Погребальный культ неандертальцев

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Особенности захоронений неандертальцев.

 

Первые  в истории человечества захоронения  — это погребения неандертальцев, относящиеся к мустьерскому культурному  периоду (см. классификацию). В 1908 году швейцарец Отто Гаузер сделал около поселка Мустье в долине реки Везеры (Южная Франция) интересное, удивительное открытие: он нашел могилу неандертальского юноши, жившего несколько десятков тысяч лет назад. В неглубокой могиле лежал его скелет в той позе, в которой был похоронен этот юноша: на правом боку, правая рука под головой, ноги согнуты. Исследователями было предложено немало объяснений этого погребального обычая. Высказывалось, например, даже предположение о том, что трупам придавалась такая поза с тем, чтобы воспроизвести положение человеческого зародыша в утробе матери. Некоторые ученые, ссылаясь на то, что у целого ряда племен и народов покойника после придания ему скорченной позы хоронили не в лежачем, а в сидячем положении, а также на то, что нередко у этих же народов сидение в таком положении было обычной позой живых, утверждали, что целью указанного обряда было придать покойнику любимую при жизни позу (Гольмстен, 1935, с.38; Окладников, 1955, 111, с.310). Не исключена возможность, что по отношению к некоторым народам последнее объяснение является правильным. Но объяснить таким образом происхождение обычая придавать трупам скорченное положение невозможно, ибо он возник задолго до появления погребений в сидячем виде. Мы не знаем ни одного сидячего погребения, которое бы относилось к мустье или позднему палеолиту, тем не менее уже в это время трупам придавалось скорченное положение. Около скелета лежали кремниевые орудия и несколько обожженных звериных костей: они были даны мертвому на дорогу в вечность. После этой находки, которая убедила многих в том, что человеческое сочувствие и уважение к мертвому восходят в истории человечества к самым древним временам,  был сделан целый ряд других подобных открытий. Наиболее известным из них, пожалуй, является открытие археологом Алексеем Павловичем Окладниковым в 1938 году погребения неандертальского мальчика эпохи Мустье в гроте Тешик-Таш (Узбекистан). Его кости лежали в мелком углублении. Вокруг черепа были воткнуты в землю рога сибирского козла, причем они образовывали вокруг черепа мальчика некое подобие ограды. Недалеко от могилы были следы небольшого костра, который горел очень короткое время. Возможно, что это был ритуальный огонь, имевший отношение к погребению.

На юго-востоке  Нидерландов, недалеко от стоянки Маастрихт-Бельведер (Maastricht-Belvédère), археологи обнаружили кремневые и костяные фрагменты возрастом около 200-250 тысяч лет, на которых сохранились остатки красной охры. Следовательно, неандертальцы использовали охру намного раньше, чем до этого предполагали ученые.Охра или, как говаривали наши предки, вохра — это естественная минеральная краска, довольно-таки распространенная в природе и нашедшая широкое применение в малярном деле. "В природе встречается два сорта охры: желтая, по составу представляющая смесь гидрата окиси железа с глиной, и красная охра — смесь безводной окиси железа с глиной. Обыкновенно красная охра готовится из желтой обжиганием ее", — утверждает Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Исследователи пока не знают, для чего неандертальцам понадобилась красная охра (иначе говоря, гематит или кровавик — минерал оксида железа). В окрестностях древней стоянки Бельведер земля не охристая, поскольку этого материала тут никогда не было, так что его приходилось искать в других местах и транспортировать за несколько десятков километров. Следовательно, красная охра использовалась с какой-то определенной и, по-видимому, довольно важной целью.

