Изображение нового мира в антиутопиях Замятина и Оруэлла

Доклад на тему:

«Изображение нового мира в антиутопиях Замятина и Оруэлла»

               В эпоху торжества утопических проектов, когда только мечта перестала удовлетворять человека, появляется новый философско-художественный жанр ХХ века – антиутопия, то есть образ общества, преодолевшего утопизм и превратившегося вследствие этого в лишенную памяти мечты «кровавую сиюминутность» - мир оруэлловской фантазии». В этом разграничении как раз и осуществляется переход к полноте человеческого существования, как правило, трагический для тех, кто его осуществляет (погибает герой Оруэлла Уинстон Смит («1984»), а замятинскому герою («Мы») путем оперативного вмешательства вырезают фантазию для полного подчинения). Антиутопию как жанр определяет спор с утопией. В утопиях рисуется, как правило, прекрасный изолированный от других мир, предстающий перед восхищенным взором стороннего наблюдателя и подробно разъясняемый пришельцу местным «инструктором» - вожатым. В антиутопиях основаных на тех же предпосылках мир дан глазами его обитателя, рядового гражданина, изнутри, дабы проследить и показать чувства человека, претерпевающего на себе законы идеального государства. «Выражаясь по-научному, - пишут И. Роднянская и Р. Гальцева, - утопия социоцентрична, антиутопия - персоналистична». Конфликт личности и действующей системы становится движущей силой любой антиутопии, позволяя познать антиутопические черты в самых различных, на первый взгляд, произведениях.

        Роман  «Мы» не только самое значительное  произведение Е. Замятина, но и  наиболее яркое воплощение жанра  антиутопии в русской литературе. Джордж Оруэлл написал подобное  произведение позже, в 1948 году, опираясь на реалии тоталитарной  Германии Гитлера и сталинской  эпохи в СССР. Замятин же, один  из немногих, смог уже тогда, в двадцатые годы, предвидеть трагедию тридцатых, предвидеть наступление того начала во взаимоотношениях личности – самозабвенное выполнение этих решений. Возникало общественное явление, которое он сам называл «каким-то католицизмом». Все возможные превращения в условиях такого «проекта» он отобразил в романе «Мы». Конечно, есть разница между жанрово «строгой» антиутопией Замятина  и «реалистической фантасмагорией» Оруэлла. Но это произведения дают возможность разглядеть тип идеального общества или «эстетической подчиненности», «идеальной несвободы» (формулировки из «Мы»). Но как выясняется, несвобода не может быть ни благоустроенной, ни изобильной. В таком мире может царствовать только дефицит, где попеременно с прилавков исчезают некоторые товары, а служащий аппарата не может достать даже бритвенные лезвия и горсть натурального кофе («1984»), или, где после окончания Двухсотлетней Войны между городом и деревней, человечество решило проблему голода – была изобретена нефтяная пища, однако при этом выжило 0,2% населения земли («Мы»). 
        Государственная система. Режим государства Океания («1984») может быть определен как тоталитарный. В стране правит одна массовая партия, которой и пренадлежит политическая власть. Вершиной этой пирамидальной структуры является единоличный глава государства – Старший Брат. Он непогрешим, всемогущ. Все успехи, достижения, победы научные открытия, все счастье и все доблесть  непосредственно проистекают из его руководства и им вдохновлены. Старшего Брата никто не видел, но его лицо с черными усами (узнается портрет Сталина) – повсюду на огромных плакатах с надписью: «Старшийает  Брат смотрит на тебя». Никто не знает, когда он родился, и неизвестно, жив ли вообще. Может быть, его даже не существует, поскольку – это скорее всего образ, в котором партия предстает перед страной. Назначение его довольно просто – служить фокусом для любви, страха и почитания – чувств, которые легче обратить на отдельное лицо, чем на целую организацию.

         В романе Замятина действует  Единое Государство, которое стремится  распространить свои формы организации  на окружающий мир. Буквально  в первой же записи Д-503(люди  в романе не имеют имен, а  только нумера) читает в Государственной Газете (других, конечно же, не существует), что заканчивается постройка космического корабля, названного «Интегралом», и далее: «Вам предстоит благодетельному игу разума подсинить неведомые существа, обитающие на иных планетах, - быть может еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, - наш долг заставить их быть счастливыми». Руководит же такой страной Благодетель, «многократно доказывающий свою мудрость».

