Автор работы: Пользователь скрыл имя, 21 Апреля 2013 в 14:36, реферат
Родился он 29 октября (11 ноября по н.с.) 1894 года в Студенках Ковенской губернии, на границе с Польшей, и провел там все детство. Отец Георгия Иванова происходил из небогатых дворян. Несколько поколений мужчин в этом роду были военными.
Иванов Георгий Владимирович
29 октября (10 ноября) 1894 года – 26 августа 1958 года
Родился он 29 октября (11 ноября по н.с.) 1894 года в Студенках Ковенской губернии, на границе с Польшей, и провел там все детство. Отец Георгия Иванова происходил из небогатых дворян. Несколько поколений мужчин в этом роду были военными. Отец поэта также сделал военную карьеру и одно время состоял флигель-адъютантом при болгарском короле Александре Баттенбергском. Мать Георгия Иванова, баронесса, принадлежала к голландской родовитой семье, которая лет триста назад осела в России. При болгарском дворе она блистала своей красотой и светскими манерами. Желание вечного праздника сохранилось у нее на всю жизнь, часто не согласуясь с обстоятельствами. А обстоятельства менялись.
Вернувшись в Россию и получив довольно большое наследство, отец поэта обосновался в Студенках, решив стать образцовым хозяином. Из этого ничего не вышло, поскольку и здесь по инерции продолжалась «придворная» жизнь - балы, приглашения знаменитых баритонов, выезды, пикники, фейерверки...
Маленького Юрочку (так называли Георгия Иванова домашние) наряжали, как инфанта, в бархатные камзольчики, из дворовых мальчишек создали потешные войска, подарили ему свой остров на пруду и спустили на воду большой игрушечный крейсер, которым он командовал...
Это великолепие кончилось в один день, когда семья разорилась. Вскоре отец умер при загадочных обстоятельствах (предполагают, что это было самоубийство), мать, не умея жить без общества, стала разъезжать по друзьям, а воспитанием Юрочки занялась его старшая сестра. Его сдали на учебу во 2-ой Кадетский корпус, и он стал обыкновенным мальчиком. Сестра уехала учиться в Швейцарию, и муки роста удвоились чувством тоски, которая навсегда оставила в нем свою зарубку «У всего на земле есть синоним, Патентованный ключ для любого замка - Ледяное, волшебное слово Тоска».
Забегая вперед, можно сказать, что с тоски - с тоски по России - начался настоящий Георгий Иванов.
Отрочество и юность Георгия Иванова прошли в Петербурге. Печататься он начал очень рано, еще во время учебы в Кадетском корпусе. Тогда же он познакомился с Александром Блоком, Михаилом Кузминым, Георгием Чулковым, подружился с Игорем Северяниным. Врожденное остроумие, светские манеры, общительный характер облегчили ему вхождение в литературный круг.
Дебютировал он сразу в двух ипостасях - и как поэт, и как критик в 1910 году в первом номере небольшого журнала «Все новости литературы, искусства, театра, техники и промышленности». Под собственным именем было помещено его стихотворение «Он - инок. Он - Божий...», а под псевдонимом Юрий Владимиров - критическая статья, в которой шестнадцатилетний подросток разбирал «Собрание стихов» Зинаиды Гиппиус, «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского и «Стихотворения» Максимилиана Волошина. Не больше и не меньше!
Отзывы на первую стихотворную книгу Георгия Иванова с эффектным названием «Отплытье на о. Цитеру» (остров, на котором царил культ Афродиты) содержали вялые похвалы и поучительные назидания «...изысканные милые стихи, но самостоятельного пока не дал ничего» (Брюсов) . С 1914 по 1922 год у Георгия Иванова вышли еще четыре книги - «Горница», «Вереск», «Сады», «Лампада». Принципиально они мало отличались от первой - «большое совершенство в исполнении скромной задачи» (В. Жирмунский) .
В то время Георгий Иванов примеривал себя и к футуристам, и к акмеистам, но говорить о каком-то его ученичестве или атипической зависимости от того или иного поэтического направления вряд ли справедливо. Он был, по определению Зинаиды Гиппиус, «поэтом в химически чистом виде», но пока у его души не появилось темы (что мы называем судьбой поэта), это было инстинктивное, самодовлеющее стихотворчество, которое без труда вписывалось в любое направление.
После гибели Николая Гумилёва Георгий
Иванов возглавил поэтическое
Тревожная, трагедийная Муза зрелого Георгия Иванова, конечно же, петербургского происхождения. Имперский, великодержавный Петербург, революционный Петроград, «гранитный город славы и беды» (Ахматова) навсегда остался «невралгическим центром» его поэзии, но чувство «трагической развязки» века XIX - которая не случайно разразилась именно в Петербурге («колыбели трех революций»), - настигло его только за границей. «Там, в этом призрачном сумраке, с Акакия Акакиевича снимают шинель, Раскольников идет убивать старуху, Лиза бросается в ледяную воду Лебяжьей канавки. Иннокентий Анненский в накрахмаленном пластроне и бобрах падает с тупой болью в сердце на ступени Царскосельского вокзала...» - вспоминал он свой город в очерке «Закат над Петербургом».
