциплине: «Педагогика»

на тему: «Отношение к  богатству и бедности в народном творчестве (сказки, загадки, поговорки, песни) (опыт социо-лингвистического исследования)»

 

 

 

 

Выполнила:

Проверил(а):

 

 

Санкт-Петербург

2012

 

Содержание

 

1. Введение          3
2. Отношение к богатству и бедности в русских пословицах  4
3. Отношение к богатству и бедности в русских народных сказках 
1. От бедности к богатству      7
2. Сказка в роли социальной утопии    11
4. Заключение          15
5. Список  используемой литературы      17      

 

 

I .ВВЕДЕНИЕ

 

Мироощущение и мировосприятие людей, их верования, навыки мышления, социальные и этнические ценности, сложившиеся в течение длительного времени нормы морали и традиции в каждую эпоху и в каждом обществе взаимосвязаны и образуют некую модель мира, которая является основой менталитета нации. Именно менталитет определяет экономические, политические, социальные отношения, социально-культурное и социально-экономическое мышление и, как следствие, мотивированное поведение отдельного человека и нации в целом, то есть хозяйственный строй.

В частности, менталитет народа реализуется через представления о богатстве и сложившееся отношение к богатым, что в большой степени определяет экономическое поведение и является показателем уровня развития рыночных отношений, степени имущественного и социального расслоения, а также готовности народа к рыночным реформам.

Богатство —  одна из «вечных» литературных тем. Вопрос о значении  богатства имеет  долгую историю. Уже Аристотель (384-322 до н.э.) в своей «Риторике» рассматривал богатство как благо: «В самом человеке есть блага духовные и телесные, - вне его — благородное происхождение, друзья, богатство, почет...». Идея богатства как блага, к которому стремятся люди, присуще западноевропейской литературе. Для Отечественной литературы характерно другое решение.

 

 

II. ОТНОШЕНИЕ К БОГАТСТВУ И БЕДНОСТИ В РУССКИХ ПОСЛОВИЦАХ

Традиционно понятие  богатства на Руси было неоднозначным. Богатство в смысле зажиточности, довольства, сытости было тесно связано  с личным трудом и обеспеченностью  семьи продовольствием и имело  положительный оттенок. Труд почитался  крестьянами в качестве первоосновы материального благосостояния и нравственного поведения: «Без труда нет добра»; «Труд кормит и одевает». При этом понятия «богатство» и «довольство» могли противопоставляться: «Богатым быть трудно, а сытым (а довольным) не мудрено». Богатство как явление положительное связывалось с наличием ума и со способностью самостоятельно мыслить: «Богатство ум рождает», «Смотря на людей, сыт не будешь». Идеальное представление крестьянина о богатстве ассоциировалось «не с количеством материальных благ, а с полнотой бытия», не было противопоставления материального богатства духовному, экономического благосостояния нравственному совершенствованию, а «спутником материального достатка» должно было быть «нравственное и душевное здоровье». С другой стороны, богатство, понимаемое как обладание имуществом и деньгами, позволявшими иметь сверх необходимого, используемое как источник извлечения новой прибыли, приближалось к понятию «капитала» и имело явно осуждающий оттенок. Такое богатство, его происхождение и рост связывались не с трудовой деятельностью, а с неправедными, не соответствовавшими христианской морали делами и прямым обманом: «В аду не быть, богатство не нажить», «От трудов праведных не нажить палат каменных». Многие в народе считали, что любое богатство связано с грехом: «Богатство перед Богом — большой грех»; «У кого деньги вижу, — души не вижу»; «Пусти душу в ад — будешь богат». Отсюда следовали выводы: «Лучше жить бедняком, чем разбогатеть со грехом». То есть образ бедняка больше согласовывался с народным идеалом. Отсюда особое отношение у русского человека к юродивым, «несчастненьким», как особо отмеченным Богом. «Бедность — святое дело», «Богат, да крив, беден, да прям», «Бедность не порок, а несчастье».

«Домострой» —  свод житейских предписаний и  наставлений, составленный в XVI в. священником Сильвестром, проводил идею неразрывности экономической жизни с практической духовностью, что должно было быть отражено в построении саморегулируемого хозяйства, ориентированного на разумный достаток. Идеал такого хозяйства — праведный труд, основанный на духовности и нравственности: «Краше быть в праведном убожестве, чем в неправедном богатстве».

