Периодизация древнерусской литературы, ее специфические особенности

Патерик – описание жизни святых отцов.

Отдельно следует сказать о жанре апокрифа. Апокриф – буквально переводится с древнегреческого языка как «сокровенный, тайный». Это произведения религиозно-легендарного характера. Апокрифы получили особое распространение в 13-14 веках, но церковь не признавала этот жанр и не признает до настоящего времени.

Развитие древнерусской литературы XI–XVII веков идет путем постепенного разрушения устойчивой системы церковных жанров, их трансформации. Жанры же мирской литературы подвергаются беллетризации. В них усиливается интерес к внутреннему миру человека, психологической мотивировке его поступков, появляются занимательность, бытовые описания. На смену историческим героям приходят вымышленные. В XVII веке это приводит к коренным изменениям внутренней структуры и стиля исторических жанров и способствует рождению новых, чисто беллетристических произведений. Возникают виршевая поэзия, придворная и школьная драма, демократическая сатира, бытовая повесть, плутовская новелла.

3. Литература Киевской Руси. Общая  характеристика.

(середина XI - первая треть XII вв.).

Первые произведения оригинальной древнерусской литературы, дошедшие до нас, относятся к середине XI столетия. Их создание обусловлено ростом политического, патриотического сознания раннефеодального общества, стремящегося упрочить новые формы государственности, утвердить суверенность Русской земли. Обосновывая идеи политической и религиозной самостоятельности Руси, литература стремится закрепить новые формы христианской этики, авторитет власти светской и духовной, показать незыблемость, "вечность" феодальных отношений, норм правопорядка.

Основные жанры литературы этого времени исторические: предание, сказание, повесть - и религиозно-дидактические: торжественные слова, поучения, жития, хождения. Исторические жанры, опираясь в своем развитии на соответствующие жанры фольклора, вырабатывают специфические книжные формы повествования "по былинам сего времени". Ведущим жанром становится историческая повесть, основывающаяся на достоверном изображении событий. В зависимости от характера отражаемых в повестях событий они могут быть "воинскими", повестями о княжеских преступлениях и т. д. Каждый вид исторических повестей приобретает свои специфические стилистические особенности.

Центральным героем исторических повестей и сказаний является князь-воин, защитник рубежей споен страны, строитель храмов, ревнитель просвещения, праведный судия своих подданных. Его антипод - князь-крамольник, нарушающий феодальный правопорядок подчинения вассала своему сюзерену, старшему в роде, ведущий кровопролитные междоусобные воины, стремящийся добыть себе власть силой.

Повествование о добрых и злых деяниях князей опирается на свидетельства очевидцев, участников событий, устные предания, бытовавшие в дружинной среде.

Исторические повести и сказания не допускают художественного вымысла в современном значении этого слова. Факты, изложенные и них, документированы, прикреплены к точным датам, соотнесены с другими событиями.

Исторические жанры древнерусской литературы, как правило, бытуют не отдельно, а в составе летописей, где принцип погодного изложения давал возможность включать в нее разнообразный материал: погодную запись, сказание, повесть. Эти исторические жанры были посвящены важнейшим событиям, связанным с военными походами, борьбой против внешних врагов Руси, строительной деятельностью князя, усобицами, необычными явлениями природы-небесными знамениями. В то же время летопись включала и церковную легенду, элементы жития и даже целые жития, юридические документы.

Одним из древнейших дошедших до нас величайших исторических и литературных памятников второй половины XI -начала XII столетия является "Повесть временных лет" - выдающийся исторический и литературный памятник, отразивший становление древнерусского государства, его политический и культурный расцвет, а также начавшийся процесс феодального дробления. Созданная в первые десятилетия XII в., она дошла до нас в составе летописных сводов более позднего времени. Самые старшие из них -Лаврентьевская летопись - 1377 г., Ипатьевская, относящаяся к 20-м годам XV в., и Первая Новгородская летопись 30-х годов XIV в.

4. «Моление» Даниила Заточника. Идея, художественное своеобразие, личность Даниила.

