«Дневник
писателя» уникален тем, что на протяжении
1876-1877 годов, пока выходило повременное
его издание, автор разговаривал с аудиторией,
привлекая ее внимание к проблемам,
волновавшим его лично. Достоевский преобразовывал
попавшие в поле его зрения факты в реальную
«злобу дня». Это касается выступлений
писателя по юридическим вопросам (дела
Кронеберга, Каировой, Корниловой), на
моральные темы (отцы и дети, самоубийства),
по острым политическим проблемам (реформы,
взаимоотношения с Западом ) и другие.
Достоевский соединил в «Дневнике» три
составляющих, тесно переплетающихся
и придающих произведению нерасчленённую
целостность:
документализм (опора на факты),
художественная образность (стремление
запечатлеть повседневность в максимально
обобщающей эмоциональной форме),
личностный характер повествования
(свойственный дневниковым записям).
Г.М. Фридлендер, один из авторов «Примечаний»
к «Дневнику», пишет: «Подлинная суть «Дневника
писателя» состоит не в механическом объединении
жанров, а в том, что, Достоевский строит
особый, оригинальный жанр, образующий
неповторимое художественное единство».
Страницы «Дневника» - это размышления
о всемирно - историческом назначении
русского народа, о взаимоотношениях церкви
и государства, о войне и мире, о вечном
противостоянии «отцов и детей», о месте
искусства в нравственном воспитании
общества. Политические, идеологические,
этические, эстетические проблемы переплетаются
в «Дневнике писателя» не только на тематико-содержательном
уровне, но и на уровне формы, укрепляя
идейно-художественное единство издания.
Важным является и определение места «Дневника
писателя» в творческой биографии Ф.М.
Достоевского. К сожалению, до сих пор
существует представление о том, что Достоевский
- художник и Достоевский - публицист -
две несоединимые стороны писателя: тонкого
психолога, глубокого исследователя человеческих
душ и воинственно настроенного публициста,
субъективно судящего о современном процессе.
Беспристрастный взгляд на «Дневник писателя»
позволяет говорить о значимости и беллетристики,
и публицистики Ф.М. Достоевского.
Многие исследователи творчества Ф.М.
Достоевского уделяли «Дневнику писателя»
большое значение как существенному факту
литературной биографии писателя (В.Ф.
Переверзев, Л. П. Гроссман, К.В. Мочульский,
Б.И. Бурсов, Ю.И. Селезнев, Ю.Ф. Карякин
и другие), так и публицистическому
наследию писателя ( В.Я. Кирпотин, И.Л.
Волгин, B.C. Нечаева, Г.М. Фридлендер, Л.М.
Розенблюм, В.А. Туниманов, Т.В. Захарова,
В.Н. Захаров, Г.К. Щенников, В.Б. Смирнов
и другие).
В последние годы сложилось несколько
школ (московская, петербургская, петрозаводская),
которые обстоятельно исследуют различные
аспекты публицистического творчества
писателя - связь публицистики с литературными
произведениями, с общественными процессами
того времени, с особенностями личности
самого Достоевского. К публицистике Достоевского
обращаются и авторы сборников «Достоевский
и мировая культура», «Достоевский. Материалы
и исследования» и других. Можно выделить
работы Г. Гачева, П.Е. Фокина, В.А. Свительского.
Первую попытку монографического исследования
дневников предприняла Л.М. Розенблюм
в монографии «Творческие дневники Достоевского».
Исследователь правильно определила цель
работы: «До сих пор, - писала она о записных
книжках и тетрадях автора «Бедных людей»,
- они привлекали внимание главным образом
потому, что содержат материалы творческой
лаборатории Достоевского <...> Такой
подход закономерен и безусловно плодотворен.
Но важен и другой аспект изучения: взятые
во всей совокупности, записи Достоевского,
которые он делал в течение многих лет,
могут быть рассмотрены как своего рода
дневники, прежде всего дневники творческие»
Л.М. Розенблюм пишет: “Достоевский не
вел дневников в обычном смысле. В отличие,
например, от Толстого или Герцена (в 40-е
годы) он почти не испытывал потребности
изо дня в день записывать пережитое и
перечувствованное, заниматься самоанализом
с пером в руке. Многое в характере писателя
объясняет это: его болезненная застенчивость
и скрытность, нежелание доверять самое
сокровенное даже бумаге…” В центре внимания
Достоевского извечные проблемы: человек
из народа, его путь к истине, к Христу,
судьбы России и православия.
Обратим внимание, прежде всего, на название
- «Дневник писателя».
Дневник - текст, предназначенный для внутреннего
потребления, записи для самого себя (если
только автор не имитирует в определенных
целях его форму). Это не просто пометки
для памяти, хроника текущих событий –
это способ интимного самоанализа, своеобразный
апокриф (неканоническая автобиография
человека, существующая лишь для внутреннего
потребления).
Достоевский изменяет представление
о дневнике - потаенное, интимное предлагается
для публичного чтения. Не отменяя личностного
тона в повествовании, классик дает возможность
читателю познакомиться с точкой зрения
на события, которую предлагает именно
он.
