Карнавал и маскарад как типы культуры

 

 

МИНИСТЕРСТВО КУЛЬТУРЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ  БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

ОРЛОВСКИЙГОСУДАРСТВЕННЫЙ  ИНСТИТУТ ИСКУССТВ И КУЛЬТУРЫ

 

КАФЕДРА ТЕОРИИ И ИСТОРИИ  НАРОДНОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ

 

 

РЕФЕРАТ НА ТЕМУ: КАРНАВАЛЫ И МАСКАРАДЫ В РОССИИ

 

 

 

 

 

 

                      Выполнила: Гладченкова К.А.

    студент 204 группы

                                           Специальности руководство любительским

                                                    театром

Проверила: старший преподаватель

Жиляева С.Н.

 

 

Орел 2012

Карнавал и маскарад как типы культуры

Под маскарадом мы понимаем особый тип  культуры, генетически связанный  с народной карнавальной культурой, в частности, смеховой культурой  Средневековья и Ренессанса, во многом на нее ориентирующийся (причем такая  принципиальная ориентация на карнавальную культуру составляет важнейшее имманентное  качество маскарадной культуры), но одновременно онтологически и типологически  противостоящей (и противопоставляющей  себя) карнавалу.

Вполне очевидно, что понятия  «маскарад» и «карнавал» используются единственно в качестве некоторых  достаточно условных моделей, к которым  ни в коей мере не сводится культура соответствующей эпохи.

Расцвет карнавальной культуры, достижение его апогея одновременно означал  разложение во второй половине XVI века карнавала и зарождение в его  недрах нового типа культуры – маскарада. В литературе это связано не в последнюю очередь с тем, что «авторское анализирующее сознание, как бы оно ни опиралось на народную культуру, онтологически и принципиально отличается от коллективного, восходящего к мифологическому и не утратившего связи с лежащими в основе карнавальной культуры представлением о связи человека с природными ритмами о единстве и нерасторжимости человека и природы». 

Возникнув еще в недрах карнавальной культуры, элементы маскарада в течение  последующих эпох сложились в  целостную систему, находящую разнообразные, но типологически родственные проявления в художественном тексте. По-видимому, окончательное оформление маскарада  в единый тип культуры и появление  маскарадной литературы можно отнести  к первым десятилетиям нашего столетия, что, разумеется, не говорит о возможности  отождествления маскарадной литературы с литературой модернизма.

Основные топосы, определяющие своеобразие и единство маскарадной культуры, – это семантические поля маски и праздника; своеобразным «посредником», обеспечивающим взаимодействие этих двух топосов, оказывается игра. «Именно на пересечении этих векторов и возникает маскарадная культура; они присутствуют и в карнавале, но имеют там иную ценностную иерархию, наполнены иным содержанием и обладают иной структурой».

Элементы маскарадной культуры содержатся, таятся и вызревают внутри самого карнавала. Более того, зародыши этих элементов, истоки маскарадного отношения  к миру содержатся уже в мифологическом сознании, в котором берет свое начало и карнавальное мироощущение. Разумеется, элементы карнавальной и маскарадной культуры, точнее, элементы, которые впоследствии войдут в состав карнавальной и маскарадной культуры, не находятся в мифе в антагонистическом противоречии, но дополняют и оттеняют друг друга; в обеих культурах они присутствуют, но выполняют там различные функции, занимают неодинаковое место по отношению друг к другу, вступают в неодинаковые связи и наполнены разным идейным содержанием.

Элементы маскарадной культуры в своей основе – это лишь несколько  видоизмененные, «мутировавшие» компоненты карнавала, причем эта трансформация карнавала в маскарад могла произойти лишь вследствие возникновения определенных условий, связанных с изменениями в общественном сознании в результате возникновения новой социокультурной ситуации. Такие изменения произошли в Европе на рубеже XVI и XVII столетий. Одним из проявлений, симптомов кризиса общественного сознания стали, как и бывает обычно в кризисные периоды, активные поиски новых художественных форм, особенно заметные на фоне неторопливой эволюции искусства в XIII – XVI веках.

Действительно, во второй половине XVI и начале XVII столетия происходит такое  радикальное обновление художественного  мышления буквально во всех сферах искусства, которого не знала, пожалуй, ни одна другая эпоха. Появилась и  быстро распространилась комедия dell’ arte, комедия масок, которая, являясь венцом развития карнавальной культуры, одновременно знаменовала собой смещение акцентов в рамках этой культуры: маска из второстепенного, вспомогательного атрибута, каким она была в карнавале, превращается в основу новой культуры.

