Третьеиюньская монархия (третьеиюньский государственный переворот. Политика бонапартизма. III Государственная Дума)

Третья Государственная дума стала  первой, проработавшей весь положенный ей пятилетний срок. Она была созвана 1 ноября 1907 г., и ее состав оказался несравненно более консервативным, чем у предшественников. Численность депутатского корпуса была законодательно сокращена. Из 442 мест 146 получили правые, 155—октябристы и близкие им группы, 108 — кадеты и сочувствующие, 13 — трудовики и 20 — социал-демократы. Думским центром оказалась партия “Союз 17 октября”, а председателем был избран октябрист Н.А. Хомяков. В марте 1910 г его сменил лидер партии А.И. Гучков, а через год главой парламента был избран октябрист М.В. Родзянко, ставший затем председателем и Четвертой думы (1912—1917).

Третьедумский период— время поисков  модели сосуществования, изыскания  компромисса между традиционными  методами управления и новыми реалиями политической жизни, между правительством и депутатским корпусом. Большинство избранников уже не смотрело на Совет министров как на “шайку преступников”, не воспринимало существующую государственную систему как “темное царство”, которое надлежало разрушить до основания. Поиск взаимодействия, изыскания форм конструктивного сотрудничества не были простыми и легкими. Немало за это пятилетие было острых моментов, взаимного непонимания, отражавшего старые предубеждения. Свой взгляд на работу законодательного органа сформулировал царь. Принимая 6 января 1908 г. В Большом Царскосельском дворце 300 депутатов (группы правых и центра), он сказал: “Помните, что вы созваны Мною для разработки нужных России законов и для содействия Мне в деле укрепления у нас порядка и правды. Из всех законопроектов, внесенных по Моим указаниям в Думу, Я считаю наиболее важным законопроект об улучшении земельного устройства крестьян и напоминаю о Своих неоднократных указаниях, что нарушение чьих-либо прав собственности никогда не получит Моего одобрения; права собственности должны быть священны н прочно обеспечены законом".

Правительство подготовило целую  серию законопроектов, которые и  стали предметом обсуждения. Они  касались широкого круга вопросов, охватывавших в той или иной степени  все стороны жизни страны и  нацеленных на постепенное реформирование традиционных экономических укладов и социальных структур.

Центральным среди них был острейший  вопрос — аграрный. В этот чрезвычайный момент на авансцене русской истории  появилась мощная фигура Петра Аркадьевича  Столыпина, ставшая ярким символом правительственной власти в последнее десятилетие существования монархии.

В сентябре 1911 г. Столыпин был убит в Киеве анархистом (который в  то же время был агентом охранного  отделения). Премьером был назначен министр, финансов В. Н. Коковцов.

Политика Бонапартизма

В первых числах мая 1907 г. начались секретные заседания Совета министров, на которых даже не велось протоколов. Об их итогах Столыпин устно  докладывал царю. Обсуждался только один вопрос: техника и срок государственного переворота. Крыжановский разработал три проекта избирательного закона. Тот, который был принят, сами министры прозвали «бесстыжим». Когда об этом сказали царю, он рассмеялся и сказал, что тоже стоит за «бесстыжий».

В день, когда был опубликован  новый избирательный закон, на соединенном заседании членов октябристского ЦК вместе с думской фракцией, а также октябристов — членов Государственного совета, проходившем под председательством А.И. Гучкова, было принято воззвание, в котором говорилось, что, хотя акт 3 июня издан способом, не предусмотренным основными законами, т. е. признавался сам факт государственного переворота, «оценку этого акта мы считаем преждевременной, а необходимость его прискорбной».

Социально-политический смысл акта 3 июня сводила к тому, что цезаризм был окончательно перечеркнут: Дума «крестьянская» превращалась в Думу «господскую». Это было достигнуто путем коренного перераспределения квот выборщиков в пользу помещиков и буржуазии за счет крестьян и рабочих, лишения избирательных прав целых народов и территорий, уменьшения общего числа членов Думы с 524 до 442 и других ограничений.