Но в «Дневнике писателя» трудно отделить
хроникера, повествователя от автора,
а особенность выражения авторской позиции
заключается в том, что мы имеем дело не
с образом автора, не с особым типом повествования,
выражением которого является все произведение,
а с неким реально существующим субъектом
высказывания. Интересно, что «название».
В первом черновом наброске было: «Дневник
писателя» (сочинение Ф. М. Достоевского)»,
во втором - «Дневник писателя» сочинение
Ф.М. Достоевского» и, наконец, «сочинение
Ф.М. Достоевского «Дневник писателя».
Кажется, принципиальной разницы в оформлении
заглавия нет - главное, что «Дневник писателя»
отнесен к разряду произведений художественных,
хотя Достоевскому важно подчеркнуть
и публицистический характер «Дневника»:
«Это будет дневник в буквальном смысле
этого слова, отчет о действительно выжитых
в каждый месяц впечатлениях, отчет о увиденном,
услышанном и прочитанном. Сюда, конечно,
могут войти рассказы и повести, но преимущественно
о событиях действительных».
С одной стороны Достоевскому, скорее
всего, важно, чтобы читающая публика
рассматривала «Дневник» как очередное
«сочинение» писателя (отсюда - колебания
с оформлением подзаголовка - давать его
в скобках или без, одним кеглем с заглавием
или нет), а с другой - чтобы аудитория,
рассматривая «Дневник» как «сочинение»,
видела бы в нем «отчет о действительно
выжитых в каждый месяц впечатлениях».
Существенна эта характеристика впечатлений
месяца - «выжитые», то есть прожитые, прочувствованные
автором. «Сочинения», основанные на «выжитых
впечатлениях», - это и есть то, что именуется
публицистикой. Образное начало соединяется
с опорой на факт, осознанный «сочинителем».
Сам Достоевский определил назначение
дневника во «Вступлении» к «Дневнику
писателя. 1873», затем продолжил разговор
на эту же тему в небольшом обращении к
читателю («Вместо предисловия…»), помещенном
в начале нового издания «Дневника писателя
за 1876 год». Подобный же пролог предваряет
«Дневник писателя за 1877 год». Так, писатель
во «Вступлении» к «Дневнику писателя.
1873» спрашивает, о чем он будет говорить,
и отвечает: «Обо всем, что поразит меня
или заставит задуматься». И став редактором
«Гражданина», Достоевский выразил уверенность:
«Гражданин» должен непременно говорить
с гражданами, и вот в том вся беда его!»
В «Предисловии» «Дневника писателя за
1876 год» Достоевский готов объяснить читателю
направление «Дневника», говорить о своих
убеждениях. И, наконец, во «Введении»
к «Дневнику писателя за 1877 год» писатель
говорит о новой идее, идее славянской,
которая «не может не повлиять на мировые
судьбы чрезвычайно сильно и решительно».
Писатель заканчивает «Введение» утверждением,
против которого, по его мнению, читателю
невозможно выдвинуть какое-либо возражение:
«Оторвавшуюся и падающую вершину скалы
не удержишь рукой. У нас, русских, есть,
конечно, две страшные силы, стоящие всех
остальных во всем мире, – это всецелость
и духовная нераздельность миллионов
народа нашего и теснейшее единение его
с монархом. Последнее, конечно, неоспоримо,
но идею народную не только не понимают,
но и не хотят совсем понять “ободнявшие
Петры наши».
А в письме к Всеволоду Сергеевичу Соловьеву,
литератору, сотруднику «Санкт - Петербургских
ведомостей» и в «Русского мира», писатель
отвечает: «Я не летописец, это, напротив,
совершенный дневник (в полном смысле
слова, то есть отчет о том, что наиболее
меня заинтересовало лично, - тут даже
каприз».
«Выжитые впечатления», «совершенный
дневник», «отчет о том, что заинтересовало
лично», «даже каприз» - все это синонимы
того, каким виделось Достоевскому его
новое детище - специально отобранными
впечатлениями реальности, которым дается
субъективная оценка конкретного человека,
желающего высказаться. Но при этом - что
очень важно - высказывание принадлежит
писателю, то есть человеку, умеющему глядеть
за горизонт.
Примечательно, что, откликаясь на выход
первого выпуска «Дневника писателя»,
Вс. С. Соловьев отметил в своей статье
«Современная литература. Дневник Ф.М.
Достоевского», опубликованной в газете
«Русский мир» от 8 февраля 1876 года: содержание
номера «чрезвычайно разнообразно - это
живой разговор человека, переходящий
с предмета на предмет, разговор своеобразный
и увлекательный, где иногда под формою
шутки сквозят серьезные мысли»…
«Живой разговор, переходящий с предмета
на предмет», в публицистике атрибутируется
как жанр обозрения или — как его разновидность
- фельетона - обозрения. «Из двенадцати
выпусков составится целое - книга,
написанная одним пером» Следовательно,
начиная работу над «Дневником», Достоевский
уже достаточно отчетливо представлял,
что за сочинение выйдет из-под его пера
- книга как некое исполненное целое, несмотря
на временную разъединенность, как некий
единый по мысли цикл, а точнее - система
повторяющихся циклов на тематическом
уровне и уровне проблематики, позволяющая
говорить о «Дневнике» как о своеобразном
художественно - публицистическом цикле,
стержневым жанром которого является
обозрение.