Н. О. Лосский  приводит наблюдение Вальтера Шубарта, прибалтийского немца, написавшего  замечательную книгу «Europa und die Seele des Ostens» («Европа и душа Востока») о том, что «русскому и вообще славянам свойственно стремление к свободе, не только от ига иностранного народа, но и свободе от всего преходящего и бренного». Это отличительная черта русского характера: «У европейцев бедный никогда не смотрит на богатого без зависти; у русских богатый зачастую смотрит на бедного со стыдом. У западного человека сердце радостнее бьется, когда он обозревает свое имущество, а русский при этом чувствует порой угрызения совести. В нем живо чувство, что собственность владеет нами, а не мы ею, что владеть значит быть в плену у того, чем владеешь, что в богатстве чахнет свобода души, а таинство этой свободы и есть самая дорогая святыня». В преобладании духовно-нравственных мотивов жизненного поведения над материальными интересами заключается суть черты, которую О. Платонов называет «нестяжательством» и которая характерна для большинства россиян — отсутствие стремления к алчному накоплению денег, страсти к наживе. Суть его заключена в русских пословицах: «Лишнее не бери, карман не дери, души не губи»; «Живота (богатства) не копи, а душу не мори»; «Не о хлебе едином жив будешь»; «Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою». «Нестяжательство» было идеологией трудового человека Древней Руси, в значительной степени повлиявшей и на его дальнейшее развитие. Даже в среде крупной российской буржуазии, среди богатых промышленников и купцов название права собственности «священным» было бы кощунством. В иерархии ценностей русского купечества к концу XIX в. богатство занимает не главное место, его начинают рассматривать как средство жить независимо, открыть свое дело, иметь возможность вести благотворительную и культурную деятельность. (Достаточно вспомнить имена С. И. Мамонтова, П. М. и С. М. Третьяковых, С. Т. Морозова и многих других.) Характерным является отношение к чужому имуществу. Посягнуть на него — страшный грех. «Лучше по миру сбирать, чем чужое брать»; «Хоть в латаном, да не в хватаном»; «Не береги свое, береги чужое». Для западного бюргера такая фраза звучала бессмыслицей. Таким образом, к богатству и богачам, к накопительству русский человек относился если не недоброжелательно, то с большим подозрением.

 

III. ОТНОШЕНИЕ К БОГАТСТВУ И БЕДНОСТИ В РУССКИХ НАРОДНЫХ СКАЗКАХ

1. От бедности к богатству.

Если пословицы кратко выражали программу народного воспитания, то сказки, былины, исторические песни создавали образы героев, которым следовало подражать, в художественной форме воссоздавали образцы выполнения требования народной морали.

Попытка узнать душу народа в его сказке сталкивается в особенности с одним препятствием — национальное в сказке почти всегда вариант общечеловеческого. То и другое нераздельно, поэтому отличить общее всем народам от элементов индивидуального, самобытного творчества данного народа всегда бывает очень трудно. Трудность усугубляется тем, что в качестве ценности общечеловеческой сказка не прикреплена неподвижно к месту. Она странствует, передается от народа к народу.

Неудивительно, что в русской сказке воспроизводятся  общечеловеческие мотивы. В известном сборнике А.Н. Афанасьева, в параллель к русским народным сказкам, приводится великое множество славянских, немецких, скандинавских вариантов на те же темы: цитируются, хотя в небольшом количестве, варианты итальянские, арабские, даже индийские. Есть общие многим народам излюбленные сюжеты. Мы находим в них под различными именами одни и те же типы героев, одни и те же чудесные превращения и волшебные предметы, множество общих представлений о чудесном и в особенности одни и те же магические задания. Обыкновенно эти общие представления объясняются наличностью единого мифологического предания, зародившегося еще до разделения индоевропейских народов. Вряд ли, однако, это объяснение представляется исчерпывающим: общее выражается не в одних языческих преданиях, предшествующих разделению народов. Встречаются поразительные совпадения позднейшего происхождения, например общие варианты одних и тех же христианских сказок у народов, принадлежащих к различным христианским вероисповеданиям .