           Средства слежения. В оруэлловской Океании в каждом доме работает телекран: он следит за человеком и его мыслями. Каждое слово, сказанное даже шепотом, доходит до его слуха. Его нельзя выключить – только убавить звук. Он может постоянно вмешиваться в частную жизнь. Увидя что-нибудь необычное, резким, громким и жестким, как выстрел, голосом сделать замечание, приказать и т.д. От него не избавиться нигде, даже за городом, так как там могут быть встроенные портативные микрофоны. А наблюдает и слушает это специальное учреждение, так называемая «полиция мыслей». В таком государстве бояться нужно любого было абсолютно любого – от ребенка-малыша до пожилого. Каждый человек следил за каждым другим, то есть друг за другом. Заветное желание полиции мыслей – научиться самим, либо же с помощью телекранов читать и узнавать мысли человека без его ведома. И страшнее не преступление действием, а преступление мыслью, то есть мыслепреступление, за которое наказание гораздо страшнее. 
              В Едином Государстве Замятина люди живут в многоэтажных домах с прозрачными стенами, благодаря чему за ними можно беспрепятственно вести наблюдение. Мотив стекла символизирует парадоксальное сочетание вынужденной «публичности» существования, жизни с разъединенностью людей, так как стекло не только открывает глазу жизнь другого, но и служит невидимой границей, преградой – кажущаяся доступность взгляду не означает родства, даже простого знакомства.

               Дневник. Глубоко закономерно, что повествование в романе и Замятина, и Оруэлла представляет собой дневник главного героя. Обращение к этой архаической повествовательной форме, найденной еще сентименталистами, сделавшими интимный документ эстетическим фактором, в этих произведениях («Мы», «1984») являет собой феномен прямо противоположный. Ведь в результате дневники героев знаменуют собой вопиющий контраст между тем, что призвано демонстрировать душевный мир человека, ценный прежде всего именно своей уникальностью, и добровольным полным отказом от этой уникальности, боязнь ее и бегство от нее, ставшее неизбежным в мире, в котором существуют герои.

                Рассказчик в романе Замятина, нумер Д-503, - «только один из математиков Единого Государства», заветная мечта которого – «проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение», «разогнуть дикую кривую, выпрямить ее по касательной – асимптоте – по прямой. Потому что линия Единого Государства – это прямая, мудрейшая из линий». Идеал жизненного поведения – это «разумная механичность», все выходящее за ее пределы - «дикая претензия», а «припадки вдохновения» - неизвестная форма эпилепсии. Именно фантазии больше всего пугают замятинского героя. Любые проявления жалкой свободы «я», выражающейся в малейшем отступлении от бесчисленных запретов, узаконений, распорядка дня, воспринимаются строителем «Интеграла» как помещение себя в положение -1, как превращение в иррациональное, мнимое число. Уподобляя законы человеческой жизни законам физики, герой Д-503 обосновывает бесправие отдельной личности: «… допускать, что «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, - это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм, и почувствовать себя миллионной долей тонны…».

