Модерн и постмодерн как культурно – исторические типы

- отход от европоцентристской  модели культуры, открытие новых  самоценных культурных миров  (ориенталистские темы у романтиков, влияние японской живописи на импрессионистов).

Эволюция культуры, помноженная  на социально-политические катаклизмы начала XX века (первая мировая война 1914-1918 гг., революции в России, Германии, Венгрии, распад великих империй  и создание новых государств, фашистские перевороты в Италии и Германии), обусловила кризис новоевропейской картины мира. В связи с этим вновь актуализируются поиски новых образов культуры и человека.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Переход от модерна  к постмодерну

Первая треть ХХ века отмечена появлением целого ряда культурологических концепций, отразивших, с одной стороны, ситуацию кризиса, неопределенности и неуверенности в будущем, а с другой - надолго определивших направление и характер интеллектуальных и художественных поисков. Теоретическая ситуация в области познания культуры радикально отличалась от аналогичной в XVIII в. отсутствием единой парадигмы исследования. Подчеркнем это обстоятельство, поскольку оно составляет одну из существенных особенностей. XX столетие можно назвать экспериментальным, веком реализации альтернативных стратегий социальной и художественной практики.

Модернизация общества, т.е. индустриальный путь развития, на который вступила Европа, а затем и остальные  регионы мира, дав человеку, за счет развития науки и техники, небывалую  власть над природой, обществом и самим собой, принципиально изменяет его отношение к миру и, соответственно, новоевропейскую картину мира. Напомним, что ее образовали три основополагающие ценностные идеи: природы как эталона естественности; человека как свободной индивидуальности и культуры как царства истины, добра и красоты. Трансформация этих идей и составляет трансформацию картины мира.

Прежде всего, меняется отношение  к природе. Суть дела состоит не только и не столько в научной революции  конца XIX - начала XX вв. (открытие электрона, электромагнитного поля, теории относительности, квантовой механики), кардинально изменившей научную картину природы, а в утрате последней - статуса культурной ценности, эталона "естественности". Особый тип власти, формирующийся в недрах общества модерна ("власть - знание", по выражению М. Фуко), вызывает к жизни тот тип человека, который перестает воспринимать природу как значимую норму или живое убежище. Он рассматривает её бесстрастно, по-деловому, как пространство и материал для работы.

Аналогичные изменения происходят и в отношении к человеку. Сложившийся  тип "человека-массы" перестает  воспринимать себя в качестве саморазвивающейся  творческой личности или автономного  субъекта. Применительно к этим людям  нельзя больше говорить о личности и субъективности в прежнем смысле. Такой человек не устремляет свою волю на то, чтобы хранить самобытность и прожить жизнь так, чтобы она вполне соответствовала ему и, по возможности, ему одному. Скорее, напротив: он принимает и предметы обихода, и формы жизни такими, какими их навязывает ему рациональное планирование и нормированная машинная продукция, и делает это, как правило, с чувством, что это правильно и разумно.

Таким образом, если в новоевропейской  картине мира природа, личность, культура обладали статусом абсолютных ценностей, то теперь они приобретают относительный характер. Ценностное единство культуры начинает распадаться, отсюда безудержное экспериментаторство в политике, науке, философии, искусстве.

Кризис ценностных оснований культуры модерна, сопровождаемый трагическими историческими событиями, в первой трети века воспринимается как культурная катастрофа (О. Шпенглер, Н. Бердяев, П. Сорокин), а после второй мировой войны становится поводом систематической критики этих самых оснований. Своеобразным завершением этой критики и одновременно началом нового этапа эволюции культуры стало возникновение в 60-е годы так называемой контркультуры (всем известное движение хиппи - одно из её проявлений).

