Советская реакция на европейскую интеграцию. 1940-50 гг

МОН РК

КазНУ им. аль-Фараби

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

РЕФЕРАТ

 

На тему:

 

«Советская реакция на европейскую интеграцию. 1940-50 гг.»

 

 

 

 

Подготовила: Каргина А.

Факультет МО, группа РВ-10

Проверил: Кожахметов К.К.

 

 

 

 

 

 

 

 

г. Алматы, 2013 г.

Введение

 

Отрицательное отношение  Сталина, как, впрочем, и его последователей, к идее и практике строительства  единой Европы достаточно хорошо известно. Свой отпечаток оставили антиинтеграционные установки, которые содержались в ленинской работе «О лозунге Соединённых Штатов Европы», на то, что в конкретной обстановке послевоенного времени проекты европейского объединения воспринимались советским руководством либо как продукт и частное проявление «буржуазного космополитизма», стимулируемого американскими империалистами, либо как проявление тенденций к установлению «англо-французского кондоминиума» в Европе. Корректно отмечается и то обстоятельство, что на оценку интеграционных планов Запада существенно влиял «германский фактор», поскольку осуществление этих планов было связано с углублением раскола Германии и включением западной её части в военный блок, направленный против СССР.  
Вместе с тем, было бы очевидным упрощением считать, что восприятие советским руководством «европейской идеи» оставалось всегда статичным, неизменным, не допускавшим каких-либо отклонений, нюансов и корректив, хотя бы тактического свойства. В этой связи привлекают внимание замечания А.О.Чубарьяна: вначале в советских политических кругах считалось, что главную опасность в Европе будут представлять акции Англии и Франции, роль США считалась второстепенной; лишь позднее «американский фактор» вышел на авансцену, а Великобритания с её «евроскепсисом» стала рассматриваться даже в более позитивном свете. Новые архивные материалы — опубликованные и неопубликованные — позволяют более подробно рассмотреть вопрос о соотношении догмы и реализма, преемственности и изменений в том, как в СССР реагировали на первые шаги европейской интеграции в послевоенном мире.

 

Часть I

 

Впервые советское руководство официально высказалось по поводу общеевропейского проекта во время визита в СССР министра иностранных дел Великобритании А.Идена в декабре 1941 г. Обычно внимание исследователей привлекали те пункты в изложенной Сталиным программе послевоенного устройства в Европе, которые касались вопросов границ, репараций, политических союзов и военных баз. Между тем, последний, 19-й пункт «Дополнительного протокола» к проекту советско-английского договора, предложенному советской стороной, содержал весьма недвусмысленную формулу, которая в принципе могла бы удовлетворить самых крайних приверженцев европеизма:  «Признается необходимым создание Европейского Совета как международной организации, в распоряжении которой в качестве орудия сохранения мира в Европе должно находиться определенное количество войск».  
Как известно, даже сейчас Организация европейской безопасности и сотрудничества (ОБСЕ) не располагает собственной силовой компонентой, и европейцы для наведения порядка в собственном доме вынуждены полагаться на механизмы ООН (далеко не всегда эффективные) либо НАТО (достаточно эффективные, но явно не отражающие баланса интересов всех европейских стран). Таким образом, модель, намётки которой воплотились в вышеназванном пункте советского проекта от 16 декабря 1941 г., можно было бы считать даже более последовательной в сравнении с теми, что возникли в Европе впоследствии — не только в период «холодной войны», но и после неё.

Есть ли основания считать, что проблема «европеизма» играла какую-то иную роль в советском внешнеполитическом планировании? Тот факт, что после декабрьских переговоров 1941 г. в советских проектах, представляемых на обсуждение форумов антигитлеровской коалиции, ни разу не появлялось ничего похожего на пункт 19-й из документа от 16 декабря, допускает в принципе двоякое толкование: либо речь шла о принципиальной незаинтересованности в постановке и обсуждении «интеграционной» (а по существу даже и наднациональной!) схемы для Европы, либо, напротив, о том, что соответствующая тематика рассматривалась советской стороной слишком серьёзной для того, чтобы превращать её в разменную монету для политического торга. Автор данных строк в прошлом достаточно однозначно придерживался первого варианта ответа: речь шла о чисто тактическом «европеистском» ходе Сталина, классическом примере его виртуозной риторики по общим и малоактуальным проблемам, с какой он умел если не очаровывать своих партнёров по переговорам, то, во всяком случае, как-то воздействовать на них в нужном ему направлении — по тем вопросам, которые считал первостепенными.

