Проблема «кризиса демократии» на рубеже ХХ-ХХ1 вв.

Проблема «кризиса демократии» на рубеже ХХ-ХХ1 вв.

Нарастание массовой политической апатии в современном западном обществе, настроений разочарования и скептицизма  по отношению к идеям демократии породило дискуссию о пределах в  развитии народовластия. Согласно опросам, устойчиво снижается доверие граждан практически к любым институтам, обладающим теми или иными атрибутами публичной власти, - политическим партиям, бюрократии, судам, армии, полиции, профсоюзам, корпоративному бизнесу, церкви, телевидению. Для большинства респондентов причина дефицита доверия состоит в злоупотреблении властью, патернализме и коррупции. Острую критику вызывает непрофессионализм властвующей элиты. Само понятие «политическая элита» приобретает в массовом сознании все более негативный оттенок. Оно связывается с тенденцией виртуализации политики, массированным использованием политических технологий, якобы превращающих человека в объект манипулирования.

Подлинные причины современного «кризиса демократии»  достаточно сложны и неоднозначны. Само по себе обособление правящей элиты отнюдь не является признаком стагнации политической системы. Равным образом и использование разнообразных коммуникативных технологий не может рассматриваться только в качестве средства манипулирования общественным мнением. К тому же речь идет о странах с устойчивыми, долговременными демократическими традициями. При самых пессимистических оценках невозможно говорить о нарастающей угрозе авторитаризма на Западе, грядущем поражении гражданского общества в противостоянии с государственным «Левиафаном». Скорее, речь идет о сложной перестройке самого механизма демократии.

Если отказаться от отождествления демократии с эгалитарными представлениями о социальной справедливости, то следует признать, что целесообразность демократического устройства связана с потребностью общества в гибком реагировании на новые «вызовы», обеспечении преемственной и упорядоченной сменяемости власти по мере изменения запросов граждан. В то же время демократическое государство не может подстраиваться под ситуативные изменения общественных настроений, подчиняться требованиям маргинальных масс. Именно такое дуалистическое понимание роли демократии предопределило формирование элитарной конституционной модели на первых стадиях существования индустриального общества. На протяжении XX в. ситуация изменилась. Преобладание в социальной структуре общества среднего класса, с присущим ему многообразием статусных характеристик, отсутствием антагонистического противостояния «труда» и «капитала», весьма стандартными потребностями в сфере материальных и духовных благ, существенно изменило отношение к идее демократии. А под демократичностью общества стало пониматься не умелое преодоление социальных конфликтов, а непосредственное отражение социальных запросов большинства населения в текущей государственной политике. Демократия, таким образом, стала «народной» и «социальной». Одновременно она все меньше оставалась «политической».

Кризис  политической демократии приобрел наиболее радикальные формы в странах  с тоталитарными режимами, где последовательно разрушались все институты гражданского общества, а вот принципы социальной демократии столь же последовательно проводились в жизнь. Но и в развитых странах Запада ведущие политические силы в 1930-1960-х гг. вполне открыто проповедовали идеалы «управляемой демократии» и корпоративного общества. Лишь столкновение с нацизмом и длительная «холодная» война с советским блоком позволили приостановить нарастающее разочарование в политической демократии. Более того, пафос противостояния с тоталитарными режимами создал в западном обществе своего рода «демократический консенсус», устойчивое восприятие демократии в качестве символа западного образа жизни, важнейшей ценности, которая должна быть любой ценой укоренена в мировом масштабе.

Крах мирового социализма парадоксальным образом  спровоцировал острейший кризис западной демократии. В отсутствии «угроз» со стороны советской  «империи зла» идея крестового похода во имя демократии окончательно утратила какой-либо смысл. Возникла необходимость осмысления демократии как реального принципа общественной жизни, а не абстрактной цели мирового развития. Между тем идеалы социальной демократии быстро утрачивают свое мировоззренческое значение.

Крах «общества  потребления» и «государства благосостояния», последовавшая затем «неоконсервативная революция» наглядно показали их ограниченность. Попытки вернуться к активной социальной политике на рубеже ХХ-Х1 вв. были встречены обществом позитивно, но не позволили элите сформировать новую Большую идею. Совпадение политических программ современных социалистов, консерваторов, либералов и экологистов демонстрирует наличие в обществе социального консенсуса, но при этом фатальную нехватку политических идей. Именно это торжество политического прагматизма воспринимается в качестве основного свидетельства краха демократии как мировоззренческой системы. Суррогатные попытки закамуфлировать ценностный кризис демократии борьбой с мировым терроризмом или странами-изгоями не меняют общей картины.

