Влияние бедствия на состояние общества в романе А. Камю " Чума"

Когда разражается война, люди обычно говорят: «Ну, это не может  продлиться долго, слишком это глупо». И действительно, война – это  и впрямь слишком глупо, что, впрочем, не мешает ей длиться долго. Вообще-то глупость – вещь чрезвычайно стойкая, это нетрудно заме– тить, если не думать все время только о себе.

Как же могли они поверить в чуму, которая разом отменяет будущее, все поездки и споры? Они считали себя свободными, но никто никогда не будет свободен, пока существуют бедствия.

Но что такое сто  миллионов мертвецов? Пройдя войну, с трудом представляешь себе даже, что такое один мертвец. И поскольку  мертвый человек приобретает  в твоих глазах весомость, только если ты видел его мертвым, то сто  миллионов трупов, рассеянных по всей истории человечества, в сущности, дымка, застилающая воображение.

Но для выражения даже столь простых чувств он с превеликой мукой подбирал нужные слова. Так  что в конце концов именно этот труд по подбору слов стал главной его заботой.

И действительно, одним из наиболее примечательных последствий  объявления нашего города закрытым было это внезапное разъединение существ, отнюдь к разлуке не подготовленных.

. В самый разгар этого  ужасного мора мы были свидетелями  лишь одного случая, когда человеческие  чувства оказались сильнее страха  перед мучительной смертью. И  вопреки ожиданиям это были  вовсе не влюбленные, те, что, забыв  о самых страшных страданиях, рвутся друг к другу, одержимые  любовью. А были это супруги  Кастель, состоявшие в браке уже долгие годы. За несколько дней до эпиде– мии госпожа Кастель уехала в соседний город. Да и брак их никогда не яв– лял миру примера образцового супружеского счастья, и рассказчик с полным правом может сказать, что каждый из них до сих пор был не слишком уве– рен, что счастлив в супружеской жизни. Но эта грубо навязанная, затянув– шаяся разлука со всей очевидностью показала им, что они не могут жить вдали друг от друга, и в свете этой неожиданно прояснившейся истины чума выглядела сущим пустяком. Но их случай был исключением. Для большинства разлука, очевидно, должна была кончиться только вместе с эпидемией.

Мужья и любовники, ко–  торые свято верили своим подругам, вдруг обнаружили, что способны на ревность. Мужчины, считавшие себя легкомысленными в любовных делах, вдруг обрели постоянство. Сын, почти не замечавший жившую с ним рядом мать, теперь с тревогой и сожалением мысленно вглядывался в каждую мор– щинку материнского лица, не выходившего из памяти.

Не– избежно наступала минута, когда мы ясно осознавали, что поезд не придет. И тогда мы понимали, что нашей разлуке суждено длиться и длиться, что нам следует попробовать приспособиться к настоящему. И, поняв, мы окон– чательно убеждались, что, в сущности, мы самые обыкновенные узники и од– но лишь нам оставалось – прошлое, и если кто-нибудь из нас пытался жить будущим, то такой смельчак спешил отказаться от своих попыток, в той ме– ре, конечно, в какой это удавалось, до того мучительно ранило его вооб– ражение, неизбежно ранящее всех, кто доверяется ему.

И если им удавалось избежать окончательного краха, а они любой  ценой хотели его предотвратить, они тем самым лишали себя минут, и нередких, когда картины близкого воссоединения с любимым существом  заставляют за– быть о чуме.

Нетерпеливо подгонявшие  настоящее, враждебно косящиеся  на прошлое, ли– шенные будущего, мы были подобны тем, кого людское правосудие или людс– кая злоба держат за решеткой.

И хотя рассказчик знал лишь одну, общую для всех нас ссыл– ку, он обязан не забывать таких, как, скажем, журналист Рамбер, и дру– гих, для которых, напротив, все муки нашего отъединения от остального мира усугублялись еще и тем, что они, путешественники, застигнутые врасплох чумой и не имевшие права покинуть город, находились далеко и от близких, с которыми не могли воссоединиться, и от страны, которая была их родной страной.

В теперешнем нашем положении  они имели полную возможность  увидеть свои чувства взглядом, равно  объективным и лихора– дочным. И чаще всего в этих случаях их собственные слабости выступали тогда перед ними во всей своей наготе, И в первую очередь потому, что они относили за счет собственных недостатков невозможность с предельной точностью представить себе дела и дни своих любимых.