В 1960 году известный  американский антрополог и археолог Р. Солецки в пещере Шанидар (в Ираке) обнаружил окаменелости девяти неандертальцев. Через несколько лет французский палеоботаник Арнет Леруа-Гуран, исследуя в парижской лаборатории почву, взятую из раскопа вместе с четвертым шанидарским скелетом, обнаружила такое количество пыльцы растений, "которое превосходило всякое вероятие", причем кое-где эта пыльца была в комочках, а рядом с некоторыми из них сохранились даже остатки частей цветка. Из этого был сделан поразительный вывод, что могилу забросали охапками цветов, собранных на склоне горы, представители той группы, к которой принадлежал умерший охотник. Многие древние народы клали в могилы своих соплеменников цветы, чьи целебные свойства были им хорошо известны. Вначале этот ритуал преследовал вполне утилитарную цель: умершему предоставлялась возможность подлечиться и вернуться в лоно родной семьи, а значит - в племя. К тому же сильный аромат перебивал запах тления, нейтрализуя неприятное ощущение от мертвого тела. Но однажды кто-то заметил, что цветы - это красиво, и они сделались предметом дарения. Утилитарно-религиозная функция уступила место эстетической. И мы по сей день приносим цветы на могилы как дань любви и уважения.

Подавляющее большинство  особенностей погребальных обрядов  свидетельствует о том, что своим  возникновением они обязаны имевшему в прошлом универсальное распространение страху перед покойниками. „Все… способы погребения и большая тщательность, с какой они совершаются, — пишет Ю.Липс (1954. с.386–387), — порождены не только заботой о покойнике, но и прежде всего страхом, как бы человек, вырванный из общества вследствие „несчастного случая" — смерти, не вышел вновь из своего состояния неподвижности и не напугал оставшихся в живых или не причинил бы им вреда. Представление о ревнивой мстительности мертвых проходит красной нитью через похоронные обряды человечества, начиная с доисторических времен и кончая нашей современной цивилизацией. Камни, которые наваливались на тасманийскую могилу, связанные мумии Египта и забитые гвоздями гробы наших дней — все это восходит к одному и тому же атавистическому страху. Приемы, которыми пользуются для того, чтобы заставить трупы оставаться в своих могилах, отличаются чрезвычайным разнообразием. В Австралии дуплистое дерево, служащее в качестве гроба, пронзается иногда еще копьем, чтобы прочнее „пришпилить" шею мертвеца, в иных случаях все дерево сжигается после погребальной церемонии. Тасманийцы перед погребением связывали трупы по рукам и ногам, чтобы пресечь всякую попытку с их стороны освободиться. В доисторической Испании прибивание мертвых гвоздями к доскам, на которых их клали в могилу, было традиционным погребальным обычаем.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Некоторые проблемы эволюции первобытной религии.

 

Разрешение  проблемы неандертальских погребений дает ключ к пониманию целого ряда вопросов развития первобытной религии вообще, вопроса о возникновении анимизма, в частности

 Уже отмечалась тенденция распространения магического образа мышления с действий человека на объективные события и различного рода предметы внешнего мира. Если первоначально магический способ мысли состоял в приписывании магического влияния действиям человека, то в дальнейшем положительное и отрицательное магическое влияние начало во все большей степени приписываться событиям и материальным предметам.

С осознанием реальной опасности, исходящей от трупа, как магической, труп в представлениях пралюдей стал предметом, обладающим отрицательным магическим влиянием, т.е. отрицательным, вредоносным фетишем. Не исключена возможность, что труп вообще был первым фетишем. Но как бы то ни было, вряд ли, на наш взгляд, могут быть сомнения в том, что осознание опасности, исходящей от трупа, как магической, а самого мертвого тела как фетиша оказало огромное влияние на формирование фетишизма, т.е. веры в наличие у вещей свойства таинственным, непонятным, магическим образом влиять на жизнь и деятельность человека, и прежде всего на формирование представлений об отрицательных фетишах.

Передача инфекции от умирающих  к другим людям, происходившая как  прямо, так и через посредство вещей и людей, будучи магически осмысленной, легла в основу формирования представлений о состоянии табу, в котором могут находиться как люди, так и вещи.