Обращение к этому жанру было для Ф.М. Достоевского
вполне закономерным явлением: после публикации
«Временных правил о цензуре и печати»
от 6 апреля 1865 года, когда были заметно
облегчены условия существования газет
и журналов, в столицах появилось 33 новых
газеты и журнала, а в провинции - 31. Пресса
становится важным фактором формирования
общественного мнения, трибуной, позволяющей
активно влиять на общество. Одновременно
усиливается внимание к процессам, протекавшим
в реальной жизни. Литература и искусство
второй половины XIX века развиваются под
знаком интереса к повседневной действительности:
формирование национального самосознания
невозможно без осознания себя в окружающем
мире. Динамизм происходящего требовал
от художника немедленного отклика. Накопленный
в журналах «Время» и «Эпоха», отчасти
в «Гражданине» опыт Ф. М. Достоевский
стремился реализовать в выпусках «Дневника
писателя», разработав оригинальный план
материализации своих идей. Писатель «выстроил»
трибуну, с которой решил ежемесячно разговаривать
с аудиторией. И.Л. Волгин назвал «Дневник
писателя» «дневником романиста».
Эта формулировка позволяет направить
публицистические приемы письма, используемые
Достоевским, на его сугубо художнический
опыт и дает возможность рассматривать
качественные параметры «Дневника писателя»
как систему художественно-публицистических
циклов, как единой книги, целостной и
универсальной одновременно. Целостность
«Дневника писателя» обеспечивается,
во-первых, его хронологической повременностью
- события в пересказе и в оценках автора
разворачиваются по мере их развития (что
не отменяет дискуссионных возвратов
автора к прошлому, к уже однажды оцененным
событиям).
Во - вторых, в «Дневнике», безусловно,
просматривается единый взгляд автора
на происходящее. Причем, как уже было
отмечено, перед нами в каждом выпуске
один и тот же субъект высказывания —
автор, подтверждающий собственную реальность
ссылками на лично наблюдаемые факты.
Уже в первом номере «Дневника» за 1876 год
появляется маленькая заметка «Одно слово
по поводу моей биографии», в которой Достоевский
словно напоминает, кто является автором
издания.
Наличие в «Дневнике писателя» художественных
текстов не отменяет существования биографического
автора. Оба голоса - «живого» автора и
«скрытого» повествователя (условного
рассказчика), как бы «перебивают» друг
друга («Мальчик у Христа на елке», «Колония
малолетних преступников. Мрачные особи
людей. Переделка порочных душ в непорочные.
Средства к тому, признанные наилучшими.
Маленькие и дерзкие друзья человечества»
и прочие).
В - третьих, в «Дневнике писателя» отчетливо
прослеживается определенный уровень
взаимоотношений с аудиторией: автор не
считает свою точку зрения окончательной,
канонической. Но он стремится к тому,
чтобы она, по - возможности, была принята
аудиторией. Именно поэтому в «Дневнике
писателя» господствует не проповеднический
тон и даже не исповедальный, что, казалось
бы, следовало ожидать от дневника, а тон
ораторской речи, тон размышления вслух,
тон готовности прислушаться и учесть
другие точки зрения.
Поэтому, видимо, необходимо «переформулировать»
точку зрения Т. В. Захаровой, которая считает,
что «само издание «Дневника писателя»
есть принципиальная установка Достоевского
на укорененность в текущее в поисках
истины».
Истина для Достоевского - человека православного
- заключается в Христе. Поэтому в своих
публицистических текстах он ищет не истину,
а путь, открывающий дорогу к ней. И в этих
поисках он с готовностью принимает любую
другую точку зрения, о чем пишет И. Л. Волгин:
« Во всем творчестве Достоевского последовательно
осуществлен один обладающий неотменимой
универсальностью принцип: познание самого
себя невозможно без другого. По отношению
к отдельному человеку в этом качестве
может выступать другой человек; по отношению
ко всему человечеству функция Постороннего
принадлежит, очевидно, Богу.
Путь самопознания и самоисцеления начинается
у Достоевского как действие, направленное
на Другого».
В - четвертых, целостность «Дневника»
обеспечивается проходящей через все
выпуски полемичностью. «Пафос Достоевского...
в полном отсутствии «тайных» идей, в открытом
обращении к читателю с обсуждением самых
острых и сложных проблем современности,
в беспредельном доверии к свободной мысли.
Ради такого широкого обсуждения всех
наболевших вопросов Достоевский и издавал
свой «Дневник».
Показательна реплика автора «Дневника»
в связи с фактами искажения его биографии
в «Русском энциклопедическом словаре».
