Русская философия 18 века. представители и основные идеи

В лице Ломоносова мы имеем дело с  новой для русских людей религиозно-философской  позицией, в которой свобода мысли  не мешает искреннему религиозному чувству,—  но уже, по существу, внецерковному. 
Несколько иной является позиция тех русских религиозных людей, которые искали удовлетворения своих исканий в масонстве, которое в XVIII веке с необычайной силой захватило большие круги русского общества.

 

Русское масонство XVIII и начала XIX веков сыграло  громадную роль в духовной мобилизации  творческих сил России. С одной  стороны, оно привлекало к себе людей, искавших противовеса атеистическим  течениям XVIII века, и было в этом смысле выражением религиозных запросов русских  людей этого времени. С другой стороны, масонство, увлекая своим  идеализмом и благородными мечтами  о служении человечеству, само было явлением внецерковной религиозности, свободной от всякого церковного авторитета. С одной стороны, масонство уводило от «вольтерианства», а с другой стороны —от Церкви; именно поэтому масонство на Руси служило основному процессу секуляризации, происходившему в XVIII веке в России. Захватывая значительные слои русского общества, масонство, несомненно, подымало творческие движения в душе, было школой гуманизма, но в то же время пробуждало и умственные интересы. Давая простор вольным исканиям духа, масонство освобождало от поверхностного и пошлого русского вольтерианства.

Гуманизм, питавшийся от масонства, нам уже  знаком по фигуре Н. И. 
Новикова. В основе этого гуманизма лежала реакция против одностороннего интеллектуализма эпохи. Любимой формулой здесь была мысль, что «просвещение без нравственного идеала несет в себе отраву». Здесь, конечно, есть близость к проповеди Руссо, к воспеванию чувств,— но есть отзвуки и того течения в Западной Европе, которое было связано с английскими моралистами, с формированием «эстетического человека» (особенно в Англии и Германии) ,т. е. со всем, что предваряло появление романтизма в Европе. Но здесь, конечно, влияли и различные оккультные течения, поднявшие голову как раз в разгар европейского просвещения.

В русском гуманизме, связанном с  масонством, существенную роль играли мотивы чисто моральные. В этом отношении  гуманизм XVIII века находится в теснейшей  связи с моральным патетизмом русской публицистики ХIX века. Но в русском масонстве для нас сейчас важнее остановиться на других его сторонах — на его религиозно-философских и натурфилософских интересах. 
И то и другое имело чрезвычайное значение в подготовке к философскому творчеству в XIX веке.

Обращаясь к религиозно-философским течениям в масонстве, отметим, что масонство  распространяется у нас с середины XVIII века — в царствование 
Елизаветы. Русское высшее общество к этому времени уже окончательно отошло от родной старины. Кое-кто увлекался дешевым «вольтеризмом», как выражался Болтин, кое-кто уходил в националистические интересы, в чистый гуманизм, изредка — в научные занятия (особенно русской историей). Но были люди и иного склада, которые имели духовные запросы и болезненно переживали пустоту, создавшуюся с отходом от церковного сознания. Успехи масонства в русском обществе показали, что таких людей было очень много: масонство открывало им путь к сосредоточенной духовной жизни, к серьезному и подлинному идеализму и даже к религиозной жизни (вне Церкви, однако). Среди русских масонов попадались настоящие праведники (самым замечательным из них был С. И. Гамалея), было среди них много искренних и глубоких идеалистов. 
Русские масоны были, конечно, «западниками», они ждали откровений и наставлений от западных «братьев», вот отчего очень много трудов положили русские масоны на то, чтобы приобщить русских людей к огромной религиозно-философской литературе Запада.

В переводческой и оригинальной масонской  литературе довольно явственно выступает  основная религиозно-философская тема: учение о сокровенной жизни в  человеке, о сокровенном смысле жизни  вообще. Здесь теоретический и  практический интерес сливались  воедино; особую привлекательность  этой мистической метафизике придавала  ее независимость от официальной  церковной доктрины, а в то же время явное превосходство, в  сравнении с ходячими научно-философскими учениями эпохи. Эзотеричность этой мистической антропологии и метафизики, ее доступность не сразу, а лишь по ступеням «посвящения», конечно, импонировала не менее, чем уверенность масонских учений в том, что истина сохранилась именно в их преданиях, а не в церковной доктрине. Для русского общества учения, которые открывались в масонстве, представлялись проявлением именно современности — в ее более глубоком течении. Легендарные рассказы о храме Соломона, символические прикрасы в книгах, в церемониях импонировали вовсе не тем, что их считали идущими от древности, а тем, что за ними стояли современные люди, часто с печатью таинственности и силы. Масонство тоже, как и вся секуляризованная культура, верило в «золотой век впереди», в прогресс, призывало к творчеству, к «филантропии». В русском масонстве формировались все основные черты будущей «передовой» интеллигенции — и на первом месте здесь стоял примат морали и сознание долга служить обществу, вообще практический идеализм. Это был путь идейной жизни и действенного служения идеалу.

Справедливо замечает Флоренский, что здесь «характерно  острое чувство не столько греха, сколько нечистоты» (как препятствия  к взлетам духа ввысь). В мистической  антропологии, которой следовало  масонство, громадное значение имела  доктрина первородного греха и учение о «совершенном» Адаме. 
«Восстановление» этого «изначального совершенства» в XIX веке приняло более натуралистическую окраску в учении о «сверхчеловеке», в замыслах 
«человека-божества...»

Очень существенна для всего этого  умонастроения свобода ищущего  духа, который жадно впитывает  в себя догадки, «откровения» и разные домыслы, чтобы проникнуть в сферу «сокровенного ведения». Но если одних это, по существу, уводило от религиозной жизни, то у других (самый яркий человек этого второго типа — И. В. Лопухин) это было крещением в новейший 
«христианский синкретизм», который еще со времени Себастиана Франка стал распространяться в Западной Европе в качестве суррогата христианства . Весь 
XVIII (и даже XVII) век шел под знаменем «примирения» христианских концессий во имя «универсального христианства...»

Русским людям XVIII века — и именно тем, у  которых были религиозные запросы, — было очень по душе такое «внутреннее  понимание христианства», особенно яркой фигурой является в этом отношении названный выше И. В. Лопухин. Мы уже упоминали о том, как  он порвал с 
«вольтерианством». Будучи очень склонным к моральному резонерству и сентиментальности, он ощущал Церковь как отживающее «учреждение»... 
Неудивительно, что, благодаря масонам, на русском языке появились многочисленные переводы западных мистиков, оккультистов. Наиболее влиятельным был, конечно, Беме, а также граф Сен Мартен (его книга «О заблуждениях и истине», вышедшая в 1775 году, была напечатана в русском переводе Лопухина в 1785 году), Mme Guyon, Poiret, Ангел Силезий, Арндт, 
Пордечь, Вал. Вейгель и др.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Вывод:

1. Русское Просвещение  создало самобытную национальную  философию, которая по

сущности своих идей, по своей духовности стояла на уровне общемировой

философии

2. Оно породило феномен  светской духовной культуры, сформировало

гуманистические ценности, зародило интерес к трудам мыслителей прошлого  и настоящего.

3. Отход от церкви не  означал для ученого разрыва  с верой, с традицией, с

культурой народа. Новый  виток творческой жизни был не изолированным, а

осуществлялся с опорой на предыдущие достижения.

 

 

 

 

http://works.tarefer.ru/91/100428/index.html

Александр Мен.  Русская религиозная философия. Лекции.