Лихорадочные белые ночи, ядовитые миазмы болот, сквозные ветры - вся география города вызывала «достоевскую» возбужденность, болезненность чувств и таила рок. Причастность к этому городу - свою отмеченность роком - Георгий Иванов с годами ощущал все острее.
Этот очерк можно назвать психологической хроникой распада империи.
«Овеянный тускнеющею славой, В кольце святош, кретинов и пройдох, Не изнемог в бою Орел Двуглавый, А жутко, унизительно издох».
Такие стихи можно было бы считать запрещенным ударом по патриотическим чувствам белой эмиграции, если бы не «комментарии» к ним в «Закате над Петербургом» - об утрате имперского сознания, да и просто чувства самосохранения. Исторический фон мировая война, Февраль, потом Октябрь, на улицах инвалиды, вернувшиеся с фронтов, и - всевозможные лекции, диспуты «Виновата ли она», «Любовь или самоубийство», литературные суды, премьеры спектаклей, где действуют «души до рождения», «некто в черном», театры как никогда переполнены, накрашенный Кузмин распевает свои куплеты «Ах, зачем же нам даны Лицемерные штаны!», в студии Мейерхольда актеры с приклеенными лиловыми носами разыгрывают какие-то дьявольские мистерии... Пророческое предостережение Блока о «холоде и мраке грядущих дней» кажется только удачно найденными строками. «Дети страшных лет России» не верили ему. «Никогда еще жизнь не казалась такой восхитительной... - свидетельствует Георгий Иванов, - нигде не дышалось так упоительно, так сладостно-тревожно, как в обреченном, блистательном Санкт-Петербурге».
В октябре 1922 г. Г. Иванов вместе со своей женой Ириной Одоевцевой покидает Россию. В годы эмиграции живет в Берлине, Париже, иногда — в Риге. Во время второй мировой войны Иванов находился в Биаррице, откуда вновь возвращается в Париж после ее окончания.
Иванов много публикуется в эмигрантской прессе со своими стихотворениями, критическими статьями, пишет прозу (неоконченный роман «Третий Рим» (1929, 1931), «поэма в прозе» «Распад атома» (1938 г., Париж).
В эмиграции Г. Иванов делил с В. Ходасевичем звание «первого поэта», хотя многие его произведения, особенно мемуарного и прозаического характера, вызывали массу неблагоприятных отзывов как в эмигрантской среде, так и, тем более, в Советской России. Это касается, в особенности, вышедшей в 1928 г. книги очерков «Петербургские зимы».
Вершиной поэтического творчества Иванова стали сборники «Розы» (1931, Париж) и «1943-1958. Стихи» (подготовленный самим автором, но вышедший через несколько месяцев после его смерти). В самом начале 1937 г. в Берлине вышла в свет единственная прижизненная книга «Избранного» Г. Иванова — «Отплытие на остров Цитеру», практически повторяющая название первого сборника, вышедшего ровно за 25 лет до этого. Только один из трех разделов этой книги содержал стихотворения, ранее не включавшиеся автором в сборники.
Потерянная Россия - «вечный укор блудному сыну» (Вл. Смирнов) - стала его наваждением, его трагедией, его смертельной «поэтической игрой».
Последние годы жизни прошли для Г. Иванова в нищете и страданиях — с 1953 г. он вместе с И. Одоевцевой проживает в приюте для престарелых в Йере, недалеко от Тулона, до самой своей смерти 26 августа 1958 г. Позднее прах поэта был перенесен на парижское кладбище Сен Женевьев де Буа.
Ликование вечной, блаженной весны.
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я - весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится -
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
...Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоём,
Вдоль замёрзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идём,
Как попарно когда-то ходили поэты.
Георгий Иванов. Белая лира.
Избранные стихи 1910-1958.
Москва: Яуза, 1996.
Мне весна ничего не сказала -
Не могла. Может быть - не нашлась.
Только в мутном пролете вокзала
Мимолетная люстра зажглась.
Только кто-то кому-то с перрона
Поклонился в ночной синеве,
Только слабо блеснула корона
На несчастной моей голове.
Строфы века. Антология русской
поэзии.
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
Все образует в жизни круг -
Слиянье уст, пожатье рук.
Закату вслед встает восход,
Роняет осень зрелый плод.
Танцуем легкий танец мы,
При свете ламп - не видим тьмы.
Равно - лужайка иль паркет -
Танцуй, монах, танцуй, поэт.
А ты, амур, стрелами рань -
Везде сердца - куда ни глянь.
И пастухи и колдуны
Стремленью сладкому верны.
Весь мир - влюбленные одни.
Гасите медленно огни...
Пусть образует тайный круг -
Слиянье уст, пожатье рук.
Георгий Иванов. Белая лира.
Избранные стихи 1910-1958.
Москва: Яуза, 1996.
Георгий Иванов (слева) и Ирина
Одоевцева (вторая справа) в доме для престарелых.
Йер, 1957 г.