В обычное время мы все, сознавая это или нет, понимаем, что  существует любовь, для которой нет  пределов, и тем не менее соглашаемся, и даже довольно спокойно, что наша-то любовь, в сущ– ности, так себе, второго сорта.

Или, во всяком случае, те, для  которых молчание становилось мукой, волей-неволей прибегали к расхожему  жаргону и тоже пользовались штампованным словарем, словарем простой информации из рубрики происшествий – словом, чем-то вроде газетного репортажа, ведь никто вокруг не владел языком, идущим прямо от сердца. Поэтому-то самые доподлинные страдания  стали постепенно и привычно выражаться системой стертых фраз.

Среди всеобщего отчаяния их хранил эгоизм любви, и, если они  вспоминали о чуме, то всегда лишь в  той мере, в какой она угрожала превратить их временную разлуку  в вечную. В самом пекле эпидемии они находили это спасительное отвлечение, которое можно было принять за хладнокровие.

Но ведь общественное благо  как раз и есть счастье каждого  отдельного человека.

Чума довольно-таки причудливым  образом изменила их обычные взгляды  на религию, как, впрочем, и на множество  иных проблем, и это новое умонастроение  было равно далеко и от безразли– чия, и от страстей и лучше всего определялось словом «объективность».

Вслушиваясь в радостные крики, доносящиеся с улицы, он думает о том, что любая радость находится под угрозой.

Основной  пафос и абсурдность заключается  в том, что победив зло, хотя бы временно, люди радуются и ликуют, но со временем, когда в памяти стираются  самые ужасные картины, все начинается вновь. Эта цикличность свойственна  человеческому обществу, и очень  важно разорвать этот порочный круг.

Риэ знает, что даже если чума отступит, то тот след, что она оставит в людях сохранится навсегда, станет своего рода «внутренней чумой».

Прежде всего, чума – это, конечно, аллегория фашизма, захватившего Европу и оставившего после себя столь печальные последствия.

Только лишь сняв шоры социального, религиозного и этического, и приняв эту зияющую расщелину бытия  во всей её неизбежности, только тогда, по мнению Камю, человек и делает какие-то попытки быть.  Камю утверждал, что только осознание смертности придает человеческой жизни хоть какой-то смысл. А те из нас, кто уверен в бессмертности своей души (или тела) не способны принять каждый отдельно взятый день, так как таких дней у них бесконечно много. 

В мире всегда была чума, всегда была война. И однако ж, и чума, и война, как правило, заставали людей врасплох.  

Делать  вид, что ничего не происходит, пытаться жить отвлеченными мечтами о будущем  – значит сознательно обманывать себя. Если раньше этот самообман давался  без особых усилий, в силу привычки или воспитания, то с началом эпидемии, когда условия всё строже, а  надежда на будущее хоть и постепенно, незаметно, начинает таять и уступать место страху перед неизвестным, страху перед стихией. И люди хоть постепенно, но начинают меняться. Не меняется только один из главных героев –  Тарру, но он и раньше уже был «заражен» этой чумой, для него существование было лишено смысла еще задолго до того, как это случилось со всем Ораном.

Первая  реакция почти всех людей - просто убежать. Болезнь - опасная вещь, и  поэтому попытка бегства вполне объяснима. Они все еще пытаются относиться к данному феномену как  к личному делу. То есть тешат  себя иллюзией, что пока их это не касается – их это не касается. Одним  из таких людей журналист Рамбер, который приехал в этот город нам несколько дней, и ему просто не повезло.

В отличии от священника, цель которого спасти душу человека, в согласии с миропорядком, врач заботится лишь о теле человека, можно сказать, всеми своими действиями выказывая несогласие с уготованной человеку участью. Работа врача гораздо скромнее, но и гораздо насущнее, чем священника, они сосредоточены на том, что произошло с человеком здесь и сейчас, именно тогда, когда ему нужна помощь и без всякого утешения философией. 

Сопротивляться, защищая то, что дорого и то, что  ты ценишь, тех стихий, что хотят  ее разрушить, пусть даже это судьба человечества.

Тару . Однажды ему довелось присутствовать при расстреле врага, что вновь изменило его мировоззрение. Так как ему было сложно признать право угнетенных на дальнейшее насилие. Так он понял, что на самом деле является «зачумленным» (как я понимаю в данном смысле он имел ввиду: как носитель и распространитель этой заразы, то есть он не борется с бедой и злом, а лишь преумножает его), хотя думал, что борется с этим. И его размышления привели его к тому, что нельзя нарушать заповедь «не убий» не взирая на цели и планы разных противоборствующих сторон.  

бороться  с чумой внутри