Напомнив составителям словаря турецкую
пословицу: «Если ты направился к цели
и станешь дорогою останавливаться, чтобы
швырять камнями во всякую лающую на тебя
собаку, то никогда не дойдешь до цели»,
Достоевский добавляет: «По возможности
буду следовать в «Дневнике» моем этой
премудрой пословице, хотя, впрочем, и
не желал бы связывать себя заранее обещаниями».
Полемика Достоевского в «Дневнике» связана,
прежде всего, с обсуждением наиболее
острых проблем современной жизни России.
Но надо признать, что и на выпады оппонентов
против себя лично, Достоевский отвечал.
В - пятых, для «Дневника писателя» свойственно
последовательное единство понятийного
и образного методов исследования. Дело
здесь не только в том, что в выпусках «Дневника»
соседствуют художественные тексты и
тексты публицистические - речь идет о
взаимном обогащении их приемами, присущими
как эстетически образному моделированию
мира, так и логически статейному анализу
реальной действительности. Что же касается
универсализма «Дневника», то он обеспечивается
на предметном уровне широким разнообразием
тем, отражающих реалии окружающего мира
(универсальность содержания).
На уровне формы универсальность «Дневника
писателя» связана с широким использованием
приемов художественного и публицистического
письма (речь идет не только о рассказах,
включенных в «Дневник», но и о разнообразной
беллетристики повествования: использовании
прямой речи, экспрессивно - окрашенной
лексике, конструкциях, свойственных беллетристике
и так далее), также проявляется в методе
самого исследования - социологический
анализ сочетается у Достоевского с приемами
эстетически организованного анализа
действительности через систему художественных
образов и,
наконец, в том, что Т.В. Захарова назвала
«эмансипацией личностного я» , то есть
полнотой поведения биографического автора,
легко использующего различные повествовательные
формы - от автора - активного участника
событий до нейтрального повествователя.
Русский писатель в публицистике всегда
был фигурой знаковой, в условиях ограничения
политических свобод литература и публицистика
оставались едва ли не единственным пространством
для высказывания.
Во второй половине семидесятых годов
Достоевский окончательно убедился, что
возрождение России не следует связывать
с политическими партиями и движениями:
все они либо измельчали, либо бездействуют,
либо отвернулись от своего народа и смотрят
на Запад. К этому времени писатель перестал
также связывать надежды с дворянством
– носителем мощного нравственного потенциала,
поняв, что оно доживает свой век и перестало
быть действенной силой. Именно поэтому
Достоевскому ничего не оставалось, как
предаться мечте о единении народа с монархом.
В январе 1881 года, незадолго до смерти,
он в «Дневнике писателя» призывает «оказать
доверие» народу, спросить о его «нуждах»:
«… чтобы высказался пока именно только
мужик, один только заправский мужик».
Интеллигенции же советует пока постоять
в стороне, «единственно чтоб уму-разуму
поучиться». Достоевский в каждом мужике,
в каждом обездоленном видит представителя
русского народа: «Ибо народ наш, и по местам
сидя, скажет точь-в-точь то же, что сказал
бы и весь вкупе, ибо он един. И разъединенный
един и сообща един, ибо дух его един».
Именно общая значимость рассматриваемых
в «Дневниках»тем пробудила небывалый
интерес к ним, который остается неизменным
и по сей день. Возможность ознакомления
с авторским сознанием, в меньшей степени
затененным иными голосами, предельная
краткость, лапидарность слога «Дневников»
─ все это не могло оставить равнодушным
современников. Е.А. Штакеншнейдер, в доме
которой часто бывал Ф.М. Достоевский,
в своих воспоминаниях отмечает, что истинную
славу Достоевскому принесли не литературные
произведения, а дневники. Несмотря на
односторонность высказывания, Е.А. Штакеншнейдер
частично права: «Дневник писателя» сделал
его имя известным всей России, сделал
его учителем и кумиром молодежи, да и
не одной молодежи, а всех мучимых вопросами,
которые Гейне назвал проклятыми. Вот
как это можно объяснить и согласить с
тем, что происходит ныне. И ведь началась
его слава недавно, именно два ─ три года
тому назад, когда стал он издавать «Дневник
писателя». Каторга же и его прочие произведения
только усиливают ее, но не они ее причиной…
Б.Н. Бурсов в своей книге «Личность Достоевского»
считает, что за время работы над «Дневниками»
с Достоевским не произошло каких-либо
серьезных «идейных перемен». «Какая перемена,
изо всех происшедших с ним, бросается
в глаза, так это его отношение к собственным
взглядам. Как и прежде, он не преподносит
их в виде окончательной истины, но при
этом объявляет самыми истинными ─ рядом
с суждениями других выдающихся русских
писателей и мыслителей. А раз так, считает
своим прямым долгом внушение собственных
мыслей всей читающей России, с которой,
как издатель и автор «Дневника писателя»,
вступил в непосредственные сношения.