Маска, которая в карнавале была в первую очередь средством обретения  нового образа и новой сущности, выражая принципиально важную для  карнавальной культуры идею обновления, рождения, в маскараде становится инструментом и способом сокрытия истинного  лица и истинной сущности, средством  обмана.

Если в карнавале маска была в первую очередь средством обретения  нового образа и новой сущности, выражая принципиально важную для  карнавальной культуры идею обновления, рождения, то в маскараде она становится средством обмана, инструментом и  способом сокрытия истинного лица и  истинной сущности, утаивания, забвения: карнавальная маска несет рождение, маскарадная – смерть. Не случайно так несхожи пышные, украшающие, развлекающие, праздничные маски, которые  носят участники карнавала, и  скрывающая глаза черная полумаска  на бале-маскараде.

Заметим, однако, что различие между  карнавальной и маскарадной маской достаточно условно и имеет смысл  только как часть более общего противопоставления; ведь обретение  новой сущности, достигаемое в  карнавале с помощью маски, переодевания, предполагает или во всяком случае не исключает и сокрытия собственного лица, точно так же, как и изменение лица в маскарадной культуре может иметь целью и обретение нового.

В маскарадной культуре маска обладает несравненно большим значением, нежели в карнавальной, где она  была лишь одним из атрибутов праздника: происходит смена приоритетов, изменение  парадигмы, перестройка всей ценностной иерархии различных компонентов  и атрибутов культуры, обусловленное переменами в мировосприятии и отношении к миру, которые произошли на рубеже эпохи Возрождения и Нового времени.

«Рассматривая эволюцию концепта «мир – театр», Р. Шамбер выделяет важный аспект связи идеи «смерти Бога» с изменением самополагания человека, предопределивший не только активное обращение художников столетия к топосу маски, но и изменения в характере маски в культуре Нового времени».

Показательно, что в XVIII веке маскарад воспринимается еще как одна из форм карнавала; при этом ведущей чертой – и основной функцией – маскарада  оказывается обретение свободы, принципиально важное и для карнавала. Бал - маскарад становится привилегированным  моментом, когда на миг наслаждаются опьяняющим ощущением свободы, моментом, когда в порядке исключения, благодаря  анонимности, можно быть только самим  собой.

Вместе с тем, уже здесь проявляется  и принципиальное отличие функций  и функционирования топоса маски в карнавальной и маскарадной культурах. Карнавальная свобода ни в малейшей степени не предполагала каких бы то ни было ограничений, тогда как свобода, обретаемая на бале - маскараде, осознается как конвенциональная, условная, временная, недолговечная – и тем самым эфемерная.

Карнавал воспринимает себя как  явление, не ограниченное какими-либо временными рамками, то есть вечное, выходящее  за рамки обыденного представления  об однородном времени. Дело не только в том, что карнавалу присуща  принципиально иная, циклическая, связанная  с природными и мифическими ритмами  временная организация, но и в  том, что карнавальный праздник –  это праздник, который никогда  не кончится – во всяком случае, именно так воспринимают его участники  карнавала. Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал не знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы. «Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны. Таков карнавал по своей идее, по своей сущности, которая отчетливо ощущалась всеми его участниками». 

Разумеется, все участники карнавала  прекрасно осознают, что когда-нибудь – и они даже точно знают, когда  именно – наступит конец карнавала, и праздник сменится буднями, а праздничное  время – обычным линейным временем. Но это знание остается за пределами, вне, за рамками самого карнавала, оно не принадлежит карнавалу и не оказывает влияние на его самоощущение. Таким образом, обладая достаточно четко очерченными границами и во времени, и в пространстве, карнавал не задумывается о существовании этих границ, ощущает и воспринимает себя как лишенный границ. Иными словами, у карнавала границы есть, но для карнавала границ не существует.

Праздник воспринимается и самим  карнавалом, и его участниками  не как исключение, носящее временный, преходящий характер, но как новая, причем единственно возможная, вечная, абсолютная норма. В противоположность  карнавалу, маскарад отчетливо –  и постоянно – осознает себя как  нечто временное, преходящее и уже  потому не вполне «настоящее»; более  того, это ощущение эфемерности и  не подлинности оказывается источником и предметом непрекращающейся рефлексии, меняющей сам характер праздничности  и, в конечном итоге, трансформирующей карнавальность в маскарадность.