Результаты новых исследований вынуждают несколько ослабить категоричность этого вывода. Немецкий историк В.Лот, в частности, справедливо обратил внимание на тот факт, что после того, как в марте 1943 г. Черчилль в послании очередному конгрессу «панъевропейцев» во главе с Куденхове-Калерги вновь выдвинул план создания «Совета Европы» (наряду с «Советом Америки» и «Советом Азии»), Сталин «не отверг в принципе» эту концепцию, высказавшись лишь за вхождение США и Советского Союза как в «Совет Азии», так и в «Совет Европы». Сюда можно добавить, что на Тегеранской конференции, где впервые на высшем уровне обсуждалась схема Черчилля, Сталин выступил с интересной инициативой о создании сети «стратегических пунктов» на территории Европы, на которые должна была опираться система предупреждения и санкций в отношении возможных нарушителей европейского мира. Заслуживают упоминания также и упорные попытки советской делегации на конференции в Думбартон-Оксе продвинуть вопрос о создании «международного военно-воздушного корпуса» по поддержанию мира (в данном случае речь шла о глобальном плане, выходящем за пределы европейской территории, однако характерно, что он базировался на основе фактического признания принципа наднациональности). Очень сомнительно, чтобы и в данном случае речь шла о чистой демагогии. Очевидно, что с советской стороны заинтересованность была главным образом в том, чтобы обеспечить себе постоянный доступ к достижениям западной технологии в области авиастроения и эксплуатации современной авиационной техники, но это лишь подтверждает серьёзность соответствующих проектов, которые отражались, кстати, не только в ходе переговоров в Думбартон-Оксе, но и в работе созданной при НКИД Комиссии по вопросам послевоенного мирного урегулирования («Комиссия Литвинова»). 

Обычно доказательство абсолютного  и неизменного «антиевропеизма» советской концепции послевоенного  мира усматривают в том, что в  ней не было места для проектов региональных межгосударственных объединений  федеративного или конфедеративного характера, на создании которых особенно настаивали англичане, соответствующим  образом настраивая эмигрантские правительства, прежде всего, государств Восточной  и Юго-Восточной Европы. Более  того, пойдя вначале (во время переговоров  с Иденом в декабре 1941 г.) на включение  в проект советско-британского договора упоминания о возможности создания таких объединений, советская дипломатия впоследствии делала всё, чтобы «похоронить» соответствующие проекты, добившись в конце концов на Московской конференции министров иностранных дел трёх держав практического их дезавуирования. 

Однако, вывод о принципиальной оппозиции советской стороны идее общеевропейского сотрудничества слишком категоричен. Дело в том, что даже самые последовательные «интеграционисты» рассматривали проекты региональных федераций как нечто похожее на отвлекающий манёвр противников общеевропейской идеологии, как помеху на пути к подлинно единой Европе. Тот же Брейлсфорд, по существу, соглашался с одним из основных пунктов советской пропаганды против создания региональных межгосударственных объединений, который сводился к тому, что они означали бы реставрацию «санитарного кордона» на западных границах СССР. «Создание "сверхгосударства" на базе предлагаемых условий (настоящее правительство, армия, более сильная, чем остальные, собственные налоги), другими словами, на основе отказа от национального суверенитета, в случае своего осуществления было бы чревато крайне серьёзной опасностью, особенно для государств, которые, подобно Франции, не принадлежат к числу тех, которые — справедливо или нет — признаются лидерами в борьбе против Гитлера» (В. Липгенс). 

Сложная борьба по вопросу, поддерживать или не поддерживать идею «Соединённых Штатов Европы», шла в  Великобритании. За неё выступал, например, С.Криппс, деятель довольно левого толка, против — видный дипломат консерватор Г.Джебб: «...объединённая Европа, — аргументировал он, — окажется фактически германской Европой». Казалось, это подтверждает мысль о размежевании «левых» и «правых» как её формулирует В.Липгенс: первые — за интеграцию, вторые — против. Но вот ещё один факт: специальная комиссия, созданная лейбористской партией для обсуждения проектов послевоенного мира (возглавлял X.Дальтон), после консультаций с представителями других социалистических партий Европы пришла к выводу о нежелательности создания «интегрированного» и «федерированного» объединения стран континента — тем более на «наднациональной основе». Если же говорить о настроениях не в элите, а в «низах», то там вообще идея каких-то надгосударственных объединений не пользовалась какой-либо популярностью. Это мнение высказывает, в частности, прямо полемизируя с Липгенсом, другой немецкий историк — Т.Шидер, и с ним можно согласиться; возражение вызывает лишь то, что этот массовый настрой он несколько презрительно именует выражением «примитивного патриотизма». 