Сущность состояния  табу, состояния магической нечистоты, магической заразы заключается в  том, что всякий человек или любая вещь, находящиеся в таком состоянии, являются источником опасности для людей, вступающих с ними в контакт, причем опасности заразительной. Всякая вещь и любой человек, соприкасающиеся с вещью или человеком, находящимися в состоянии табу, сами оказываются в таком же состоянии. Человек или вещь, находящиеся в состоянии табу, являются отрицательными, вредоносными фетишами особого рода, не только опасными, но и заражающими опасностью все, что приходит с ними в контакт.

Представление о состоянии  табу сформировалось в процессе практических действий, направленных к нейтрализации реальной опасности, исходившей от людей и вещей, являвшихся носителями инфекции, в процессе выработки мер, которые смогли бы предохранить людей от реального заражения. Такими стихийно вырабатывавшимися мерами прежде всего были изоляция вещей и людей, являвшихся источником инфекции, воздержание от контактов с ними, запрет контактов с ними. Меры эти в случае инфекционных заболеваний реально способствовали предохранению людей от опасности заражения и поэтому закрепились.

Но подобно тому, как  реальная опасность распространения  инфекций была осознана как магическая, как магические были осознаны и реальные первоначально меры, имевшие целью  нейтрализовать эту опасность. Запреты  контактов с лицами и вещами, являвшимися источниками инфекции, были осознаны как магические запреты, как табу, ничем по существу не отличавшиеся от остальных табу. С осознанием этих запретов как магических, как табу оформилось представление о состоянии, в котором находились лица и вещи, являвшиеся источниками инфекции, как состоянии табу, состоянии магической заразы, нечистоты.

Нарушение этих запретов, которые можно было бы назвать  магико-инфекционными табу, имело  своим следствием заражение человека, что осмысливалось как переход его в состояние табу, как превращение его в магически нечистого, магически заразного. Так как люди не отличали магико-инфекционных табу от магико-этических и чисто магических, то представления, связанные с первыми, начали распространяться и на последние. Наступление состояния табу, состояния магической нечистоты начало связываться как с нарушением чисто магических, так и особенно с нарушением магико-этических табу, причем оформлению взгляда на нарушителя магико-этического табу как на находящегося в состоянии магической нечистоты способствовало то обстоятельство, что он и раньше рассматривался как личность, и сама находящаяся в опасности, и представляющая опасность для коллектива. Так возникло представление о моральной нечистоте („грехе") как о чем-то заразном, могущем быть переданным от человека к человеку, которое зафиксировано этнографами у большого числа племен и народов (Краулей, 1905, с.91–95; Штернберг, 1936, с.262–263; Леви-Брюль, 1937, с.224–225; Karsten, 1935, р.238–243).

Представление о состоянии табу, возникшее как иллюзорное отражение реальной опасности, которую представляли для коллектива люди и вещи, являвшиеся источником инфекции, в дальнейшем оторвалось от своей первоначальной основы и получило самое широкое распространение. Его начали приписывать людям и вещам по самым разнообразным поводам. Как находящиеся в состоянии табу начали рассматриваться все люди, которые по тем или иным причинам должны были быть изолированы от других.

В процессе практической деятельности, направленной на нейтрализацию опасности, исходящей от людей и вещей, являвшихся источниками инфекции, кроме мер пассивной защиты от инфекции, стихийно вырабатывались и меры активной защиты от нее, приемы обеззараживания, дезинфекции. Вполне понятно, что эти приемы реальной дезинфекции, реального очищения вещей или людей от реальной заразы были осмыслены людьми как приемы очищения человека от состояния табу, как приемы удаления магической заразы, магической нечистоты, как магические очистительные обряды. Многие обряды очистительной магии несут на себе следы возникновения из реальных дезинфекционных приемов, хотя, как правило, реального обеззараживающего значения уже не имеют (Аничков, 1903, I, с.260–267, 325–326; Краулей, 1905, с.228–229; Вундт, 1910, с.289–297; Фрезер, 1928, II; Леви-Брюль, 1937, с 186–189, 222–330; A.Ellis, 1890, р. 160, Karsten, 1935, р.239–244). Осознание приемов дезинфекции как магических обрядов, как приемов удаления с вещей и людей магической нечистоты неизбежно со временем привело к почти полной утрате ими первоначального реального содержания, к превращению их в чисто магические обряды.

