История создания поэмы «Двенадцать»

История создания поэмы  «Двенадцать»

Поэма была написана Блоком в январе 1918 года, почти через год после  Февральской революции, и всего  через два месяца после Октябрьского переворота.

 Поэма сочинялась единым  духом, в послереволюционном, застывшем  от холода Петрограде, в состоянии  какого-то полубессознательного  лихорадочного подъёма, всего  за несколько дней, и на её  окончательную доработку понадобился  лишь один месяц. Закончив текст  поэмы вчерне, непосредственно после  легендарной финальной фразы  «…в белом венчике из роз,  впереди Исус Христос…», Блок оставляет несколько сумбурную, но очень показательную реплику в своей записной книжке 1918 года, полностью посвящённой периоду поэмы «Двенадцать»

Необходимо очень хорошо представлять себе, в какой обстановке создавалось  это произведение, совершенно необыкновенное и для Блока, и для всей русской  поэзии. Всего два месяца после  большевистского переворота, меньше года — после всеобщей эйфории  демократической Февральской революции… Резкий душевный подъём и вместе с  тем — усталость после двух лет, проведённых на фронте, пронизывающий  зимний холод и начинающаяся разруха, расправы и разбой на улицах столицы  и — тревога перед наступающими на Петроград немецкими войсками.

3 марта по новому стилю поэма  «Двенадцать» была опубликована, что показательно, в газете эсеров  «Знамя труда», а в мае —  впервые вышла отдельной книгой. Вот что писал о тонком внутреннем  настрое Блока художник Юрий  Анненков, первый иллюстратор поэмы  «Двенадцать», весьма тесно общавшийся  с поэтом именно в этот год.

Блок рассказывал, что начал  писать «Двенадцать» с середины, со слов: «Уж я ножичком полосну, полосну!», затем перешёл к началу и единым духом написал почти всё: первые восемь песен поэмы. Числовая символика тоже возникла с самого начала. О том, что красногвардейские патрули на самом деле состояли из 12 человек, говорят и документы, и мемуары (в частности, книга Джона Рида). В черновике поэмы есть пометка Блока: «Двенадцать (человек и стихотворений)». Из другой пометки видно, что Блок вспомнил и поэму Некрасова об атамане Кудеяре и его двенадцати разбойниках.[4] В записных книжках этого времени Блок пишет: «Барышня за стеной поёт. Сволочь подпевает ей… Это слабая тень, последний отголосок ликования буржуазии». «Жильцы дома продолжают шипеть, трусить и нашёптывать слухи…» «Значит, буржуев будут резать?»[4] Совершенно в унисон с воспоминаниями Анненкова, написанными в эмиграции спустя почти полвека, в Америке — звучат и слова Блока — о самом себе и о своей поэме «Двенадцать».

В апреле 1920 года Блок добавляет эти  слова, полные внутренней борьбы и сомнения: «Оттого я и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией…»  Тем не менее, через год, в предсмертном бреду Блок требовал от своей жены обещания сжечь и уничтожить все  до единого экземпляры поэмы «Двенадцать». Это было напрямую связано с той  эволюцией в отношении Блока  к революции и большевикам, которую  он прошёл после создания поэмы.

Словно услышав сомнения автора, сразу же после публикации и первых концертов поэма была принята  буквально в штыки большинством представителей русской интеллигенции. Многие из бывших обожателей, поклонников, попутчиков и даже друзей Блока просто порвали с ним всякие отношения, что вполне объясняется накалом  страстей (особенно в первые зимние месяцы) после Октябрьской Революции большевиков. На одном из митингов, организованных с целью поддержки политических заключённых, жертв большевистского террора, прошедшем под заглавием «Утро о России», Ахматова читала своё старое, печально знаменитое стихотворение «Молитва», в новых условиях получившее ещё более зловещий, мистический оттенок. Выступала она в окружении своих друзей: в том же антибольшевистском концерте танцевала Ольга Судейкина, и играл на рояле Артур Лурье. Блок на это собрание, разумеется, не пошёл. Позже ему рассказали, что публика на этом концерте кричала в его адрес: «Изменник!»