XVIII век можно рассматривать  как своего рода пограничную  эпоху, когда сохраняется инерция  прежнего восприятия и функционирования  топоса (хотя в данном случае имеет смысл говорить о группе топосов, включающей в себя топосы театра, театральности, зрелищности, игры, смеха, комического, то есть практически все основные топосы маскарадной культуры и одновременно начинает реализовывать себя обусловленная новой парадигмой и, в свою очередь, эту новую парадигму определяющая, формирующая, выражающая трансформация топоса маски.

Явное тяготение литературы XX века к маске стало вполне закономерным или, во всяком случае, вполне объяснимым на фоне той смены парадигмы европейской  культуры, которая к началу нашего столетия. Активное обращение художников, принадлежащих к разным национальным и культурным традициям, исповедующих различные эстетические или политические воззрения, работающих в разных жанрах к темам, так или иначе связанным  с маскарадом, перевоплощением, притворством, обманом, к мотиву маски представляется одной из важнейших особенностей литературы ХХ столетия.

Уже в произведениях, которые традиционно  – и с большой степенью единодушия – рассматриваются как основополагающие для всей литературы столетия, знаменующие  появление нового стиля (или новых  стилей) и преображение всего художественного  дискурса, маска присутствует на уровне темы, на уровне структуры образа, мотива, способа организации произведения – и не просто присутствует, но составляет важнейший элемент поэтики. Разумеется, новаторство Кафки, Джойса, Пруста не сводятся к превращению персонажа в разновидность маски, но, тем не менее, обращение к топосу маски корифеями модернизма и весьма показательно, и нашло очевидное продолжение и развитие в творчестве писателей, ориентирующихся на эту литературную традицию (традиции), но также и во всей литературе столетия.

На протяжении всего столетия топос маски постоянно и очень активно присутствует в дискурсе художественной литературы, актуализируясь в самых разнообразных проявлениях, проступая вполне отчетливо или отступая на второй план, но оставаясь чрезвычайно значимым и показательным. Речь идет не только о теме маски, маскарада, и даже не только об особой структуре образа, в частности, образа модернистского, но и о принципиально важных для литературы нашего века темах и проблемах не тождественности человека самому себе, поисков своего истинного «я», аутентичности, и о мистификации как форме и способе организации произведения, в разработку которых XX век внес немало нового.

В том или ином виде, на уровне тематики и проблематики, структуры образа и сюжетной организации произведения, мотива и концепта к маске обращаются А.Жид и А.Камю, Р.Гари и Б.Виан, Л.-Ф.Селин и Ж.-П.Сартр, С.Беллоу и В.Набоков, В.Вулф и О.Хаксли, А.Мердок и Д.Фаулз, М.Фриш и Ф.Дюрренматт, Р.Музиль и Г.Майринк Э.Канетти и Г.Брох, Х.-Л.Борхес и Х.Кортасар, А.Поссе и Г.Гарсиа Маркес, Э.Хемингуэй и К.Воннегут, Т.Манн и Г.Гессе, К.Абэ и М.Павич, Л.Пиранделло и И.Кальвино; даже это беглое и ни в малейшей степени не претендующее на полноту перечисление писателей XX века, в творчестве которых топос маски (и неразрывно связанный с ним топос игры) занимает принципиально важное место, говорит о том, какое значение имеет концепт маски для литературного процесса в нашем столетии. Особенно изощренны и разнообразны варианты обращения к маске в литературе последних десятилетий.

Топос маски в самых разнообразных его проявлениях активно эксплуатирует не только «высокая», «настоящая», но и развлекательная, массовая, бульварная литература; не случайно появившаяся как целостный культурный феномен именно в XX веке; достаточно упомянуть о невозможном вне этого топоса жанре детектива или о том значении, которое мотив разоблачения играет в жанрах массовой культуры, восходящих к плутовскому, галантно-героическому и авантюрному роману (например, «мыльные оперы»).

Сопоставление маскарадной и карнавальной культур именно как двух типов  культуры должно помочь приблизиться к созданию единой картины изменений  общественного сознания, порождающего искусство Нового времени, и сделать  прогнозы относительно тенденций развития современного искусства. 

 

Карнавалы в России XVIII - XIX веков

Карнавальные празднества в  России – явление дуалистического (двойственного) порядка: с одной  стороны, они оказались заимствованными  из опыта европейской карнавальной культуры и на первых порах насильственно  насаждались верховной властью, с другой – имели свои крепкие  национальные корни в народной праздничной  культуре, хранящей опыт организации  и декорирования театрально-зрелищных  языческих и религиозных (христианских) праздничных шествий, непременными атрибутами которых являлись маски, переодевания, преображения их участников.