Утрате приемами дезинфекции  реального значения во многом способствовало то, что они стали применяться  для очищения от состояния табу людей  и вещей, которым магическая нечистота стала приписываться по причинам, отличным от тех, что породили само представление о магической нечистоте и реальные приемы дезинфекции. В частности, эти приемы стали применяться для очищения от состояния табу людей, навлекших его на себя нарушением этических табу, моральных запретов. Результатом было возникновение представления о моральной нечистоте (вине, „грехе") как о чем-то, что может быть удалено с человека, причем способами, во многом сходными с теми, которыми удаляется с него физическая нечистота, а также перенесено с него на другие существа или на разного рода материальные объекты (Краулей, 1905, с.228–229; Фрезер, 1928, IV, с.70–77; Штернберг, 1936, С.262–263; Леви-Брюль, 1937, с.223–227; Smith Robertson, 1907, р.425, 446–450; Weeks, 1914, p.250; Karsten, 1935, p.45, 238–243).

Возникновение магико-инфекционных табу и обрядов очистительной  магии — нового вида иллюзорной деятельности — во многом способствовало оформлению и закреплению фетишизма  — иллюзии о существовании  у материальных объектов свойств магическим образом влиять на жизнь и деятельность людей. С оформлением этой иллюзии магический способ мышления начал все в большей и большей степени ориентировать человека в области, в которой тот был практически бессилен и в которой соответственно был бессилен логический образ мышления, не столько на приписывание магических влияний действиям человека, сколько на приписывание их различного рода событиям и материальным предметам.

Не следует, однако, думать, что фетишизм своим возникновением обязан только магическому осмыслению реального вредоносного влияния, исходящего от трупа, а также от людей и вещей, являвшихся источником инфекции. Последнее сыграло большую роль в оформлении и закреплении фетишизма, но в основе переноса центра тяжести магического образа мышления с действий человека на события и предметы лежало прежде всего то обстоятельство, что в процессе несвободной практической деятельности человек все в большей и большей степени убеждался в своем бессилии, убеждался в том, что в данной области результаты его действий зависят не столько от него, сколько от не зависящих от него, не поддающихся его контролю факторов.

С оформлением фетишизма  человек начал приписывать свойство магического влияния на исход  своей деятельности, на свою судьбу самым разнообразным материальным объектам, причем не только свойство вредоносного, отрицательного влияния, но и, как уже указывалось в предшествующей главе, свойство положительного влияния. Следующим шагом в развитии формирующейся религии был перенос внимания с вещей, которым приписывалось свойство магического влияния, на само приписываемое им магическое влияние Если первоначально магическое влияние, приписываемое вещам, рассматривалось как неотъемлемое их свойство, то в дальнейшем оно все в большей и большей степени начинает рассматриваться как нечто самостоятельное, хотя и неразрывно связанное с вещами, как заключенная в вещах, обитающая в них магическая сила. Это первоначальное представление о магической силе, обитающей в вещах, легло в дальнейшем развитии в основу таких верований, как представление арунта об арункульта, племен Квинсленда — о хунта, меланезийцев и полинезийцев — о мана, племен о-вов Торресова пролива — о зого, ирокезов — об оренда, омаха — о ваконда, дакота — о вакантанка, пигмеев — о мегбе, зулусов — об умойя, балуба — о мойо и т. п. (Со-drington, 1891, р. 118–120; Spencer and Gillen, 1899а, р.548; Marett, 1909, р.90 — 137; Webster, 1942, p. 15–17; 1948, p.l — 55; Norbeck, 1961, p.37–45; Леман, 1932, c.97—170; Леви-Брюль, 1930, С.9І—94; „Народы Америки", 1959, I, C.213, 258; Шаревская, 1964, с.188–191; Токарев, 1964, с.94–95, 342–343). С возникновением представления о магической силе магические обряды начали постепенно осмысливаться как приемы использования этой силы.