Землевладельческая курия  увеличила по новому закону число  выборщиков почти на 33%, крестьянская же потеряла 45, а рабочая — 46% выборщиков. В результате по землевладельческой курии один выборщик приходился на 230 человек населения, по крестьянской — на 60 тыс., по рабочей — на 125 тыс. человек. Число городов с прямыми выборами было уменьшено с 26 до пяти. Ранее единая для них избирательная курия делилась на два разряда: в первой выделялась особая избирательная группа купцов, домовладельцев и др., т. е. крупная буржуазия, во второй — средний класс (лица, уплачивающие квартирный налог), причем один выборщик от первого разряда приходился на 1 тыс. населения, а от второго — на 15 тыс.

Полностью были лишены представительства в Думе десять областей и губерний азиатской части России, ранее посылавшие 22 депутата, под предлогом, что население Семиреченской, Ферганской, Закаспийской и других областей не достигло «достаточного развития гражданственности». Однако и поляки десяти польских губерний, вполне этого уровня достигшие, тем не менее потеряли 24 мандата из 36. Кавказу было оставлено 10 мест вместо прежних 29 и т. д. Одно из антидемократических ограничений носило просто издевательский характер. По старому закону крестьянские выборщики в губернских избирательных собраниях Европейской России выбирали одного обязательного крестьянского депутата из своей среды сами, без участия других выборщиков. Теперь же обязательный депутат-крестьянин избирался всем составом губернских выборщиков. Ясно, что выборщики-помещики, получившие преобладание по новому закону в большинстве губернских избирательных собраний, выбирали не тех, кого хотело избрать большинство выборщиков-крестьян, а, наоборот, тех, которые были для последних неприемлемы. В этом заключалась одна из главных причин, что большинство избранных таким образом депутатов-крестьян как в III, так и в IV Думу осело на скамьях правых фракций. Новый избирательный закон имел еще массу всяких ограничений вплоть до всяких технических уловок, которые с предельной откровенностью были направлены против демократического избирателя. Если к этому прибавить разливанное море полицейского произвола во время избирательной кампании, с запрещением собраний и предвыборной агитации (кроме черносотенной) в крестьянской и рабочих куриях, массовыми отменами выборов, с арестами и устранениями неугодных выборщиков и т. д., то нетрудно себе представить, какой эта Дума вышла из рук ее творцов.

Думский справочник 1910 г. рисует следующую картину. Дворяне, составлявшие, по переписи 1897 г., менее 1% населения, получили в III Думе 178 депутатских мест, или 43% их общего числа. Крестьян-землевладельцев было избрано 66 (15%), лиц либеральных профессий — 84 (19,5%), промышленников и торговцев — 36 (7,5%), священников и миссионеров — 44 (10%), рабочих и ремесленников — 11. Национальный состав Думы не менее выразителен. Депутатов-великороссов было 338 (77%), украинцев 28 (6%), поляков 18 (4,3%), немцев 12 (2,3%), белорусов 11 (2,2%), армян и башкир по 4, евреев, эстонцев, греков, молдаван, грузин и латышей по 2, 1 тюрк, 1 коми. Следовательно, все нации, кроме великороссов, составляли в совокупности 23% всех членов Думы. Таким образом, Дума получилась такой, какой ее мечтал видеть Столыпин, — истинно русской. «3-я Г. дума, — писал восторженный поклонник премьера, — явилась созданием Столыпина».

Это совершенно верная оценка, притом в гораздо более глубоком смысле, чем думал автор. Дума, разумеется, не была делом рук только Столыпина  — это плод совокупных усилий «верхов», правительства и «объединенного дворянства». Но она вышла именно такой, какая ему была нужна, представляла собой тот политический инструмент, на котором, как он полагал, ему удастся исполнить свою сольную партию. Первые две Думы стали в политической биографии Столыпина полем для разгона и самоутверждения, в третьей он намеревался реализовать себя. Поэтому, перефразируя приведенную оценку, можно сказать, что в известном смысле сам Столыпин был порождением III Думы — ее и его политическая судьба оказались неразрывно связанными.

