От местного колорита к федеративной теории

   Что же касается упоминавшихся «Мыслей о федеративном начале в древней Руси», то, как показывает анализ материалов лекционного курса, они восходят к текстам лекций с одиннадцатой по тринадцатую, согласно нумерации, принятой Барсуковым. Эти три лекции были прочитаны соответственно 24, 25 и 29 марта 1860 г. Текст «Мыслей о федеративном начале...», опубликованный в январе следующего года, представляет собой доработанный, отредактированный для печати, местами дополненный, но главным образом сокращенный вариант этих лекций. Поскольку все эти изменения не затронули концептуальной основы построений Костомарова, обратимся к содержанию «федеративной теории» в ее окончательном виде.

   Отметим,  что Костомаров, приверженец федеративной  идеи в политике, по крайней  мере со времен пребывания в Киеве, в своих исторических трудах долго обходился без соответствующей терминологии. И даже в тексте вступительной лекции в Петербургском университете собственно о федеративности в русской истории говорится лишь однажды: Костомаров все еще продолжает отдавать предпочтение более устойчивому в историографической традиции тех лет понятию удельности. Однако потребность историка в точном определении этого привычного, казалось бы, для всех понятия, равно как и сама костомаровская формулировка: «Удельность есть такой строй, когда самобытные части, не смешиваясь химически воедино и не прекращая своего отдельного существования, все вместе образуют одно государственное тело», свидетельствуют о назревшем повороте.  Всего лишь год спустя сосуществование «единства и целости земли с раздельностью частей и со своеобразной жизнью в каждой их этих частей» станет, в глазах Костомарова, важнейшим признаком федеративности.

   К  какому бы термину ни склонялся  историк, очевидно, что его трактовка  удельности и федеративности сразу открывала простор для самой широкой постановки вопроса о местной жизни в русской истории. Поглощение единством своеобразной жизни частей или утрата единства вообще вследствие обособления частей, по мнению Костомарова, в древней Руси не имели благоприятных условий для своей реализации. С одной стороны, Русская земля была слишком велика, состав славянской народности, в ней господствующей, слишком разнороден и не было внешнего завоевания, одинаковым гнетом сплотившего бы все разрозненные части древней Руси; с другой – везде на Руси сохранялось сознание о единстве происхождения, единый быт и понятный всем восточным славянам язык. Варяжское влияние, которое, по Костомарову, поначалу на севере Русской земли основывалось на добровольном призвании князей, а на юге и в центре на завоевании, закончилось тем, что «пришлые князья и их воинственные спутники скоро ославянились и потеряли для подчиненных племен характер чужеродства», тем самым не изолировав какую-либо из частей восточного славянства, не вызвав в нем всеобщего восстания против завоевателей.

   На  протяжении XII в. Костомаров наблюдает последовательное выступление на историческую арену самобытных русских народностей – явление, которое он обнаруживал в удельном дроблении Русской земли и войнах между удельными княжествами. Первыми, как считает историк, заявляют о своей самобытности новгородцы, начавшие сами выбирать себе князей. От Новгорода впоследствии обособились псковичи, составлявшие отдельную народность, переходную от новгородской к кривской, кривичам. Эти последние, которых Костомаров отождествляет с белорусами, также обозначают свою политическую самобытность в первой половине XII в. Следом появляются Северская народность, населявшая территории образовавшихся Черниговского и Новгород-Северского княжеств, Великорусская, «в двух отделах»: Ростовско-Суздальской земле и Земле вятичей, и Южнорусская, представлявшая собой целую «систему частей», тесно связанных между собой: Русь полян, Полесье, Волынь, Подоль, Русь Черновая. Таким образом, Костомаров насчитывал шесть самостоятельных, хотя и родственных народностей в древней Руси, что не исключало в то же время деления внутри каждой из них. Появление указанных народностей на «политической сцене» в XII в. Костомаров ни в коем случае не склонен был считать моментом их фактического возникновения. Эти народности он выводил от тех племен, что были упомянуты в самом начале Несторовой летописи. Просто в XII в. «княжеские поделы и разграничения, чрез самое свое раздробление, стали в уровень с этнографическими поделами и подчинились народным началам, а потому последние и высказываются уже ощутительнее». В свою очередь самобытность той или другой восточнославянской народности полагала предел удельному дроблению княжеского рода: его «деление продолжалось, но уже новые ветви держались связи между собой в таких кругах, какие указывали им народности». И причинами усобиц, по Костомарову, могли быть как княжеские ссоры, так и распри различных ветвей русского народа.