Национальность оказывается здесь лишь ветвью общечеловеческого ствола. Сказочные образы эти не сохранялись бы памятью народною, если бы они не выражали собою непреходящих, не умирающих ценностей человеческой жизни. Запоминается и передается из поколения в поколение только то, что так или иначе дорого человечеству. Самая устойчивость сказочного предания доказывает, что сказка заключает в себе что-то для всех народов и для всех времен важное и нужное, а потому незабываемое. Мы постараемся выяснить здесь главнейшие из этих духовных ценностей, насколько можно о них судить по русской народной сказке.

В русской сказке есть образ, в котором ясно обнаруживается основной мотив, «движущий нерв», всего сказочного творчества: «Жили-были старик со старухой в великой скудности и бедности. Раздобыл старик краюшку хлеба для себя и семьи и только было начал ее резать, как «вдруг из-за печки выбежал Кручина, выхватил из рук его краюшку и ушел опять за печь». Сколько ни молил старик, отнятого обратно не получил, но приобрел взамен иной, волшебный дар. Сказал в ответ старику Кручина: «Я тебе краюшки твоей не отдам, а за нее подарю тебе уточку, которая всякий день будет несть по золотому яичку» .

От бедности и скудности  жизни происходит все наше человеческое искание неизреченного, волшебного богатства, горе — стимул всех магических превращений:

«Повернулся добрый молодец ясным соколом,  
Поднимался выше леса под самые облака,  
А горюшко вслед черным вороном  
И кричит громким голосом:  
Не на час я к тебе Горе привязался,  
Падет добрый молодец на сыру землю.  
Повернулся добрый молодец серым волком,  
Стал добрый молодец серым волком поскакивать,  
А Горюшко вслед собакою».

Одна забота, в особенности, служит двигателем сказочных подвигов, одна «дума глубокая», — как разогнать злую кручину, чем жить поживать» . На такое происхождение сказки указывают и любимые имена сказочных героев. Есть, например, целая сказка «О Горе-горянине Даниле-дворянине»: «Жил он у семи попов по семи годов, не выжил он ни слова гладкого, ни хлеба мягкого, не то за работу получил, и пошел он в новое (иное) царство лучшего места искать». «Иного царства» и «нового места» ищут все неудовлетворенные жизнью: имена их на языке у всех сказителей. Это Данило Бессчастный , несчастный Василий Царевич , да купеческий сын, не нашедший в жизни счастья и зато высочайше удостоенный особого наименования: пожалел его сам царь, не стал наказывать за содеянную им вину; «назвал его Бездольным, велел приложить ему в самый лоб печать, ни подати, ни пошлины с него не спрашивать и, куда бы он ни явился, накормить его, напоить, на ночлег пустить, но больше суток нигде не держать» . В числе этих обиженных судьбою есть несчастные по разным причинам: бедные в буквальном смысле, притесненные и обиженные, жертвы ненависти злой мачехи, жертвы зависти сестер, братьев и вообще лихих людей. Есть и многообразные представители нищеты духовной, а в их числе народный любимец — дурак, тип особенно часто встречающийся, потому что, по выражению сказки, «Бог дурней жалует» .

Уход от гнетущей человека бедности жизни, подъем к неизреченному богатству чудесного в связи с исканием «иного царства» есть общая черта всех веков и всех народов, в том числе и русского. Соответственно с этим несчастный, обездоленный и дурак занимают в сказках видное и почетное место. Национальная окраска проявляется лишь в конкретном изображении этих героев, в конкретном понимании той бедности, от которой они ищут спасения, и того богатства, в котором они его находят.