Необходимость сильной княжеской власти как условие, обеспечивающее возможность успешной борьбы с внешними врагами, способствующее преодолению внутренних противоречий, остро осознавалась теми, кто думал о будущем Руси. Эта идея стоит в центре одного из интереснейших произведений древнерусской литературы – «Моления Даниила Заточника». Памятник этот примечателен не только своей идейной направленностью, своим стилем, но и своей загадочностью: недостаточно ясен вопрос о времени его создания, нет определенного представления о том, кто такой Даниил Заточник, диаметрально противоположно решается проблема взаимоотношения двух основных редакций произведения.

Одна редакция имеет заглавие «Слово Даниила Заточника», другая – «Моление Даниила Заточника». В заглавии «Слова» названо имя князя Ярослава Владимировича, в заглавии «Моления» – Ярослава Всеволодовича. В тексте «Слова» князь называется «сыном великого царя Владимира». Это дает основание видеть в заглавии «Слова» ошибку, и ряд исследователей считает, что имеется в виду либо Юрий Долгорукий, либо Андрей Добрый – сыновья Владимира Мономаха. В этом случае «Слово» должно датироваться временем не позднее 40–50-х гг. XII в. (Юрий Долгорукий умер в 1157 г., Андрей Добрый – в 1141 г.). В отношении адресата «Моления» вывод всех исследователей совпадает: здесь имеется в виду сын великого князя Всеволода III Большое Гнездо Ярослав Всеволодович, княживший с 1213 по 1236 г. в Переяславле-Суздальском. Но существует мнение целого ряда исследователей, что первой редакцией рассматриваемого произведения является не «Слово», а «Моление»: «Слово» – более поздняя переработка «Моления». Несмотря на ряд доводов текстологического характера в пользу первичности «Слова» по отношению к «Молению», несмотря на обоснованность целого ряда положений в пользу более раннего характера идейной направленности «Слова» по сравнению с «Молением», вопрос, что первично – «Слово» или «Моление», остается в стадии гипотез. Бесспорно, однако, что между «Молением» и «Словом», при всей близости этих двух редакций одного произведения, имеется значительная разница в идейной направленности. Если в обеих редакциях в равной мере превозносится и возвеличивается сила и могущество князя и княжеской власти, то отношение к боярству сильно отличается. В «Слове» князь и его бояре не противопоставляются друг другу, в «Молении» же резко подчеркивается превосходство князя над боярами. Здесь автор заявляет, что лучше «в дерюзе служити» князю, чем «в багрянице в боярском дворе».

Столь же неопределенен вопрос о том, кто такой Даниил Заточник. Упоминание Даниила Заточника в летописной повести о битве на Воже в 1378 г. ничего не доказывает, так как, вероятнее всего, оно само восходит к «Слову» или «Молению». Мы не можем даже быть уверенными, существовал ли в действительности такой человек как Даниил, который почему-то когда-то попал в немилость у своего князя. Неясно и само слово «заточник»: оно может иметь значение и «заключенный» и «заложившийся» (закуп – человек, отрабатывающий свой долг). Тексты как «Слова», так и «Моления» дают весьма богатый материал для всякого рода «биографических» предположений о Данииле, но все это именно только догадки, причем, как правило, весьма субъективные. Объективно же из содержания как «Слова», так и «Моления», из самохарактеристик автора следует, что он не принадлежал к господствующему классу. Даниил относился к категории княжеских «милостников», которые происходили из самых различных категорий зависимых людей. Идейная направленность «Моления» с его антибоярскими выпадами и подчеркиванием того, что сила князя – в множестве и доблести окружающих его воинов, дает основание видеть в этом произведении памятник «ранней дворянской публицистики, где в зачаточной форме встречаются уже те требования дворянства, которые позднее, политически окрепнув, оно заявит полным голосом». В «Молении», пишет И. У. Будовниц, «впервые прозвучал голос молодого дворянства, выступившего с требованием сильной и грозной княжеской власти, опирающейся не на бояр, а на преданных своему государю „множество воев“».

Противоречивость выводов о личности Даниила, разнообразие толкований возможного реального подтекста произведения объясняются тем, что большинство афоризмов, из которых состоит весь текст памятника, носит характер «вечных истин», понятных людям разного времени и разного социального положения. Этим же объясняется и популярность произведения у средневекового читателя: оно переписывалось в течение нескольких веков.