«Эрозию»  современной западной демократии необходимо рассматривать и в контексте общего кризиса идентичности, сопровождающего становление информационного общества. В условиях радикального обновления социальной структуры населения, формирования совершенно новых типов мотивации и мышления начала снижаться роль всех традиционных институтов социализации. Семья, система образования, этнические и религиозные сообщества, гражданские объединения и политические партии все в меньшей степени способны транслировать на индивида упорядоченные ценностные установки и культурный опыт. Происходит утрата «культурного контекста». Человек все чаще ощущает себя в необычной, непредсказуемой ситуации, нуждается в выработке собственной оценки, критическом восприятии любой поступающей извне информации. Вместо того чтобы соотносить свое «Я» с устоявшимися социокультурными и идеологическими категориями, современный человек пытается найти ответы в собственном мнении, собственных ощущениях. На этом фоне нарастает значимость информационно открытых, толерантных к любым проявлениям индивидуальности институтов социализации. Наиболее заметную роль в этом плане играют средства массовой информации (СМИ, масс-медиа). Информация становится ключевым ресурсом во всех сферах человеческой деятельности, но радикально меняет систему социального взаимодействия. Она является уже не только продуктом человеческой деятельности, но и по-новому формирует пространство этой деятельности. Залогом социальной успешности становится способность к творчеству, открытому диалогу с окружающим миром, убедительному позиционированию своих взглядов при одновременной готовности подвергнуть их критическому анализу и переосмыслению.

Информационная  открытость современного общества, на первый взгляд, должна способствовать укреплению системы политической демократии. Власть любого уровня становится «прозрачной» в своей деятельности, более зависимой от общественного мнения. Расширяются возможности для прямого гражданского взаимодействия, самоорганизации гражданского общества. Но для развития политического процесса не менее значимой является и иная тенденция. В условиях нарастающего информационного прессинга, умноженного воздействием глобализации, расчет число людей, предпочитающих «закрытое» социокультурное пространство. Это та часть общества, которая не всегда стремится отгородить себя от новой информации, но всегда предпочитает «встраивать» ее в собственные стереотипы, в привычные образы «добра» и «зла». Именно такие люди становятся доступным объектом для информационного манипулирования.

Столь же неоднозначное влияние информационная революция оказывает на политическую элиту. Как отмечет Жан-Франсуа Лиотар, «правящий класс был и будет классом, который принимает решения, но он уже не будет традиционным политическим классом - это разнородный слой, сформированный из руководителей предприятий, крупных функционеров, руководителей профсоюзов, партий и религиозных конфессий, слой, который формирует сам образ общества, регулирует информационные потоки и на этой основе отчуждается от массы управляемых». Современную элиту составляет новый «политический класс», состоящий из функционеров (public administrators) и политтехнологов. Его представители обеспечивают себе доступ к власти не обладанием собственностью или определенным социальным происхождением, а профессиональной эрудицией, способностью манипулировать информацией, создавать необходимые имиджевые образы.

Представители нового «политического класса» избирают самые разные поприща для самореализации - они становятся брокерами, банковскими  служащими, агентами по недвижимости, разного рода консультантами, системными аналитиками, учеными, публицистами, издателями, журналистами, продюсерами. Но именно их объединенными усилиями обеспечивается целенаправленное функционирование информационной среды. В этом плане само понятие «политический класс» приобретает гораздо более широкое значение, чем в предыдущие периоды. Политическая элита становится неотделимой от деловой и интеллектуальной.

Новый правящий класс уже не нуждается в традиционных формах политического принуждения, да и не стремится использовать их. Прежние критерии гражданской лояльности, в том числе законопослушание, приверженность общим политическим ценностям и неприятие экстремистской идеологии, сохраняют свое значение и в современном обществе. Однако политическая элита сталкивается в обществе с нарастающим разнообразием интересов и потребностей, ценностным и мотивационным плюрализмом. В условиях раскола общества на мозаичные, быстро эволюционирующие социокультурные сегменты власть вынуждена быть толерантной, а точнее, «политкорректной», идеологически безликой. Она не может использовать привычные методы идеологической мобилизации масс без риска взорвать хрупкое социальное равновесие, преступить грань ксенофобии или социального экстремизма. Она все реже может опереться и на право «легитимного насилия»,- поскольку в современном обществе нет согласия относительно базовых принципов социального взаимодействия, а потому принцип «закон есть закон» уже мало кого убеждает. Поэтому власть вынуждена прибегать к иным формам воздействия на гражданское общество, превращать политический процесс в гибкую систему социального управления, т.е. использовать методы «политического менеджмента».

Система «политического менеджмента» зачастую воспринимается как манипулирование общественным мнением. Такие настроения нередко провоцирует и сама власть. Вряд ли можно представить себе политическую кампанию, где в качестве открыто декларируемой цели было бы провозглашено повышение авторитета президента или престижа какого-то министерства, лоббирование налоговых льгот для финансово-промышленной корпорации или оказание давления на политических союзников. Между тем даже для стороннего наблюдателя подобные действия властей бывают вполне очевидны. В то же время «политический менеджмент» не может быть сведен к технологии «управляемой демократии». Активное манипулирование общественным мнением возможно лишь при наличии в самом обществе устойчивых стереотипов, мифов, типичных реакций, становящихся «кодом» манипулирования. Экспансия информационной культуры обеспечивает очень эффективную технологическую основу для такого манипулирования, но в действительности ограничивает сферу его применения. В информационном обществе социально активный человек превращается в- «открытую личность», которой чрезвычайно сложно навязать то или иное мнение, спровоцировать на проявление массовых реакций. Поэтому власть вынуждена либо использовать наиболее жесткие Цетоды манипулирования, заниматься тотальной «промывкой мозгов», либо, .напротив, опираться на постоянный диалог с обществом, превращать социально-политическое управление в систему динамичного взаимодействия. В этих условиях основным властным ресурсом становится информационный обмен, т.е. коммуникация.