   Выделяя  народности в качестве главных  носителей своеобразной местности исторической жизни в древней Руси, Костомаров не ограничивался их перечислением. Он указывал также на основные черты их внутреннего быта. Во-первых, всякая народность охватывалась единым и общим понятием о Земле. Отсюда встречающиеся в актах названия: Русская земля, Полоцкая земля, ростовская земля, Новгородская земля и т. д. Во-вторых, в каждой земле первенствовал один город, а признававшие это первенство пригороды и тянувшие к пригородам волости с селами были связаны с ним цепью вечного народного самоуправления, независимого от княжеской власти, как подчеркивал Костомаров.

   Помимо  уже отмеченной общности происхождения,  быта и языка существенным  для единства древней Руси  историк признавал княжение в  ней одного княжеского рода, единую для всех ветвей русского народа христианскую веру и церковь, общую вражду к иноплеменникам, тюркам и немцам и, как это ни порадоксально, междоусобные войны, не дававшие обособленным частям замкнуться на самих себе. Все это препятствовало окончательному распаду Русской земли, но было не достаточным, «чтобы заглушить всякое местное проявление и слить все части воедино». Форма политического единства в древней Руси, по Костомарову, не была неизменной. Историк выделяет сменяющие друг друга по восходящей принципы организации политической власти: управление родоначальников, затем представителей одного княжеского рода и, наконец, московское единодержавие. Последнюю форму ученый хотя и считал наивысшей, но находил, что она установилась «при воздействии чежеземном», тогда как, если бы его не было, единство княжеского рода «уступило бы иной, новой форме единства, какую бы вырабатывала сама из себя народная жизнь». Ход рассуждений историка не оставляет сомнений, что под этой новой формой, к которой стремилась древняя Русь, Костомаров подразумевал федерацию.

   Такая  трактовка древней русской истории  открывала перед Костомаровым  новые перспективы в исследовании  местных исторических сюжетов. К их рассмотрению он и приступил в конце марта – начале апреля 1860 г., когда пришел черед лекций, посвященных отдельным русским землям. Пять лекций были посвящены Южной Руси, преимущественно Киеву, и приблизительно (ввиду некоторой спутанности нумерации лекций у Барсукова) по одной – Галицко-Волынской земле и кривичским землям, к которым Костомаров относил Смоленскую и Полоцкую. История «севернорусских народоправств», опубликованная в 1863 г., стала, в отличие от вышеупомянутых лекций, настолько значительным историографическим фактом, что заслуживает отдельного разговора.

   Разработанная  наиболее обстоятельным образом  южнорусская история в изложении Костомарова представляет как несомненные достоинства, так и недостатки нового подхода к местной истории. Никогда прежде местный исторический сюжет не получал такого подробного рассмотрения одновременно с политической, социальной, религиозной и культурно-бытовой сторон. Ученый не преминул коснуться предыстории славян Южной Руси, поговорив об антах и дулебах, и военных мероприятий первых русских князей, и сибаритства киевских нравов, и «сословного строя» в изображении Русской Правды, и характера славянского язычества, и религиозного направления, основанного Феодосием Печерским, и многого другого. Источниками были самые разнообразные материалы: летописи, акты, иностранные известия, произведения литературы и фольклора Оборотной стороной такой разноплановости стала утрата целостного взгляда на местную историческую жизнь. Политическая, событийная история, обеспечивавшая такую целостность прежде, потеряла у Костомарова свой кредит. А обращение к «бытовой» истории, как понимал ее ученый, приводило к статичности и самодовлеющему изображению отдельных сторон исторической жизни.

   Очевидно, историк не мог не почувствовать  этого, поскольку в его очерках,  посвященных Галицко-Волынской, Смоленской и Полоцкой землям, отчетливо наблюдается возврат к традициям событийного, «былевого» историописания. Правда, теперь ход исторических событий рассматривается им отнюдь не только в связи с деятельностью носителей княжеской власти. Тезис о том, что «во время удельного уклада ... два рода управления: княжеское и народное, перемешались», служит для Костомарова отправным пунктом при изучении политической истории русских земель.