Гумилёв в своём кругу утверждал, что Блок, написав «Двенадцать» послужил «делу Антихриста» — «вторично  распял Христа и ещё раз расстрелял государя».[8] Всеволод Ива́нов в своих воспоминаниях пишет о своей встрече за чашкой чая с адмиралом Колчаком и передал его слова. «Горький и в особенности Блок талантливы. Очень, очень талантливы… И всё же обоих, когда возьмём Москву, придётся повесить…». Существуют, однако, некоторые сомнения относительно того, с истинным ли Колчаком встречался Ива́нов. Антон Сорвачев, у которого, согласно воспоминаниям Ива́нова, и произошла встреча, был мастером на розыгрыши и шутки с разного рода подменами. Об этом писал, в частности, Леонид Мартынов, которому доводилось нередко встречать у Сорвачева в Омске многих известных поэтов и писателей, и в то время, когда те достоверно находились в Москве. О встрече Иванова с Колчаком Мартынов высказался более чем определенно, заявив, что имел место трюк Сорвачева. Одновременно с крайним неприятием белой гвардии поэма «Двенадцать» не получила однозначного одобрения и со стороны новых властей, которые первое время вызывали горячее сочувствие самого Блока.

Из людей, близких Блоку, приняли  и поддержали его буквально считанные  единицы. Среди них: Мейерхольд, академик С. Ф. Ольденбург, Ремизов и Есенин.[8] Читая «Двенадцать» даже его близкие  и старые друзья испытывали удивление, испуг и даже полное неприятие  позиции поэта: столь неожиданной  и полностью выпадающей из своего окружения она была. Не раз Блок слышал от них не только предостережения  — но и даже прямое осуждение  своему политическому «левому уклону».

Но даже с чисто творческой точки  зрения это яркое и в целом  недопонятое произведение сразу  же встало особняком в русской  литературе Серебряного века. Ключ к реальному пониманию поэмы можно найти в творчестве известного шансонье и поэта М. Н. Савоярова, концерты которого Блок посещал десятки раз в 1915—1920 годах и творчество высоко ценил.[11] По всей вероятности, Блок испытал довольно сильное влияние эксцентрического стиля артиста и даже поэта М. Н. Савоярова, которое более всего сказалось в его послереволюционном творчестве. Так, по мнению Виктора Шкловского, поэму «Двенадцать» все дружно осудили и мало кто понял именно потому, что Блока слишком привыкли принимать всерьёз и только всерьёз. В «Двенадцати», этом портрете революционного Петрограда, который Шкловский сравнивал с «Медным всадником» Пушкина, зазвучали совершенно новые мотивы. Одним из первых это почувствовал тот же Шкловский:

«Двенадцать» — ироническая  вещь. Она написана даже не частушечным  стилем, она сделана «блатным»  стилем. Стилем уличного куплета вроде  савояровских.

…Но не только сам текст и образный ряд стихов в представлении самого Блока был связан с «пониженным» и эксцентрическим савояровским стилем. По его мнению, и само чтение вслух (или артистическая декламация) должна была сопровождаться соответствующими тексту интонациями и мимическими эффектами. Сразу после публикации поэмы, в марте 1918 года, в период активных чтений, обсуждений и премьерной подготовки жена Блока, Любовь Дмитриевна репетировала поэму «Двенадцать» для декламаций на литературных вечерах и концертах. Не следует забывать, в какой обстановке холодного, полуразрушенного революцией города происходили эти чтения… Именно в это время Блок специально приводил Любовь Дмитриевну на савояровские концерты, чтобы показать, каким именно образом и с какой интонацией следует читать эти стихи, совсем не так, как читали его поэзию прежде.[14] Многократно он подчёркивает важность этого вопроса, чтобы образы и интонации поэмы были если и не буквально поняты, то хотя бы точно произнесены и доведены до уха слушателя в том виде, как они звучали внутри его собственного сознания. Именно этим временем датирована одна из характерных и показательных по настроению записей, сделанных Блоком в своих дневниках.