Итак, в  условиях формирования информационного  общества система политического управления, основанная на властной иерархии и статусном подчинении, сменяется коммуникативным взаимодействием гражданского общества и власти. При этом речь не идет о возрождении институтов «прямой демократии» или всемерном укреплении органов гражданского самоуправления. Специфика коммуникативного пространства современного общества позволяет элите использовать особые технологии «связей с общественностью» - «public relations» (PR).

PR является организационно-управленческой практикой, широко распространенной в самих разных сферах. Политический PR можно охарактеризовать как процесс мобилизации общественного мнения, основанный на достижении взаимопонимания между индивидом и властью (или иными политическими институтами). В отличие от иных методов политической мобилизации PR имеет ярко выраженную личностную направленность - он персонифицирует как образ власти, так и гражданское поведение. Сами методы PR, как правило, основаны на технологиях общения с массовой аудиторией. Но власть, которая желает быть не только услышанной, но и понятой, должна вести диалог в категориях, предельно понятных, очевидных, близких к самоощущению отдельно взятого человека. Интенсивное подавляющее воздействие может принести кратковременный эффект, но угрожает власти стратегическим провалом (характерный пример - мобилизация общественного мнения в США и Великобритании при подготовке войны против Ирака с последующим нарастанием оппозиционных настроений даже во властвующей элите). Эффективная система PR, таким образом, должна основываться не на методах политической пропаганды, а на формировании широкого информационного контекста принимаемых властных решений. Воздействие информационного контекста на граждан осуществляется на уровне символов, образов, эмоций, что в конечном счете оказывается гораздо действеннее, нежели рациональное убеждение или насильственное принуждение.

При широкомасштабном и постоянном использовании методов  РЫ вокруг власти формируется целостное  коммуникативное пространство, в  котором вынуждены действовать  все политические партии и движения. Даже оппозиционное противопоставление себя существующей политической системе происходит по тем же «правилам игры». Эпицентр политической борьбы смещается с идеологического противостояния на стремление «попасть в фокус» общественного внимания, оказаться на виду, иметь сбалансированное соотношение позитивных и негативных откликов в СМИ и т.п. В этих условиях меняется и процесс принятия политических решений. Получение мандата власти на очередных выборах уже недостаточно для властвования. Любое важное действие государства может стать легитимным только при условии ощутимой общественной поддержки. Поэтому стимулировать политический процесс можно лишь при создании публичного дискурса той или иной проблемы. Зачастую власть даже вынуждена искусственно акцентировать внимание общественности на альтернативах предполагаемого решения с тем, чтобы спровоцировать его обсуждение и заручиться поддержкой общественного мнения.

Не менее  важная особенность коммуникативного политического процесса - его виртуальность. Средства масс-медиа по праву считаются основным каналом распространения политической информации. Под их влиянием политический процесс приобретает высокую интенсивность и открытость. Быстро растет роль визуальных факторов политической коммуникации. Телевизионная хроника событий в самых разных частях света, сформированные в СМИ имиджи государственных и общественных деятелей, виртуальные диалоги и репортажи «с места событий» создают информационную квазиреальность. Под напором виртуального политического пространства начинает преображаться и система реальных властных отношений. Происходит заметная персонификация власти. Система РЯ востребует предельно «очеловеченные» политические образы, обладающие ярким психологическим подтекстом. Имидж лидера вытесняет партийные программы и манифесты. Удачная фраза, сказанная в прямом эфире, может оказать на электорат большее влияние, чем многие месяцы «партийного строительства». Исключительно возрастает и цена публично совершенной ошибки, неудачно смоделированного внешнего имиджа, двусмысленной фразы, необдуманного действия. Те партии и политики, которые не успевают освоиться в этой квазиреальности, вытесняются на периферию общественной жизни.

В целом, система  РЫ предъявляет очень высокие  требования к политической элите, требует от нее наличия развитой коммуникативной культуры, заставляет ориентироваться на малейшие колебания общественного мнения. В этом качестве информационные политические технологии являются признаком не «коррозии», а дальнейшего развития демократии. Но в условиях неразвитого гражданского общества, социальной инфантильности граждан, настойчивого стремления сохранить привычные стереотипы и мифы, система РЫ превращается в мощное средство манипулирования обществом и способна окончательно подорвать его демократическую основу.