Библейские мотивы в романе М.А Булгакова «Мастер и Маргарита»

ГАОУ НПО ПУ-51

Реферат по литературе

Библейские мотивы в романе М.А Булгакова «Мастер и Маргарита»

Выполнила: Ученица 25 группы 

« Мастер по обработки цифровой информации»

Шендерюк Ольга.

п. Акбулак 2012г.

Роман Булгакова «Мастер и Маргарита» — особое произведение, в котором писателю удалось сплавить воедино миф и реальность, сатирическое бытописание и романтический сюжет, бесстрастие объективного изображения и иронию, сарказм. Как в романе прослеживается мотив вечных человеческих ценностей? Какие силы формируют судьбы людей и сам исторический процесс? Что лежит в основе человеческого поведения: стечение обстоятельств, ряд случайностей, предопределение или следование избранным идеалам, идеям? Уже в самом начале произведения поставлены перед нами эти вопросы.

Завязка романа — спор двух литераторов, Михаила Берлиоза и Ивана Бездомного, с встретившимся им незнакомцем на Патриарших прудах. На сентенцию героев о невозможности существования Бога Воланд возражает: если Бога нет, кто же управляет жизнью человеческой и «всем вообще распорядком на земле»? Кажется, Иван Бездомный сумел ответить на этот вопрос: «Сам человек и управляет ». Но дальнейшее развитие сюжета опровергает этот тезис, подчеркивает относительность человеческого знания, зависимость человека от тысячи случайностей (вспомним, например, о нелепой смерти Берлиоза под колесами трамвая). А если жизнь человека действительно вся соткана из случайностей, то может ли он ручаться за завтрашний день, за свое будущее, отвечать за других? Что же является истиной в этом хаотическом мире? Существуют ли какие-нибудь неизменные нравственные категории, или они текучи, изменчивы, и человеком движет страх перед силой и смертью, жажда власти и богатства? Эти вопросы ставятся автором романа в «евангельских» главах; своеобразном идейном центре произведения, которые представляют собой главы из романа Мастера. Роман Мастера — произведение о нравственной ответственности человека за свои поступки. Богатый жизненный опыт Понтия Пилата помогает ему понять Иешуа как человека. У римского прокуратора нет желания губить жизнь бродячего философа, он пытается склонить Иешуа к компромиссу, а когда это не удается, уговорить первосвященника Кайфу помиловать Га-Ноцри по случаю наступления праздника Пасхи.

Наблюдая за авторскими ремарками к репликам Понтия Пилата, мы обнаруживаем в нем и человеческое соучастие к Иешуа, и жалость, и сострадание. И вместе с тем страх. Именно он, рожденный зависимостью от государства, необходимостью следовать его интересам, а не истине, и определяет в конечном счете выбор Понтия Пилата. Понтий Пилат для Булгакова, в отличие от установившейся в истории христианства традиции, — не просто трус, фарисей, отступник. Его образ драматичен: он и обвинитель, и жертва. Отступившись от Иешуа, он губит себя, свою душу. Вот почему загнанный в угол необходимостью предать смерти бродячего философа, он про себя произносит: «Погиб!», а затем: «Погибли!». Он гибнет вместе с Иешуа, гибнет как свободная личность. Тема нравственного отступничества в романе сопряжена с темой искупления. Понтий Пилат, наказанный памятью человечества за свое отступничество, томится в одиночестве двенадцать тысяч лун. Писатель проецирует выбор римского прокуратора на вечность, на весь мировой ход истории. Конкретно-временной спор Понтия Пилата с Иешуа об истине, добре превращается во вневременной конфликт. В нем отражено вечное противостояние идеального и реального, общечеловеческого и социально-политического.

Кто же такой булгаковский Иешуа? Чем он отличается от евангельского Иисуса? Булгаков по-своему рассказывает легенду о Христе. Образ героя удивительно осязаем, он вырастает из реалистических подробностей, характер его жизненно убедителен — это обычный смертный человек, проницательный и наивный, мудрый и простодушный. Вместе с тем — это и воплощение чистой идеи, высший прообраз человека и человечества. Иешуа беззащитен, слаб физически, но силен духовно — он провозвестник новых человеческих идеалов. Ни страх, ни наказания не могут заставить его изменить идее добра, милосердия. Даже перед угрозой смерти он не отступается от своих идей и идеалов. Прямых литературных прообразов, «старших братьев » у Иешуа Булгакова, по существу, не было, поскольку вплоть до ХХ века существовал некий негласный запрет: попытки изобразить Иисуса могли расцениваться как кощунство. Только Достоевский в романе «Братья Карамазовы» впервые в русской литературе создает его образ. Но его Христос — безмолвный, почти бесплотный, совсем не из земного мира. Образы же людей христианского духа и святости встречались в литературе в ХIХ века: Пророк Лермонтова, герои Достоевского (князь Мышкин, старец Зосима, Алеша Карамазов).

В густонаселенном мире булгаковского романа существует не только Иешуа — прообраз Христа, но и сатана — Воланд со своей свитой, чей образ характерен своей многомерностью: он и характер, и идея, он и реален (автор наделяет образ многими жизненными подробностями), и представляет собой, в то же время, существо иного — фантастического, потустороннего — мира. Он вездесущ: ему подвластно пространство и время, он мог присутствовать во время допроса Иешуа Понтием Пилатом, завтракать вместе с философом Кантом, знать многих выдающихся людей прошлого. При этом выясняется интересный факт: никто из действующих лиц романа, кроме Мастера и Маргариты, не распознает в Воланде сатану, так как простой обыватель не допускает существования чего-то необъяснимого с точки зрения здравого смысла. Хотя имя Faland в немецком языке служило для обозначения черта, образ Булгакова нельзя свести только к этому средневековому понятию. Воланд вобрал в себя многие черты других духов зла: Сатаны, Вельзевула, Люцифера, Асмодея. Более всего Воланд связан с Мефистофелем Гете. Их «духовное родство» закреплено уже самим эпиграфом к роману. Но, в отличие от Мефистофеля, булгаковский персонаж не сеет беспричинно зла, не является духом искушения. Некоторые черты Воланда (бесстрашное всевидение, гордое одиночество) сближают его с Демоном Лермонтова. Вместе с тем, такого дьявола, каким его изобразил Булгаков, в мировой литературе до сих пор не существовало. Однозначно его оценить невозможно.