Главная, принципиальная особенность избирательного закона 3 июня, помимо его крайнего антидемократизма, состояла в бонапартизме, в создании возможности лавирования между  правым и левым крылом Думы. Закон  не позволял создать в Думеодно большинство. Это был запланированный результат.

«Система эта, — писал  Крыжановский, имея в виду один из разработанных  им вариантов избирательного закона, — помимо своей простоты и устойчивости, которую она вносит в результаты выборов, представляет и то еще преимущество, что дает возможностьпредопределить число представителей от каждого класса населения, установив таким образом состав Думы в соответствии с видами правительственной власти».

А «виды» состояли в том, чтобы не допустить создания в Думе не только левого, но и правого большинства, чтобы власть, Столыпин могли лавировать между двумя флангами контрреволюции. Третьеиюньский избирательный закон этому замыслу отвечал стопроцентно.

Фракционный состав III Думы в первую сессию выглядел следующим образом: крайних правых было 50, умеренно-правых и националистов — 97, фракция «Союза 17 октября» насчитывала 154 человека, прогрессисты имели 28 депутатских мест, кадеты — 54, мусульманская группа — 8, польско-литовская — 18, фракция трудовиков состояла из 13 человек, в социал-демократической фракции было 19. И принципиально такое соотношение измениться не могло, что подтвердили и выборы в IV Думу. Из приведенных цифр видно, что большинство мог образовать только октябристский «центр», голосуя вместе либо со своими правыми, либо с левыми соседями. В первом случае создавалось правооктябристское большинство примерно в 300 человек. При совместном голосовании с прогрессистами и кадетами получалось большинство примерно в 260 депутатов. И вся тонкость расчета состояла в том, что октябристы могли и должны были голосовать именно таким образом, попеременно образуя то правое, то левое большинство.

Возможность подобного  феномена была обусловлена смешанным  помещичье-буржуазным классовым составом октябристской фракции. Страх крупной буржуазии перед революцией, монархизм, глубокий экономический и политический консерватизм, тесные хозяйственные связи и общие интересы с поместным дворянством бросили ее в объятия помещиков, почти таких же правых, как и их собратья в правых фракциях. В результате получилась партия, программа которой была буржуазной, лидер А.И. Гучков являлся выходцем из семьи московского фабриканта, а партия (и особенно фракция) на три четверти, если не больше, состояла из помещиков и чиновников. В связи с этим думский обозреватель «Нового времени» Пиленко заявил, что он провел специальное исследование и собственно буржуа насчитал в октябристской фракции всего 15 человек. Ясно, что такая партия была обречена на бесконечные внутрипартийные и особенно внутрифракционные дрязги, интриги, политический инфантилизм и в конечном итоге на распад и исчезновение. История октябристов в III и IV Думе подтвердила это в полной мере.

В первые годы октябристская  фракция еще держалась, и ее цементирующим  началом был не Гучков, как следовало ожидать, а Столыпин, для которого октябристский «центр» стал главным инструментом бонапартистского лавирования. Между ним и Гучковым было заключено «молчаливое соглашение», смысл которого состоял в том, что за обещание «реформ» в будущем октябристы поступали в полное распоряжение премьера. Они стали правительственной партией в том своеобразном «третьеиюньском» смысле, что не правительство выполняло их волю, а, наоборот, они выполняли волю правительства. Октябристы стали личной партией Столыпина, за что и получили прозвище «партия последнего правительственного распоряжения», главным инструментом его бонапартистского лавирования между правым и либеральным флангами Думы.