В русской сказке необыкновенно ярко и образно отражается психология русской народной печали. Возвращается бедняк с богатых именин, где его обнесли кушаниями, и пробует затянуть песню, чтобы казаться людям веселым. Поет-то один, а слышно два голоса, остановился и спрашивает: «Это ты, Горе, мне петь подсобляешь?» Горе отозвалось: «Да, Хозяин, это я подсобляю». «Ну, Горе, пойдем с нами вместе». «Пойдем, хозяин, я теперь от тебя не отстану». И ведет Горе хозяина из беды в беду, из кабака в кабак. Пропивши последнее, мужик отказывается: «Нет, Горе, воля твоя, а больше тащить нечего». «Как нечего? У твоей жены два сарафана: один оставь, а другой пропить надобно». Взял мужик сарафан, пропил и думает: «Вот когда чист! Ни кола, ни двора, ни на себе, ни на жене» . И вместе с мужиком сказочное воображение изыскивает способы избыть это горе. Бедность жизни ощущается людьми по-разному, соответственно различию в настроении, в жизнепонимании и в особенности — в душевном строе. Души низменные отождествляют ее с бедностью в буквальном смысле слова, т.е. со скудностью материальных средств. Отсюда рождается та «приземистая» сказка, для которой искомое «иное царство» есть в общем идеал сытого довольства.  Для которого искомое «иное царство» - «страна с молочными реками и кисельными берегами», «где много всякого рода налитков и наедков». Но такое жизнепонимание характеризует лишь нижний, житейский уровень сказки, тот первый ее этаж, где волшебное в собственном смысле еще не начинается. Для более высоких ступеней духовного подъема вкусное и жирное — только предисловие к магическому. «Были мы, братцы, у такого-то места, наедались пуще, чем деревенская баба теста. Это — присказка, а сказка будет впереди». Для сознания более глубокого, бедность и скудность — общее свойство всего вообще житейского. Эта черта присуща всему земному вообще, независимо от степени сытости и довольства. Те избранные души, которыми создаются высшие ценности сказочного творчества, не находят в серой обыденщине человеческой жизни ни подлинного добра, ни подлинного худа.

Сказка не насыщает; но именно поэтому ею нельзя пресытиться. Именно этот подъем над житейским делает ее нужною  народу, всем ступеням культуры. Лучшее доказательство мы — взрослые, образованные люди, в том числе и те, которые воображают, что они переросли сказку. Многое ли останется от нашей поэзии и от нашей музыки, если выкинуть из них сказку и сказочное?

2. Сказка в роли социальной утопии

Все мы люди ищем «лучшего места» в мире земном или  в мире надземном, но при этом всякий предъявляет к этому лучшему  месту свои требования, соответствующие его настроению, наклонностям и жизненному идеалу. Самое элементарное проявление этого — мечта о богатстве, которое само собою валится в рот человеку без всяких с его стороны усилий. Тема эта развивается в многочисленных сказках, коих героями являются всегда бедные, неимущие. Есть, например, типичная сказка о «хитрой науке»: бедной старухе «захотелось отдать сына в такую науку, чтобы можно было ничего не работать, сладко есть и пить и чисто ходить». Сколько ни пытались люди уверить старуху‚ что такой науки нигде в целом свете не найдешь, она все свое, продала избу и говорит сыну: «Собирайся в путь, пойдем искать легкого хлеба». «Легкий хлеб» — вековечная мечта человеческой лени; естественно, что народная сказка с любовью останавливается на наиболее простом способе его добывания — на воровстве. Сказки воровские имеются у всех народов . Воровство играет большую роль в языческих мифологиях; всем известен, например, греческий бог — покровитель воровства — Гермес. По Афанасьеву, «сказка, как создание целого народа, не терпит ни малейшего уклонения от добра и правды», «требует наказания неправды и представляет добро торжествующим» , но это замечание находится в полном противоречии с множеством сказок, им же собранных. Как раз в русской сказке сочувствие лепи и воровству граничит с апофеозом лентяя и вора.

Сказка хорошо знает, что искатели дарового богатства  легко попадают в плен к самому черту. Ему отдается на обучение и  тот сын старухи, о котором  только что шла речь. Черт оборачивает  его в скворца, показывает его вместе с другими скворцами его матери и читает eй наставление: «Знай же, все это люди, а не скворцы; все так же по-твоему искали легкого хлеба, да навсегда у меня и остались». Скворец спасается из плена не добродетелью, а хитростью. И это в сказке — обычный путь. Счастье в сказке неизменно сопутствует лентяю и вору. Крайним выражением апофеоза лени служит сказка о Емеле-дураке. Он проводит время в лежании на печи и на всякое предложение пальцем повернуть для какого-либо дела неизменно отвечал: «Я ленюсь». Но ему достается волшебная щука, которая исполняет все его желания. И он пользуется ее услугами единственно для того, чтобы все делалось само собой, без всякого с его стороны труда. «По щучьему велению, по моему прошению, ступайте ведра сами в гору», и ведра идут в гору. «По щучьему велению, по моему прошению, ну-ка, топор, поди наруби дров, а вы дрова сами в избу идите и на печь кладитесь», и «по щучьему велению, сани ступайте сами в лес». И по щучьему велению топоры рубят, не запряженные сани едут в лес, а дрова сами попадают в печь.