Тот образ культуры, который сложился в первой половине прошлого столетия, фиксирует ряд принципиальных изменений, трансформировавших социокультурную реальность:

- критическое отношение  к современной культуре (цивилизации). Если в XVIII в. теоретическая  мысль начинала с превознесения  завоеваний цивилизации: широты  научного кругозора, строгости  морали, материального благополучия, власти закона, просвещенной веры, развитого, воспитанного вкуса, то в XX она или констатирует их глубочайший кризис ( "Закат Европы" О. Шпенглера), или же говорит об их репрессивном характере, определяющем непримиримый конфликт культуры с жизнью (З. Фрейд, Т. Адорно, Г. Маркузе и др.).

Критицизм по отношению к наличному состоянию культуры породил ряд культурологических утопий, стремящихся создать образ "настоящей", "подлинной" культуры. Последняя ассоциируется с восстановлением в человеке личностного, индивидуального начала. В связи с этим возрождается интерес к выдвинутой ещё романтиками (Ф. Шиллер) идее игры как воплощении свободной и творческой деятельности. Примером может служить появившаяся в 1938 году книга голландского историка и культуролога Й. Хейзинги "Человек играющий", в которой игра рассматривается и как "свободное действование", и как способ организации деятельности и общения. Исследование игровых импульсов развития культуры стало доминирующим во второй половине XX века;

- превращение техники  в силу, которая ограничивает  всю культуру и "проектирует всю историческую тотальность - "мир" " (Г. Маркузе), определяя специфический способ отношения человеческого разума к реальности, при котором последняя рассматривается исключительно в виде объекта для использования, т.е. утилитарно;

- утилитарное отношение к действительности с необходимостью предполагает соблюдение принципа рациональности, т.е. точного расчета, контроля и регуляции во всех сферах материальной и духовной культуры. Поэтому рациональность приобретает смысл массовой стандартизации и регламентации. Рационально организованный мир превращается в "административную вселенную", где все, начиная с природы и заканчивая человеком, выполняет роль инструмента, средства для обеспечения бесперебойного функционирования социального целого;

- рациональность - это не только знание о возможности овладеть окружающим миром посредством расчета, но и вера в возможность такого овладения. В XX в. возникают "ножницы" между обыденным и теоретическим восприятием этой проблемы. Для первого все условия повседневной жизни имеют по преимуществу рациональный характер, от него скрыта присущая обществу иррациональность. Теоретическое сознание не только фиксирует эту иррациональность (это делали и идеологи Просвещения), но в ряде своих направлений подчеркивает принципиальную неустранимость иррационального из человеческой деятельности (философия жизни, экзистенциализм, неофрейдизм). Отсюда повышенный интерес искусства и философии к мифу, к архаическим пластам культуры, хранящим символику бессознательного;

- социоцентризм современной культуры (в отличие от антропоцентризма классического модерна). По словам американского философа Г. Маркузе, автора книги "Одномерный человек", ставшей интеллектуальным бестселлером, современный человек утратил "индивидуальный космос", т.е. реальность внутренней свободы. Сегодня этот космос "завоеван и искромсан технологической реальностью", утонченными способами манипулирования сознанием, желаниями и потребностями (кино, телевидение, реклама), поэтому личность добровольно отождествляет себя с социальной реальностью, с навязываемыми ей нормами и стандартами;

- вытеснение человека  из центра культурного процесса  на периферию означает дегуманизацию  культуры, проявляющуюся во всех  её сферах, даже искусстве и  философии;

- демократизация культуры и развитие технических средств тиражирования культурных ценностей, их коммерциализация привели к возникновению так называемой "индустрии культуры" или массовой культуры.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Культура постмодерна

Итак, цивилизационную основу культуры модерна составляли индустриальная экономика, национально-государственный тип международных отношений, демократия, индивидуализм, либеральная идеология. Эта модель, долгое время считавшаяся универсальной для эволюционного обустройства мира - его модернизации, начинает корректироваться во второй половине прошлого столетия под влиянием изменений, вызванных внедрением современных информационных технологий. Нынешняя стадия цивилизационного процесса характеризуется как постиндустриальное общество (термин введен американским социологом Д. Беллом в 1973 г.). От предшествующей её отличает переориентация экономики от товаропроизводства к сервису (развитие "цивилизации услуг"), доминирование наукоемких отраслей промышленности, превращение знания, информации в основной продукт производства, глобализация социального и информационного пространства.