   Так,  в Галицко-Волынской земле князь,  по мнению Костомарова, «был не больше, как избранный предводитель и воитель», власть которого была ограничена вечем. Подлинными вершителями политических судеб этой земли, в изображении историка, были бояре. Костомаров полагал, что статус боярина подразумевал в удельную эпоху «свободного человека, владеющего землею», а высшим сословием бояре стали «только впоследствии в Восточной России». Впрочем, ученый признавал, что галицкие бояре представляли собой «нечто вроде аристократии, но без фамильных преданий, без роду». Не случайно Костомаров заостряет внимание в своей лекции на моментах вмешательства бояр в семейную жизнь галицких князей, на казни князей Володимера и Романа Игоревичей («это был единственный случай, когда князей убили по суду, как преступников и злодеев отечества»), на самопровозглашении себя князем боярина Володислава. Даже сочувствие Костомарова к «замечательной личности» Мстислава Удалого объясняется, пожалуй, лишь борьбой того «с Суздалем за свободу Новгорода». Вся эта совокупность фактов, по всей видимости, должна была свидетельствовать о том, что «первый важнейший поворот удельно-вечевого уклада к единодержавному», наметившийся при Данииле Романовиче, мог случиться только под воздействием татарского нашествия.

   Излагая  историю смоленской земли, Костомаров  находит, что здесь «вечевой порядок сохранялся ... чище, чем в Киеве». Он признает, что временами смоленским князьям удавалось брать верх над «народоправлением», но традиции этого последнего считает настолько устойчивыми, что видел их проявление даже в убийстве воеводы и выборах вместо него другого в 1440 г., когда Смоленск входил в состав Литовского государства.

   В  кратком историческом очерке  Полоцкой земли ученый фиксирует  постоянное стремление местных  князей у «обособлению от федеративной  связи, соединявшей прочие княжества», хотя и не считает, что они преуспели в этом. Как и в Смоленске, Костомаров обнаруживает в Полоцке достаточно сильные «элементы народоправления», для того чтобы избирать и выгонять князей. Размышляя над причинами походов Брячеслава в1021 г. и Всеслава в 1056 г. на Новгород, историк останавливается перед выбором: «княжеские стремления или народная вражда», и склоняется в пользу последнего: «и после Полочане находились в неприязненных отношениях к Новгороду». Завершается этот очерк картиной постепенного вхождения Полоцкой земли в Великое княжество Литовское.

   При  том, что замысел лекционного  курса полностью реализован не  был, все эти материалы безусловно  говорят о сложившемся у Костомарова  уже в начале 1860 г. оригинальном  подходе к изучению местной истории. Этот подход имел мало общего с учением о «местном колорите», некогда близким историку, и являлся составной частью его более общей «федеративной теории». Новизна костомаровского взгляда на местную историческую жизнь определяется тем, что ее специфика рассматривалась в «федеративной теории» как закономерный результат развития русского народа, или народностей, его составляющих, в удельную эпоху. Поэтому вполне естественно, что основой изучения местной жизни историк считает всеобъемлющее исследование, главная задача которого – выяснение границ древнерусских народностей с помощью современных этнографических данных.

   В  «Мыслях о федеративном начале...»  Костомаров в общих чертах  намечает программу такого исследования: «Надобно отыскать: чем выражается отличие одного края от другого, с ним соседнего, в наречии, говоре, образе жизни, постройках, одежде, пище, обычаях, привычках; надобно обозначить совокупность всех таких признаков, составляющих этнографические виды; показать их взаимные переходы и местные их грани, и с настоящим положением народностей сверять историческое течение прошедшей жизнь народа. Только тогда и доберемся мы сколько-нибудь до ее уразумения».

   И  хотя к этой программе ему  предстояло еще вернуться в  недалеком будущем, ее реализация не сулила быстрых успехов. А между тем подход Костомарова к местной истории, как и его «федеративная теория» в целом, остро ставил принципиально важный вопрос об истоках единодержавного уклада. Костомаровская характеристика – «перевес власти над общинностью, торжество государственного начала над народным» - изначально указывала на ущербное положение местной жизни в этом укладе. Но к середине 1860 г. Костомаров, по-видимому, не решил еще, каково было соотношение внутренних и внешних факторов в его становлении. С одной стороны, в лекционном курсе он постоянно подчеркивает важную роль татарского и литовского влияния. С другой стороны, очерк о восточной, Суздальской земле, вопреки первоначальному плану, так и остался за пределами истории удельно-вечевого уклада. И, как мы скоро увидим, это не было для Костомарова случайностью.