Сам Блок «Двенадцать» почти никогда  не читал, и читать не умел. Как правило, с чтением поэмы выступала  его жена. Впрочем, если верить почти  единодушным отзывам слушавших  «Двенадцать» в исполнении Любовь Дмитриевны, читала она плохо, то и дело преувеличивая и впадая в дурную театральщину. Крупная, казавшаяся даже громоздкой женщина с массивными руками, обнажёнными почти до самых плеч, резко выкрикивая и жестикулируя, металась по эстраде, то садясь, то снова вскакивая. Некоторым наблюдавшим казалось, что и Блоку слушать Любовь Дмитриевну было досадно и неприятно. Навряд ли это на самом деле было так, поскольку Блок постоянно советовал и даже показывал ей, как именно следовало бы читать поэму. Для этого он и водил Любовь Дмитриевну на концерты грубоватого куплетиста Савоярова. Судя по всему, Блок полагал, что читать «Двенадцать» нужно именно в той жёсткой эксцентричной манере, — как это делал Савояров, выступая в амплуа питерского уголовника или босяка. Однако сам Блок так читать не умел и не научился. Для этого ему пришлось бы самому стать, как он выразился, «эстрадным поэтом-куплетистом»

Читая «Двенадцать» и некоторые  одновременно написанные с ними газетные статьи Блока, даже его близкие и  искренне сочувствующие ему старые друзья одновременно испытывали порой  и удивление, и испуг, и даже полное неприятие неожиданной и полностью  выдающейся из своего круга новой  позиции поэта. Не раз Блок слышал от них и предостережения —  и осуждение своему «левому повороту»

Шум и грохот «мировой истории», с  которого начиналась поэма «Двенадцать», постепенно затихнул, уступив место  тишине, давящей тишине, а потом  и мёртвой. В феврале 1919 года Блок был арестован петроградской  Чрезвычайной Комиссией. Его подозревали  в участии в антисоветском  заговоре. Через день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, так как за него вступился Луначарский.Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В 1920 году Блок записал в дневнике: «…под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне».

Поэма «Двенадцать», однако, успела пробить  брешь в широкую толпу, ту толпу, которая никогда раньше Блока  не читала. Поэму «Двенадцать» эта  толпа опознала по слуху, как родственную  ей по своей словесной конструкции, словесной фонетике, которую вряд ли можно было тогда назвать «книжной»  и которая скорее приближалась к  частушечной форме. Несмотря на наступившее  творческое молчание поэта, его популярность, благодаря «уличной» фонетике «Двенадцати», росла со дня на день.

                    Сюжет

Первая глава представляет собой экспозицию — заснеженные  улицы революционного Петрограда зимой 1917—1918. Описаны несколько прохожих — священник, богатая женщина  в каракуле, старухи. По улицам идёт патрульный отряд революционеров из двенадцати человек. Патрульные обсуждают своего бывшего товарища Ваньку, бросившего революцию ради кабаков и сошедшегося с бывшей проституткой Катькой, а также поют песню о службе в Красной гвардии. Неожиданно отряд сталкивается с повозкой, на которой едут Ванька с Катькой. Красногвардейцы нападают на сани; извозчику удаётся выехать из-под огня, но Катька погибает от выстрела одного из двенадцати. Убивший её боец Петруха печалится, но товарищи осуждают его за это. Патруль идёт дальше, держа шаг. За ними увязывается шелудивый пёс, но его отгоняют штыками. Затем бойцы видят впереди неясную фигуру и пытаются стрелять по ней, но безрезультатно — впереди них идёт Иисус Христос.