В недавно вышедшем сборнике по истории советской политики в  германском вопросе опубликована запись беседы Сталина и Черчилля 17 октября 1944 г., во время визита последнего в  Москву. Там, в частности, впервые  приведён весьма любопытный обмен мнениями по вопросу о будущем Европы: «Черчилль заявляет, что зло в Европе заключалось в том, что существовало 10 — 15 различных валют, несколько дюжин таможен. Все это мешало торговле. Он, Черчилль, хочет видеть Европу процветающей, и потому представляется целесообразным найти некоторую форму экономического объединения государств Европы в виде, например, таможенного союза. Сталин же заявляет, что в первые три-четыре года после войны в Венгрии, Чехословакии и Польше будут преобладать настроения национализма. Первым желанием этих народов будет желание устроить по-своему свою национальную жизнь. Эти народы будут противиться ущемлению их прав путем объединения их с другими странами. Поэтому едва ли народы европейских стран согласятся на создание таможенных союзов. До какой степени режим Гитлера развил национальные чувства, показывает пример Югославии, где не только хорваты, но и черногорцы, словены и сербы и мелкие национальности — все хотят иметь свою автономию. В первые годы после войны над другими желаниями народов будет превалировать желание пожить полной национальной жизнью без помех. После прошлой мировой войны были созданы некоторые несостоятельные государства, и они потерпели банкротство, так как их создание было малообоснованно. Но теперь было бы опасно кинуться в другую крайность и заставлять малые народы объединяться друг с другом. Трудно представить себе, чтобы чехи и венгры, даже чехи и поляки нашли общий язык. Поэтому он, тов. Сталин, считает, что сейчас невозможно думать об объединениях, хотя в будущем они не исключены. 
Существенным фактором, определившим отрицательное отношение советского руководства к европейской интеграции, было и то обстоятельство, что ни один из её проектантов не предполагал участия в ней Советского Союза, и, более того, такая интеграция означала фактически противопоставление всей, или почти всей, Европы Советскому Союзу.  

Часть II

 

Первым практическим шагом  европейской интеграции стал так  называемый «план Шумана»: на его  основе было создано «Европейское объединение  угля и стали», являвшее собой первую в Европе наднациональную организацию, в управление которой перешла  тяжёлая промышленность шести стран  — ФРГ, Франции, Италии, Бельгии, Голландии  и Люксембурга. План был обнародован  в виде декларации французского правительства  от 9 мая и стал предметом обсуждения на Лондонской конференции министров  иностранных дел США, Англии и  Франции, проходившей с 11 по 13 мая 1950 г. 

Первая реакция советских  аналитиков на этот план появилась  необычайно быстро, можно сказать, почти  мгновенно. В «Краткой справке» по итогам Лондонской конференции, составленной четырьмя авторами, представлявшими, очевидно, некий мозговой центр тогдашнего МИДа (Г.Ф.Саксин, В.Г.Трухановский, Н.Ф.Луньков, Г.А.Ратиани), по поводу «предложения Шумана» прежде всего категорически заявлено, что оно «внесено им по указанию американского правительства». Далее столь же категорично утверждается, что «основной смысл этого предложения заключается в том, чтобы под руководством американских правящих кругов создать в Западной Европе военно-промышленную базу для агрессивного западного блока». По сути, единственным доводом в пользу тезиса об «американском плане» стало то, что в его разработке активное участие принимал Моне (так в тексте; правильно Моннэ. — А.Ф.), французский миллиардер, тесно связанный с американскими финансовыми кругами.  
В справке отмечается, кроме того, что планируемое объединение («слияние») индустриальных мощностей Франции и ФРГ будет «конкурентом» Великобритании, в связи с чем английский министр иностранных дел Э.Бевин занял по отношению к французской инициативе «осторожную позицию». Контрастом подчёркнуто позитивное отношение к ней со стороны ФРГ, хотя выбранный для подтверждения этого тезиса пассаж из выступления канцлера Аденауэра 11 мая (в изложении четвёрки: «осуществление этого проекта предоставит возможность германским капиталистам проникнуть во французские колонии в Африке»), разумеется, отражает не главное в интересе западногерманских кругов к «плану Шумана». Заканчивается раздел (и вся справка) изложением «демагогического заявления» Шумана о «возможном участии СССР и стран Восточной Европы в его плане»: мол, русские в принципе могут претендовать на «право контроля над Лотарингией и английскими промышленными центрами», но лишь в том случае, если западные державы получат право контроля над «индустриальными бассейнами Урала и Кавказа».

Оценивая эту первую советскую  реакцию на «план Шумана» и  сравнивая её с прогнозами, которые  ранее давались МИДом относительно возможной повестки дня и решений  Лондонской конференции, можно отметить известное снижение алармистского  тона. В справке от 26 апреля, например, предрекалось, что три державы «выдвинут демагогическое предложение о проведении общегерманских выборов или плебисцита об объединении Германии», поставят вопрос о включении Западного Берлина в ФРГ в качестве 12-й земли и даже примут «совместную декларацию, требующую возвращения Германии находящихся сейчас под управлением Польши территорий за линией Одер-Нейсе»26. Ни один из этих крайне неприятных для советской стороны сюжетов в Лондоне не был затронут, и этот факт был воспринят аналитиками МИДа с чувством явного облегчения. В этом контексте «план Шумана» был воспринят скорее как некое отступление Запада от крайне агрессивного курса, если и грозящее чем-то, то лишь в долгосрочной, но никак не в краткосрочной перспективе. Соответственно если справка от 26 апреля завершалась изложением развёрнутой программы «ответных мер», то в документе от 14 мая ничего подобного уже не было. Вряд ли это было упущение авторов, вызванное спешкой или атмосферой выходного дня. В целом первая реакция на «план Шумана» была спокойной.