Тут недалеко до того, чтобы присвоить
себе миссию прорицателя судеб, ожидающих
русский народ и все человечество». Никогда
Достоевский не был «генералом» в литературе,
хотя в жизни ему и была уготована участь
пушкинского пророка. А порой не допускающая
возражений интонация «Дневников», скорее
всего, была продиктована желанием довести
до читателя мечту видеть Россию великой
державой, благоволением которой могли
бы пользоваться все братские народы,
державой, объединившей вокруг себя весь
православный мир.
Идея сама по себе казалась многим фантастической.
Так, западники считали Россию отсталой
страной, не сумевшей что-либо внести в
мировую сокровищницу науки и культуры.
Хотя следует отметить, что со временем
даже самые ортодоксальные западники
зачастую меняли свои взгляды, свое отношение
к России. Так, в письме А.И. Тургеневу от
1 мая 1835 года Чаадаев сетует на то, что
в России снова возвращаются «к квасному
патриотизму», но и вместе с тем он верует
в мессианскую роль России: «Вы знаете,
что я держусь того взгляда, что Россия
призвана к необъятному умственному делу:
ее задача дать в свое время разрешение
всем вопросам, возбуждающим споры в Европе».
Подобные перемены во взглядах Чаадаева
стали возможны лишь после бурных событий
в Европе – Июльской революции 1830 г.
В целом же оппоненты Достоевского сполна
соглашались с постулатами Чаадаева, изложенными
в «Философических письмах», отводя России
роль страны, историю которой представляли
сплошным хаосом.
«Сначала дикое варварство, затем грубое
суеверие, далее ─ иноземное владычество,
жестокое, унизительное, дух которого
национальныя власть впоследствии унаследовала,
─ вот печальная история нашей юности…
Окиньте взором все прожитые нами века,
все занятые пространства ─ и вы не найдете
ни одного приковывающего к себе воспоминания,
ни одного почтенного памятника, который
бы говорил о прошедшем с силою и рисовал
его живо и картинно. Мы живем лишь в самом
ограниченном настоящем, без прошедшего
и без будущего, среди плоского застоя».
Столь же однозначны высказывания Чаадаева
о русском народе и его религии. Отрицалось
все: «В наших головах… все обособленно…
шатко и неполно», «… в нашем взгляде есть
что-то до странности неопределенное,
холодное, неуверенное, напоминающее обличие
народов, стоящих на самых низших ступенях
социальной лестницы».
Конечно же, столь выраженному нигилизму,
отрицающему даже «беззаветную отвагу»
русских, считающему растерянность и «бессмысленность
жизни» основными качествами русского
человека, почвенники, в том числе и Достоевский,
противопоставляли идею божественной
благодати, которая должна была рано или
поздно снизойти на Россию, ибо она является
хранительницей христианства и православия,
ибо «всемирность и общечеловечность
─ вот назначение России», Россия еще
скажет другим народам «русское особое
слово”, и решатся все европейские разногласия
посредством России.
Разумеется, что взоры части русской интеллигенции
обратились на Запад, другие же стали связывать
надежды с народом, в результате чего рождались
самые немыслимые предположения и мечтания.
Отвергая западников, Достоевский вместе
с тем зачастую с большой осторожностью
воспринимал и славянофильские идеи: «Фантастические
споры западников и славянофилов, начавшиеся
в то время, когда и те и другие уже перестали
быть русскими». Вывод этот, сделанный
писателем в тот же день, поражает своей
категоричностью и говорит о многом: Достоевский
был далек от слепого поклонения какой
бы то ни было идее.
В «Дневнике писателя. 1873» Достоевский
убежден в одном: ввиду той «шатости»,
которая царит в России, под влияние может
попасть любой духовно не окрепший человек,
набирать же себе прозелитов Нечаев мог
не только из числа недоразвитых, но и
весьма и весьма образованных людей. Достоевский
в своей статье «Одна из современных фальшей»
называет себя «старым “нечаевцем”»
и уверяет, что и другие петрашевцы могли
бы стать на нечаевский путь.
Многие исследователи публицистики Достоевского
считают, что писатель в статье «Одна из
современных фальшей» стал на защиту революционно
настроенной молодежи и что в его взглядах
произошли серьезные перемены в оценках
революционного движения. Но Достоевский
вовсе не пытался выступать защитником
или обвинителем революционной молодежи,
а, наоборот, в той же статье предупреждает
о всех тех бедах, которые подстерегают
подрастающее поколение, воспитанное
«без почвы», в духе отрицания «с чужого
голоса»…
Еще в начале 60-х годов Достоевский начал
полемику с Чернышевским и Добролюбовым.
Писателя поражает недальновидность революционных
демократов, выступающих в «Современнике»
со статьями, в которых слышались откровенные
призывы к революционным действиям. Так,
в “Записях публицистического и литературно-критического
характера из записных книжек и тетрадей
1860-1865гг.” Достоевский неоднократно ссылается
на “Современник” и весьма резко высказывается
о Чернышевском.
Публицистика писателя изобилует
статьями и заметками о народном быте,
нравах, о вечном поиске русским человеком
духовного начала в жизни и своего Христа.