Столыпин и Гучков были в первую очередь озабочены  созданием главного, правооктябриcтского большинства. Поскольку октябристы не составляли в Думе большинства, свидетельствовал Гучков много лет спустя, «пришлось это большинство искать в весьма многочисленном и бесформенном правом секторе Думы». Обсудив положение со Столыпиным, «мы решили сделать попытку произвести раскол в правом секторе Думы, выделив из нее более умеренные элементы, которые могли бы оказать поддержку столыпинскому министерству». Таковыми оказались «умеренно-правые», в отличие от просто «правых», т. е. крайних правых во главе с Марковым 2-м и Пуришкевичем, и «националисты», оформившиеся в самостоятельные фракции.

Создание второго, октябристско-кадетского большинства зависело от кадетов, от их согласия сотрудничать в третьеиюньскй  Думе с октябристами на базе будущих столыпинско-октябристских «реформ». И это согласие было дано. На своем пятом съезде в октябре 1907 г. кадеты заявили, что идут в Думу для «органической» работы в качестве «ответственной оппозиции», т. е. идут на блок с октябристами.

Так была создана третьеиюньская система с двумя большинствами, где первому, главному большинству отводилась охранительная роль, а второе должно было осуществить тот пакет либеральных «реформ», который был выработан Столыпиным; причем в сроки и объемах, какие будут угодны правительству, а не этому большинству. Это была типично бонапартистская система, которая «специально рассчитана на использование, в очень широких пределах, антагонизма либеральной буржуазии и помещичьей реакционности при гораздо более глубоком общем их антагонизме со всей демократией и с рабочим классом в особенности».

Таким образом, столыпинский аграрный бонапартизм, выраженный в  указе 9 ноября 1906 г., был дополнен и  завершен бонапартизмом политическим, воплощенным в третьеиюньской Думе. Эта сложная и очень неустойчивая система требовала для нормального функционирования почти идеальных условий, т. е. в первую очередь длительного, измеряемого десятилетиями периода «покоя» — отсутствия в стране сколько-нибудь массового рабочего и крестьянского движения. В противном случае она грозила превратиться в свою противоположность — в дополнительный источник кризиса режима. Так на деле и получилось.

В связи с этим возникает  естественный вопрос: зачем Царизму  после одержанной над революцией победы надо было идти на риск бонапартизма? Не проще ли и безопаснее было вернуться к прежнему, «чистому» самодержавию и предотвратить следующий приход революции старым испытанным путем «реформ» сверху — так, как это было сделано в 60-х годах прошлого века, без всякой сомнительной и просто опасной, как показал опыт первых двух Дум, игры в «народное представительство»? Вопрос этот формулируется и иначе: не была ли третьеиюньская система творением рук только или преимущественно одного Столыпина, бонапартиста по натуре, которому нравилась эта игра, сумевшего в силу ряда общих причин и личных качеств настоять на своем вопреки мнению «верхов», министров и самого царя? Факты показывают, что дело так не обстояло. Наоборот, вся совокупность причин неотвратимо вела к созданию третьеиюньской Думы, ибо революция, несмотря на поражение, сделала абсолютно невозможным существование режима в прежнем «чистом» виде.

Ещё в 1906 г. председатель Совета министров Горемыкин в  одной из своих записок царю ставил именно коренной для царизма вопрос: сохранять ли Думу или возвращаться к старому, дореволюционному самодержавию, идти ли по пути манифестов 6 августа и 16 октября или же «вести дело по иному пути, приводящему к восстановлению прежнего строя государственной жизни, — иначе говоря, по пути реакции. Ответ на этот вопрос может быть в настоящее время только один, а именно, что реакционная политика была бы теперь из всех возможных ошибок наиболее роковою». Мысль о народном представительстве пустила глубокие корни. «Недоверие и даже ненависть к чиновничьему строю управления настолько всеобщая и болезненная, что монархической власти угрожала бы серьезная опасность, если бы сделаны были шаги, оправдывающие предположение о том, что с народным представительством намерены покончить или сузить его до пределов призрачности».