             Замятин изображает духовную  эволюцию героя, прослеживает, как  от осознания себя микробом  в этом мире приходит к ощущению  целой вселенной внутри себя. Д-503 не дают покоя носы, которые  при всей одинаковости нумеров сохраняют разные формы (носы «пуговицей» и носы «классические»);  личные часы (всего два), который каждый проводит по-своему, и многое другое. И хотя герой пытается отогнать от себя эти неуместные мысли, в глубине сознания он догадывается, что в мире есть еще что-то, не поддающееся логике, рассудку. Более того, в самой внешности Д-503 есть нечто, мешающее ему чувствовать себя идеальным нумером, - волосатые руки, «капля лесной крови», крошечные рудименты человеческой природы, не подвластные Единому Государству. Однако бурные перемены начинают происходить с ним с того момента, когда в его жизнь входит революционерка І-330. Первое ощущение душевной болезни приходит к герою, когда он слушает в ее исполнении музыку Скрябина. Такая музыка является символом иррациональности, непознаваемости человеческой натуры, воплощением гармонии, не проверяемой алгеброй, заставляющей звучать самые сокровенные струны души. 
                Женщины. Главной деталью портрета І-330 в восприятии героя становится икс, образованный складками возле рта и бровями. Икс для математики – символ неизвестного. Так на смену явности приходит неизвестность, на смену ясной цельности – мучительная раздвоенность. Раздваивается и восприятие героем мира. Ясное безоблачное небо постепенно превращается в сознании героя в тяжелое, чугунное, Меняется и речь героя. Обычно логически выстроенная, она становится сбивчивой, полной повторов и недоговоренностей. И дело не только в смятении, в эмоциональном предельном напряжении, переживаемые героем, но и в том, что слова любви, ревности незнакомы ему. Д-503 привык к отношениям с женщинами как к «приятно-полезной функции организма», как к выполнению долга перед Единым Государством. Любовь к І-330 – это нечто совсем другое. Она не случайно пронизывает все повествование. Именно в этой достоверной человеческой драме находит образное воплощение главная мысль Замятина – его тревога о человеке, его надежды и сомнения о светлом будущем.  В романах Замятина и Оруэлла мы видим одну из традиционных схем антиутопического романа – слабый, колеблющийся мужчина и сильная волевая женщина, стремящаяся своей силой чувства возродить его жизненную активность. Манящая к себе женщина выталкивает героя из его привычной колеи общепринятого жития в другую реальность, в круг неведомых радостей и тревог, представляющий опасным и влекущим одновременно. Однако для этого мира, в котором существуют герои Замятина и Оруэлла, это не просто очередная драма встречи мужчины и женщины – это потрясение самих его основ, опровержение его фундаментальных запретов на личную жизнь «нумеров». Обычная земная история Замятина наполняется у Замятина, как, впрочем, и Оруэлла, онтологическим смыслом. Влюбившись в І-330, герой Д-503 («Мы»), как и Уинстон Смит, полюбив Джулию («1984»), уже рискуют своими жизнями. Ведь любовный порыв карается как уголовное преступление. Браки разрешаются по специальному партийному мандату и только в целях деторождения («1984»). А чтобы не было зависти, чтобы один не был счастливее другого, а отсюда и бесконечно предан Единому Государству, был введен закон: каждый принадлежит всем остальным («Мы»). И у Замятина и у Оруэлла любовная история перемешана ч участием в «подпольном движении сопротивления». Повстанцы Замятина не только замышляют низвержение Государства, но даже предаются при опущенных шторах таким порокам, как курение сигарет и употребление алкоголя, а Уинстон Смит и Джулия балуются «настоящим кофе с настоящим сахаром» в убежище над лавкой мистера Чаррингтона. 
                 Искусство. Искусство приравнивается к некоторому общенародному действу. Государство отняло у своих граждан способность к интеллектуальному и художественному творчеству, заменив его Единой Государственной наукой, механической музыкой и государственной поэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу. Государственные поэты разят своими «быстрыми, резкими хореями» и «медными ямбами». Стоит обратить внимание на название поэтических книг, свидетельствующие об утилитарности искусства в таком мире: «Цветы судебных приговоров», трагедия «Опоздавший на работу», «Стансы о половой гигиене», сонет «Счастье» «о вечном счастье таблицы умножения». Сакрализация тоталитарного государства неизбежно приводит к обожествлению его руководителя. «Теперь поэзия – уже не беспартийный соловьиный свист: поэзия – государственная служба, поэзия - полезность».

              У Оруэлла в романе постоянно переписывается история, создаются новые учебники. Уже невозможно определить, где настоящее, а где прошлое. Это нужно по двум причинам: первая – профилактическая: и партийцы и пролы терпят эти условия потому, что им не с чем сравнивать. Люди должны быть полностью отрезаны от прошлого, ибо им надо верить, что они  живут лучше предков и что их жизненный уровень постоянно повышается, то есть попросту не знать о другой жизни. Так, все попытки Смита узнать хоть что-то о прошлой жизни не увенчались успехом. Вторая – более существенная – для сохранения веры в непогрешимость партии. Речи, документы, статистика – все должно подгоняться под сегодняшний день для доказательства того, что все предсказания партии всегда верны. Если факты прошлого противоречат партийной линии – значит, их нужно изменить. Эта ежедневная подчистка прошлого, которой занято Министерство Правды, так же необходима для устойчивости режима, как репрессивная и шпионская работа, выполняемая Министерством Любви. Утверждается, что события прошлого объективно не существуют, а сохраняются лишь в письменных документах (т.е. в записях) ив человеческих воспоминаниях (т.е в умах людей). А поскольку партия полностью распоряжается документами, постоянно их исправляя – значит, прошлое такое, каким его захочет сделать партия. И каждая его новая версия – и есть прошлое. В каждый момент, мгновение, партия владеет абсолютной истиной, а абсолютное – то, что сейчас. В этом и причина стабильности партии, поскольку неизвестно будущее, а прошлое - такое, каким его хочет видеть партия, то есть партия всемогуща, нерушима и всегда права. И пролы никогда не взбунтуются, так как они не знают прошлого, а значит, и другой, отличающейся от настоящей жизни. Бунт невозможен: представленные сами себе, пролы из поколения в поколение, из века в век так все же будут бесконечно работать, плодиться и умирать, даже не помышляя о бунте. Таким образом, история и время остановились, а значит, и партия будет всегда всемогущей, и режим непоколебим. «Кто управляет прошлым, - гласит партийный лозунг, - тот управляет будущим; кто управляет настоящим, тот управляет прошлым». 
Примирение противоречий, двоемыслие в действиях позволяют удерживать власть неограниченно долго. Повсюду фактам нельзя верить. Даже в названиях четырех министерств – беззастенчивое опрокидывание фактов: Министерство Мира – Ведает войной, Министерство Правды – ложью, Министерство Изобилия  морит голодом.