В «Дневнике писателя за 1876 год» Достоевский
поместил прямо-таки программную статью
под названием «О любви к народу. Необходимый
контракт с народом». В ней, как в научной
статье, отсутствует образность, она написана
броским, плакатным языком, не допускающим
каких-либо возражений. Статья изобилует
множеством вопросов, на которые сам же
писатель и отвечает; ответы даются в основном
однозначные, прямолинейные. Так, опять-таки
Достоевский спрашивает: «Что лучше –
мы или народ? Народу ли за нами или нам
за народом?» Вопрос этот во многих вариациях
ставится писателем во многих номерах
«Дневника писателя». Призывы Достоевского
преклониться перед народной правдой
имеют под собой реальную основу: образованные
слои населения России, по мнению писателя,
давно уже перестали отличать добро от
зла, ибо окончательно оторвались от родной
почвы. В главе «Старые люди» «Дневника
писателя. 1873» Достоевский, рассказывая
о Белинском и Герцене, называет Герцена
продуктом “нашего барства, то есть русским
дворянином и гражданином мира. Дворяне,
подобные Герцену, даже не выезжая куда-либо
из России, были в душе эмигрантами, они
будто таковыми рождались.
«Отделясь от народа, они, естественно,
потеряли и бога». Западники, по Достоевскому,
не видели в русском народе его животворную
силу духа. Он пишет, что западники готовы
были отвернуться от настоящего народа,
ибо в своем представлении придумали некий
идеал народа, «идеальный народ невольно
воплощался тогда у иных передовых представителей
большинства в парижскую чернь девяносто
третьего года».
В упомянутой выше статье вопрос о народе
Достоевский считает наиважнейшим. Не
так уж часто писатель ставит на одну доску
западников и славянофилов, но в этой статье
он винит и тех и других в неумении разглядеть
истинное лицо русского человека из простонародья.
Народ продолжает оставаться для интеллигенции
как «теория», такой подход весьма и весьма
удобен, потому что интеллигенцию пугает
вся та наносная грязь, весь разврат и
дикость, которые время от времени проявляются
в русском народе. Неоднократно Достоевский
призывал интеллигенцию возвысить народ
до своего уровня, идея эта современникам
казалась неисполнимой: уж слишком велика
была бездна между народом и обеспеченной
частью населения. Такое решение проблемы
«народ – образованные слои» у Достоевского
внове, но оно имеет под собой реальную
почву: писатель никогда не делил народ
на группы по классовым признакам, и поэтому
он считал возможным слияние всех сословий
в единое целое – народ. В этой же статье
Достоевский напоминает о том, что все
прекрасное в литературе почерпнуто Пушкиным,
Тургеневым, Гончаровым у народа, их герои
переняли у народа все его лучшие качества:
«простодушие, чистоту, кротость, широкость
ума и незлобие, в противоположность всему
изломанному, фальшивому, наносному и
рабски заимствованному». Именно благодаря
этим качествам, русский народ, по глубокому
убеждению писателя, «переживает новое
вторжение цивилизации сравнительно безболезненно:
в народе все дурное и развратное, что
наряду с позитивным несет цивилизация,
исчезнет и не может пустить корни».
Тем не менее, Достоевский отделяет
от народа некоторых представителей богатых
слоев, которые иногда вообразят себя
аристократами, «кичатся» своим происхождением.
В апрельском номере «Дневника писателя
за 1876 год» Достоевский рассказывает о
встрече в вагоне с помещиком, слабеньким,
болезненным человечком, который считал
себя как нравственно, так и физически
выше мужика; он нисколько не сомневаясь
заявляет: «Нет, совсем нет, совсем не одна
нравственная, а прямо физическая природа
моя выше мужицкой… в течение множества
поколений мы перевоспитали себя в высший
тип».
В этой же главе, название которой звучит
весьма саркастично: «Культурные типики.
Повредившиеся люди», писатель обвиняет
всех подобных высших и культурных типиков
в доведении народа до «скотского состояния».
Они «плюют на народ со всею откровенностью
и с видом самого полного культурного
права».
В отличие от Тургенева, Некрасова, Толстого
Достоевский в своих произведениях не
описал русского крестьянина-хлебопашца.
Среди обитателей Мертвого дома много
крестьян, и Достоевский в них видит представителей
русского народа, однако для поддержания
своих душевных сил писатель переносился
в воспоминания детства, перед ним вставал
образ Марея, крестьянина-богоносца. Является
ли обитатель Мертвого дома из низов, в
поступках и речи которого поминутно проявляется
некая болезненность, возбужденность,
переходящая в надрыв, хранителем жизненных
сил русского народа? Носит ли он в своем
сердце образ Христа, если даже молитвы
исковеркал на свой лад самым кощунственным
образом? Этим вопросом задался писатель.
Но более поэтичного образа человека из
низов мы не встретим на страницах
«Дневниках писателя», чем образ Марея,
светлый лик которого ничем не омрачен.