Сюжета в сочинении Даниила Заточника по существу нет. Это собранные воедино афоризмы по поводу самых различных обстоятельств человеческой жизни. Каждый из этих афоризмов сам по себе или определенная группа их, объединенная единством затронутой в них темы, могут восприниматься как законченный самостоятельный текст («Аще кто в печали человека призрит, как студеною водою напоить в зноиныи день»; «Яко же бо олово гинеть [пропадает] часто разливаемо [расплавляемо], тако и человек, приемля многая беды»). И все же и «Слово», и «Моление», и переделки этих основных редакций представляют в целом единый текст. Отдельные афоризмы, в предельно сжатой словесной формулировке передающие житейскую мудрость, объединены стоящим за ними образом Даниила Заточника (в данном случае никакого значения не имеет, реальное это имя или нет). Сентенции о вечных и общих для всех людей истинах оказываются перипетиями судьбы определенного человека, вот этого самого Даниила, который обратился к своему князю с посланием. Многообразие предположений о том, кто такой Даниил и какова его судьба, высказываемых поздними исследователями памятника, возникало и перед древнерусским читателем, придавая памятнику облик не механического собрания отдельных афоризмов, а повествования о конкретной судьбе конкретного человека. Трудно судить, является ли такое построение произведения сознательным литературным приемом или же какой-то реальный Даниил, заточенный на озере Лаче, рассказал, пользуясь заимствованными и собственными афоризмами, о своей судьбе и нарисовал образ князя-правителя. В любом случае мы можем говорить, что перед нами произведение высокого литературного уровня, ярко отразившее реальную жизнь.

Книжный характер памятника проявился в том, что автор его широко заимствует афоризмы из книг священного писания (Псалтыри, притч Соломона и др.), из Книги притчей Иисуса Сираха, пользуется Повестью об Акире Премудром, «Стословцем» Геннадия, ему известна Повесть временных лет, Владимирская летопись. Вместе с этим «Слово» и «Моление» поражают тем, что в очень небольшом по объему тексте нашли отражение самые разнообразные стороны русского быта того времени. Даниил не ставил перед собой задачи описать быт. Он пользуется бытовой терминологией, затрагивает явления повседневной жизни для построения сравнений, метафор, отдельных пассажей. Благодаря этому и в «Слове» и в «Молении» перед нами предстают выпуклые зарисовки быта и нравов эпохи.

Взвешивая один из возможных вариантов освобождения от бедности – женитьбу на богатой невесте, Даниил предается пространным рассуждениям о женской злобе. Особенно много места этой теме уделено в «Слове». Инвективы Даниила по адресу злых жен и женской злобы в целом представляют собой вариации на эту популярную у средневековых книжников тему. Даниил пользуется здесь и книжными источниками, и, как он говорит сам, «мирскими притчами» (т. е. светскими поговорками). Живой юмор этих сентенций приводит к тому, что подбор острых афоризмов на тему о женской злобе (Даниил выступает не против женщин вообще, а только против особого, ненавистного ему типа «злой жены») создает конкретную картину семейных взаимоотношений, перед читателем возникают зарисовки поведения человека. «Видех жену злообразну, приничюще к зерцалу и мажущися румянцем, и рех ей: Не зри в зерцало, видевше бо нелепоту лица своего, зане болшую печаль приимеши» .

Рассуждая о возможности уйти в монастырь для спасения от житейских невзгод, Даниил говорит, что лучше «скончати живот [жизнь]», чем лицемерно, из-за желания улучшить свое положение, постричься в монахи. И, приводя примеры такого лицемерия, он рисует яркую картину монашеских нравов: «Мнози бо, отшедше мира сего во иноческая, и паки возвращаются на мирское житие, аки пес на своя блевотины, и на мирское гонение: обидят [оскорбляют, обманывают] села и домы славных мира сего, яко пси ласкосердии. Иде [где] же брацы [свадьбы] и пирове, ту черньцы и черницы и беззаконие: ангелскии [монашеский] имея на себе образ, а бляднои нрав; святителскии имея на себе сан, а обычаем похабен».