             Наказание и лечение. Пытки и казни – непременные спутники антиутопического мира. Сюжеты антиутопий совпадают между собой в том, что для полной победы над свидетельствами чувств, для полной перезарядки сознания одного лишь пропогандно- педагогического штурма недостаточно. Поэтому в сюжетных линиях «Мы» и «1984» заостряется тема хирургического вмешательства и электрошока. Комбинация  «лечения и пыток», которыми и у Замятина, и у Оруэлла бунтарей «освобождают» от атавистических импульсов, пока они не начинают любить Благодетеля или Старшего Брата, практически одинакова. В конце романа Д-503 наконец излечивается от приступов своей болезни: над ним совершают «Великую операцию» - удаление «центра фантазий» путем «троекратного прижигания» х-лучами «жалкого мозгового узелка». Математическая организация человечества внутрь человеческого сознания – своего рода торжество «генной инженерии», революционное вмешательство государства в строение личности, в ход ее творческой деятельности, эмоциональной сферы, нравственности. Совершеннейшие, изысканные формы насилия над человеческим «я», уничтожение вместе с фантазией личностного самосознания. «Я» перестает существовать как таковое – оно становится лишь органической клеточкой «мы», песчинкой большого коллектива, составляющей толпы.

                В финальных сценах «1984»-го  вся победительная риторика О’Брайена не имела бы воздействия, если бы оратор не подкреплял свои тезисы болевым электрошоком. Поэтому рядом с любым благонадежным конформистом безотлучно находятся сыщик, хирург и палач. Так, подвергшись операции , Д-503 легко делает то, что все время считал себя обязанным сделать – выдать своих сообщников полиции. Он с удовлетворением замечает, что нет больше никакого бреда, и «никаких нелепых метафор».

Отличия.

              Во-первых, «сложность и фрагментарность»  сюжета Замятина, отмеченная в  первой рецензии Оруэлла, обусловленная  «рамкой соотнесения» романа  — судорожно скомканными записями  в дневнике героя, сознание  которого разорвано между его  преданностью идеологии Единого  государства и страстью к мятежной  возлюбленной. Воспринимаемый «кусками»  окружающий мир противостоит  отчетливо детективному сюжету  «1984». Герой Оруэлла — скептик  и бунтарь — изначально трезво  и беспощадно видит свой мир,  более того, он узнает его последовательную  и полную историю из тайного  политического текста. Экспозиция  романа, предваряющая начало событий,  дает четкую и подробную картину  жизни в «Аэрополосе № 1» — столице Океании, как и положено в классической утопии.

               Во-вторых, в утопии Замятина существует  реальная альтернатива Единому  Государству, раскрывающаяся в  самом сюжете: заговор, подготовка  восстания, мятеж. В сверхтоталитарном мире Оруэлла заговор — фикция и вместе с тем ловушка, придуманная для выявления потенциальных врагов Ангсоца.

                В-третьих, нет ничего общего  между гордящимся своей профессией  и статусом строителем космического  корабля и комплексующим, затравленным сотрудником пропаганды Уинстоном.

               В-четвертых, по-разному представлены  в романе фигуры, воплощающие  высшую власть. Благодетель —  живой, реальный человек, лично  производящий казни, дважды беседующий  с героем.

               В-пятых, тема памяти — центральная  у Оруэлла — занимает Замятина  гораздо меньше, чем тема воображения:  из его героя «вырезают» индивидуальные  фантазии, а не историческую память.

               В-шестых, чистота, порядок, блеск, комфорт, выражающие гедонистический идеал замятинского мира, составляют резкий контраст убожеству, насилию и истерии Океании. В отличие от Замятина, у Оруэлла нет замысла показать счастье, компенсирующее свободу. Жестокость государства у Замятина — это наказание для пользы дела, а не сладострастный цинизм властолюбивых параноиков из Внутренней партии. Замятин бунтует против машины — Оруэлл восстает против идеологии.