Оскар Уайльд, биография

Например, обвинитель задавал  Уайльду вопрос: «Не может ли привязанность  и любовь художника к Дориану  Грею натолкнуть обыкновенного человека на мысль, что художник испытывает к  нему влечение определённого сорта?»  А Уайльд отвечал: «Мысли обыкновенных людей мне неизвестны». «Бывало  ли так, что вы сами безумно восхищались  молодым человеком?» — продолжал  обвинитель. Уайльд отвечал: «Безумно — никогда. Я предпочитаю любовь — это более высокое чувство». Или, например, пытаясь доказать намёки на «противоестественный» грех в  его работах, обвинитель зачитал  пассаж из одного уайльдовского рассказа и поинтересовался: «Это, я полагаю, тоже написали вы?» Уайльд специально дождался гробового молчания и тишайшим голосом ответил: «Нет-нет, мистер Карсон. Эти строки принадлежат Шекспиру». Карсон побагровел. Он извлёк из своих  бумаг ещё один стихотворный фрагмент. «Это, вероятно, тоже Шекспир, мистер Уайльд?»  — «В вашем чтении от него мало что  осталось, мистер Карсон», — сказал Оскар. Зрители захохотали, и судья  пригрозил, что прикажет очистить зал.

На одном из судебных заседаний  Уайльдом была произнесена речь, которая  вызвала восторг у слушавшей  процесс публики. Когда обвинитель попросил разъяснить, что бы означала фраза «любовь, что таит своё имя», высказанная Альфредом Дугласом в его сонете, с огненной силой  Уайльд сказал следующее:

«Любовь, что таит своё имя» — это в нашем столетии такая  же величественная привязанность старшего мужчины к младшему, какую Ионафан  испытывал к Давиду, какую Платон положил в основу своей философии, какую мы находим в сонетах  Микеланджело и Шекспира. Это все  та же глубокая духовная страсть, отличающаяся чистотой и совершенством. Ею продиктованы, ею наполнены как великие произведения, подобные сонетам Шекспира и Микеланджело, так и мои два письма, которые  были вам прочитаны. В нашем столетии эту любовь понимают превратно, настолько  превратно, что воистину она теперь вынуждена таить свое имя. Именно она, эта любовь, привела меня туда, где я нахожусь сейчас. Она светла, она прекрасна, благородством своим  она превосходит все иные формы  человеческой привязанности. В ней  нет ничего противоестественного. Она  интеллектуальна, и раз за разом  она вспыхивает между старшим  и младшим мужчинами, из которых  старший обладает развитым умом, а  младший переполнен радостью, ожиданием  и волшебством лежащей впереди  жизни. Так и должно быть, но мир  этого не понимает. Мир издевается над этой привязанностью и порой  ставит за нее человека к позорному  столбу.

Тем не менее, в 1895 году по обвинению  в содомии Уайльда приговаривают  к двум годам тюремного заключения и исправительных работ. Тюрьма полностью  сломала его. Большинство былых  друзей от него отвернулись. Но те немногие, кто остались, буквально помогли  ему остаться в живых. Альфред Дуглас, которого он так пламенно любил и которому писал знойные любовные письма ещё будучи на свободе, ни разу не приехал к нему и ни разу ему не написал. В тюрьме Уайльд узнаёт, что умерла его мать, которую он любил больше всего на свете, эмигрировала его жена и изменила свою фамилию, а также фамилию сыновей (отныне они были не Уайльды, а Холланды). В тюрьме Уайльд пишет горькую исповедь в форме письма Дугласу, которую называет «Epistola: In Carcere et Vinculis» (лат. «Послание: в тюрьме и оковах»), а позже его ближайший друг Роберт Росс переименовал её в «De Profundis» (лат. «Из глубины»; так начинается 129-й Псалом в Синодальном переводе Библии). В ней мы видим совершенно не того очаровательного Уайльда дориановских времён. В ней он — человек, мучающийся от боли, обвиняющий во всём себя самого и понявший, что «самое страшное не то, что жизнь разбивает сердце… но то, что она обращает сердце в камень». Исповедь эта — горький отчёт перед самим собой и понимание, что, вероятно, творческое вдохновение навсегда теперь останется в пределах тюремных стен: «Я хочу достигнуть того состояния, когда смогу в полной простоте и без всякой аффектации сказать, что в моей жизни было два великих поворотных пункта: когда мой отец послал меня в Оксфорд и когда общество заточило меня в тюрьму».

Полагаясь на финансовую поддержку  близких друзей, освобождённый в  мае 1897 г., Уайльд переехал во Францию  и сменил имя на Себастьяна Мельмота (Sebastian Melmoth). Фамилия Мельмот была заимствована из готического романа знаменитого английского писателя XVIII века Чарльза Мэтьюрина, двоюродного  деда Уайльда, — «Мельмот Скиталец». Во Франции Уайльд написал знаменитую поэму «Баллада Редингской тюрьмы» (The Ballad of Reading Gaol; 1898), подписанную им псевдонимом С.3.3. — таков был  тюремный номер Оскара. И это был  высший и последний поэтический  взлёт жреца эстетизма.

Оскар Уайльд скончался в  изгнании во Франции 30 ноября 1900 года от острого менингита, вызванного ушной  инфекцией. Незадолго до смерти он сказал о себе так: «Я не переживу XIX столетия. Англичане не вынесут моего дальнейшего  присутствия». Он был похоронен в  Париже на кладбище Баньо. Спустя примерно 10 лет его перезахоронили на кладбище Пер-Лашез, а на могиле был установлен крылатый сфинкс из камня работы Джейкоба Эпстайна.