Любая попытка выделить в характере Марея
какую-либо черту может вызвать недоумение,
ибо все в нем безбрежно и жизненно. Одно
лишь воспоминание о нем смыло с сердца
писателя всю “ненависть и злобу”, и он
совсем иначе стал смотреть на клейменых
каторжников; в каждом видел мужика Марея:
«ведь я же не могу заглянуть в его сердце»,
неоднократно вспоминает мужика Марея,
образ которого становится знаком, олицетворением
всего русского: доброты, силы, долготерпения.
Затем Достоевский возвращается к этой
теме в феврале 1876 года, поместив в
«Дневнике писателя» за указанный год
целую главу «Мужик Марей» Глава начинается
с описания праздничного дня в остроге
(«второй день светлого праздника»). С
его всеобщим пьянством, мордобоем, поножовщиной,
скабрезными песнями и ругательствами…
По иронии обстоятельств весь этот бесшабашный
разгул происходит в светлый праздник,
что еще более усугубляет отвращение к
этим несчастным со стороны политических
заключенных (поляков и самого Достоевского),
и писателю «припомнилось почему-то одно
незаметное мгновение из… первого детства».
Пройдут годы, и писатель с гордостью
будет говорить о том, что он жил с каторжниками
и знает русский народ. Даже самое детальное
изучение писем, «Дневников» не может
нам дать полного представления о том,
в какой мере жизнь на каторге повлияла
на все творчество писателя. На страницы
больших и малых произведений были перенесены
эпизоды, порою целые сюжеты, образы, навеянные
острогом. А лексика острожников стала
истинной кладовой выразительных средств
для многих произведений писателя. Примечательно,
что в первом же письме после выхода из
каторги, адресованном брату, М.М. Достоевскому,
писатель, рассказывая о лишениях четырехлетней
каторжной жизни, уделяет особое внимание
каторжному народу.
В этом большом, обстоятельном письме
мы можем найти несколько характеристик
острожников, самых разноречивых, от «Это
народ грубый, раздраженный и озлобленный»
до «Что за чудный народ. Вообще время
для меня не потеряно. Если я узнал не Россию,
так народ русский хорошо, и так хорошо,
как, может быть, не многие знают его. Но
это мое маленькое самолюбие! Надеюсь
простительно». Опять-таки ревнивое
отношение к мнению о своей близости с
народом. Письмо, как указывалось выше,
написано в начале 1854 года. Достоевский
оказался на перепутье! Каким предстанет
на страницах будущего полотна «разбойник»?
Судя по записям из «Сибирской тетради»,
каторжник лишь ухарством и жив, а свою
бесшабашность готов объяснить просто:
«Люди ложь, и я то ж». Достоевский
уделяет столь пристальное внимание подобным
дерзостным проявлениям человеческой
природы не столько ввиду их необычности:
сорваться и ошеломить – черта характера
русского человека, таково мнение писателя.
Писатель пытается объяснить, каким образом
сочетаются в простолюдинах столь полярные
устремления: потребность жить с идеалами
Христа, беспредельное всепрощение и необузданность
поступков. Достоевский до конца своих
дней не утратил веру в человека, именно
вера в человека давала ему силу понять
природу отчаянных поступков и не приписывать
все дурное и жестокое в человеке его звериной
сущности и животным инстинктам. Возвращение
каждого заблудшего в мир добра – истинный
праздник на небесах. Согрешить и раскаяться,
не просто признать свою вину в содеянном,
а испытать горечь и страдание от невозможности
любить и через страдание постичь Христово
учение.
Через много лет после выхода в свет «Записок
из Мертвого дома» Достоевский в «Дневнике
писателя. 1873», в главе «Влас», продолжил
тему «самоотрицания и саморазрушения»,
которая довольно подробно рассматривалась
в «Записках...»
Статья «Влас» приводит к выводу: велик
душевный потенциал русского человека,
неиссякаемы силы, которыми одарила его
природа, и если он предается разгулу,
то предается без оглядки, не жалея сил.
А дойдя до «черты», русский человек с
таким же самозабвением начинает искупать
свою вину, свой грех, при этом спасение
собственной души происходит без постороннего
вмешательства, обычно на это уходит вся
оставшаяся жизнь. Спасут Россию "Власы",
сам русский народ.
Итак, задумав «Дневник писателя»
как уникальный образец публицистического
издания, диалогически обращенного к русским
"гражданам"-читателям, Достоевский,
для осуществления этой задачи, должен
был иметь равносильного оппонента, достойного
собеседника. В реальном лагере идеологических
противников Достоевский попросту не
находил ни одного мыслителя, способного
вести философский, политический, религиозный
и морально-этический диспут. Ради воспитания
читателей-граждан и ради выяснения истины
путем дискутирования проблем, без понимания
которых невозможна сама жизнь, Достоевский
расширительно толковал идеи своих противников.
Точнее сказать, начиная с январских публикаций
1873 г., Достоевский проводил через
«Дневник писателя» некий завышенный
образ оппонента, концептуально ориентированный
на идеологию и мироощущение Герцена.