Итак, перед нами сочетание в одном произведении высокой книжности с «мирскими притчами», риторических оборотов с бытовой терминологией. Из приведенных цитат можно было убедиться, что словарь Даниила насыщен обыденной и даже сниженной лексикой: «Даниил как бы щеголяет своей грубостью, нарочитой сниженностью стиля, не стесняясь бытового словаря». Эта характерная черта стиля Даниила Заточника объясняется не только тем, что Даниил – представитель низших слоев общества, подневольный человек, стремящийся показать в литературном произведении свою зависимость от превратностей судьбы и от сильных мира сего, но и литературной позицией автора. Как установил Д. С. Лихачев, нарочитая грубость Даниила, его балагурство восходят к скоморошеским традициям. Скоморошье балагурство чувствуется и в гротескных образах автора: в сравнениях, аллюзиях и сопоставлениях ощущается определенное пародирование (свою бедность и невзгоды Даниил сопоставляет с торжественными, полными глубокого смысла библейскими образами: «Аз бо есмь, аки она смоковница проклятая», «И покры мя нищета, аки Чермное море фараона» и т. п. Восхваляя князя, Даниил говорит: «…вид твой яко ливан [ладан] избран, очи твои яко источник воды живы, чрево твое яко стог пшеничен», с. 55–56).

Сочетание приемов и образов высокой книжности со скоморошьим балагурством, переплетение книжных учительных изречений с «мирскими притчами» придают произведению Даниила Заточника особое своеобразие. Своеобразно это произведение и своим отношением к человеческой личности. Иронизируя над самим собой, непомерно восхваляя князя, Даниил выше всего ставит интеллектуальную силу человека, встает на защиту человеческого достоинства. Как ни могуществен князь, но деяния его зависят от окружающих «думцев» – советников: «Княже мои господине! То не море топить корабли, но ветри; не огнь творить ражежение железу [не огонь плавит железо], но надымание мешное [но раздувание мехов]; тако же и князь не сам впадает в вещь [в беду], но думци вводять. З добрым бо думцею думая, князь высока стола добудеть, а с лихим думцею думая, меншего лишен будеть». Сентенции об уме и глупости занимают среди афоризмов Даниила значительное место. Мудрый человек, находясь в бедственном, безвыходном положении, стремясь выбраться в люди, не может и не должен поступаться своим человеческим достоинством, идти против своей совести.

Содержание и литературные особенности сочинения Даниила Заточника дали основание целому ряду исследователей охарактеризовать его как древнерусского интеллигента, который остро ощущает недуги своего времени, пытается найти выход из них, ратует за признание человеческого достоинства независимо от социального и имущественного положения человека. Этот сложный и интересный характер древнерусского писателя тонко и точно отметил В. Г. Белинский: «Кто бы ни был Даниил Заточник, – можно заключить не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают, и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит, снедается ревностью по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы молчать, и молчат там, где выгодно говорить; словом, одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят и холят, потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить».

5. «Повесть о разорении Батыем  Рязани» как образец воинской  повести.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» – наиболее яркий героико-эпический рассказ о нашествии Батыя на Русскую землю. Возникла значительно позже самого события – захвата и разгрома Рязани Батыем осенью 1237 г., вероятнее всего, в первой половине – середине XIV в. «Повесть о разорении Рязани Батыем» не является документальным описанием борьбы рязанцев с вторгшимся в пределы княжества врагом. Среди участников битвы с Батыем названо много неизвестных по летописным источникам имен. Сражаются с Батыем князья, к 1237 г. уже умершие (например, Всеволод Пронский, погибший в 1208 г., Давид Муромский, скончавшийся в 1228 г.), согласно Повести, в 1237 г. героически гибнет Олег Красный, который на самом деле пробыл в плену у Батыя до 1252 г. и умер в 1258 г. Все рязанские князья, участники битвы с Батыем, называются в Повести братьями. Такое объединение в единую богатырскую рать самых разных людей и определение всех их братьями объясняется тем, что в основе Повести лежат устные эпические предания. Произведение с такими отступлениями от исторических реалий могло быть написано лишь через какое-то время после самого события, когда эпически обобщились в представлении людей действительные факты. По мнению Д. С. Лихачева, «Повесть о разорении Рязани» «не могла возникнуть… позднее середины XIV века. За это говорит и самая острота переживания событий Батыева нашествия, не сглаженная и не смягченная еще временем, и ряд характерных деталей, которые могли быть памятны только ближайшим поколениям». Хотя «Повесть о разорении Рязани Батыем» воспринимается как самостоятельный законченный текст, в древнерусской рукописной традиции она входила в свод, посвященный рязанской святыне – иконе Николы Заразского, принесенной в Рязанскую землю из Херсонеса, города, в котором, по легенде, принял крещение князь Владимир Святославич.