Лишь к середине 1877 года, когда Достоевский
наконец нашел себе достойного серьезной
полемики подлинного современника-оппонента,
- Толстого с его ищущим правды Левиным,
образ старого противника, Герцена, отступает
на задний план. Нет надобности говорить,
что в последний раз суммарный образ русского
западника, печальника не о своем горе
и скитальца «а-ля Герцен», возникает в
"Пушкинской речи", опубликованной
в отдельном выпуске «Дневника» за 1880
год.
ИСПОЛЬЗУЕМАЯ
ЛИТЕРАТУРА:
1.Волгин И.Л. Достоевский
- журналист / И.Л. Волгин. - М.: Изд-во МГУ,
1982. 2.Фридлендер Г.М. Примечания / Г.М. Фридлендер
// Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений
и писем в 30 т. - Л.: Наука, 1981. - Т.22.
3.Переверзев В. Ф. Гоголь. Достоевский.
Исследования / В.Ф.Переверзев., М., « Сов.
писатель», 1982.
4.Гроссман Л.П. Жизнь и труды Ф.М. Достоевского:
Биография в датах и документах / Л.П. Гроссман.
- М - Л.: Academia, 1935.
5.Мочульский К.В. Гоголь. Соловьев. Достоевский
/ К.В. Мочульский.- М.: Республика, 1995.
6.Бурсов Б. И. Личность Достоевского. Роман
- исследование /Б.И. Бурсов. - Л.: « Сов. писатель»,
1979.
7.Селезнев Ю.И. Достоевский / Ю.И. Селезнев.
- 3-е изд. - М.:Мол. гвардия, 1990. 8.Карякин
Ю.Ф. Достоевский и канун XX века / Ю.Ф. Карякин.
-М.: Сов. писатель, 1989.
9. Кирпотин В. Я. Достоевский - художник.
Этюды и исследования /В.Я. Кирпотин. - М.:
«Сов. писатель», 1972.
10.Розенблюм Л.М. Творческие дневники Достоевского
/Л.М. Розенблюм. -М.: Наука, 1981. 11.Туниманов
В.А. Публицистика Достоевского. «Дневник
писателя»/В. А. Туниманов//Достоевский-художник
и мыслитель. - М.: 1972.
12.Захарова Т.В. «Дневник писателя» как
оригинальное жанровое явление/ Т.В. Захарова
// Творчество Достоевского. Искусство
синтеза. - Екатеринбург, 1991.
13.Захарова Т.В. «Дневник писателя» Ф.М.
Достоевского как художественно -документальное
произведение / Т.В. Захарова //О художественно
- документальной литературе. - Иваново,
1972.
14.Захаров В.Н. Проблемы изучения Достоевского
/ В.Н. Захаров. - Петрозаводск: ПТУ, 1978.
15.Захаров В.Н. Система жанров Достоевского.
Типология и поэтика /В.Н. Захаров. - Л.:
Изд-во Ленингр. университета, 1985.
16.Щенников Г.К. Достоевский и русский
реализм / Г.К. Щенников - Свердловск: Изд-во
Урал, ун-та, 1987
17.Смирнов В.Б. Ф.М. Достоевский и русская
демократическая журналистика 70-80-х годов
/ В.Б. Смирнов. - Волгоград: Изд - во Волгоград.
ун - та, 1996.
18.Достоевский. Материалы и исследования.
- Л.: Наука, 1974 -2000 \Гачев Г. Д. Исповедь,
проповедь, газета и роман. (О жанре «Дневника
писателя» Ф. М. Достоевского) / Г. Д. Гачев
// Достоевский и мировая культура. - СПб.,
1993. -№ 1, ч. 1.
19.Фокин П.Е. Учителю, научися сам! (Достоевский
- литературный критик. «Дневник писателя»
1876 - 1877) / П.Е. Фокин // Достоевский и мировая
культура. - М.: Классика плюс, 1996. №7
20.Свительский В.А. Мироотношение Достоевского
и принципы его воплощения в романах писателя
60-70-х г.г. / В.А. Свительский // Дис. на соиск.
уч. степ, канд.филол. наук. - Воронеж, 1971
21.Корман Б.О. Изучение текста художественного
произведения / Б.О. Корман. - М.: Просвещение,
1972.
22.Лихачев Д.С. О филологии / Д.С. Лихачев.
- М.: Высшая школа, 1989.
23.Владимирцев В.П. Поэтика «Дневника писателя»
Ф.М. Достоевского: этнографическое впечатление
и авторская мысль / В.П. Владимирцев. -
Иркутск: Изд -во Иркут. ун - та, 1998. 24.Достоевский
Ф. М. Полное собрание сочинений и писем
в 30 т. / Ф.М. Достоевский.- Л.: Наука, 1981. -
Т.22.
25.Щурова В. В. "Дневник писателя"
Ф.М. Достоевского: типология, жанр, антропология:
диссертация ... кандидата филологических
наук, Воронеж, 2005.
|