Обобщенная версия переживаемых обществом изменений содержится в концепции американского футуролога О. Тоффлера. Понятие "постиндустриальное общество" он заменяет описательной метафорой "третья волна" цивилизации. Суть изменений, произошедших в различных социальных сферах, оценивается им как поворот к децентрации (как в промышленной и социально-политической, так и в бытовой области) - взамен прежней концентрации; к многообразию (от многообразия товаров и услуг до культурного плюрализма) - взамен прежней унификации; к пластичным структурам управления - взамен жестким противостояниям; к "мягким технологиям", способствующим решению экологических проблем.

В 90-е годы заговорили о наступлении периода глобальной смуты, о грядущем столкновении цивилизаций, о движении мира к новому тоталитаризму или неосредневековью. Господствовавшие до недавнего времени прогнозы эволюции человеческого сообщества начинают пересматриваться в русле неклассических, радикальных, эсхатологических, фундаменталистских мировоззренческих позиций. Особое внимание обращается на следующие тенденции.

Во-первых, будущее информационное сообщество рискует обернуться достаточно нестабильной, в чем-то иллюзорной конструкцией. При этом резко увеличивается потенциал влияния традиционных и тем более качественно обновленных СМИ, формирующих собственный "субъективный мир". Этот медиакосмос в значительной мере автономен от мира реального, как бы параллелен ему, зачастую представляет собой мифологизированный слепок общества.

Возникающий виртуальный  мир в стратегической перспективе  является не только информационной реальностью, но и полигоном оригинальной постсоциальной конструкции - сверхоткрытого общества (или, как это образно звучит на современном русском языке, общества "беспредельного"). Возникает мир без границ, но и без горизонта, постоянно балансирующий на грани хаоса. Обретая неведомую ранее свободу, человек выпускает на волю стихии, чью природу он не вполне понимает и контролирует.

Это в первую очередь  сказывается на экономике. Неоэкономика превращается в род своеобразной игры, сложной, опасной, спекулирующей  на накопленном цивилизацией хозяйственном  ресурсе.

Во-вторых, параллельно  созиданию "виртуальных миров" открывается парадоксальная тенденция постиндустриализма - возвращение к архаическим формам жизнеустройства (неоархаика). Национальное самосознание, доходящее до этнических чисток, экстремистские формы религиозного фундаментализма, возрождение неоязычества и циклического восприятия времени - все это варианты неоархаики.

Таким образом, вырисовываются контуры нового, странного мира постмодерна, исподволь утрачивающего привычную  перспективу прогрессивного развития. Вектор истории не застыл, но расщепился. Общая история, понимаемая как общность исторического сознания, как совместная судьба и устремленность людей, уходит в прошлое. На её месте начинает возникать пестрый коллаж культур и индивидуальных своеволий (жизненных проектов).

Посмотрим, как складывается постмодернистский образ культуры. Смена культурных эпох - это смена картин мира и находящихся в их основании метафор, моделирующих понимание реальности данной эпохой. Каждое время выбирает себе свои излюбленные метафоры. В XVIII веке - это часы, идеально отлаженный механизм, являющийся символом универсума. С XIX в. огромным влиянием начинают пользоваться архитектурные метафоры, например, базис (фундамент) и надстройка у К. Маркса.

В 60-е годы XX столетия на место механистического приходит экологический принцип системности, взаимосвязности и наступает время органических метафор. Уже упоминавшийся О. Тоффлер говорит о "волнах" цивилизации, французы Ж. Делез и Ф. Гаттари используют образ ризомы (корневища растения) для фиксации принципиально нелинейного способа организации целостности текста (и культуры). Эта метафора подчеркивает сложность переплетений и пересечений различных тенденций в культуре: при пересечении один корешок становится продолжением другого, линейное выделение одного из них становится невозможным.

Органическая парадигма обнаружила себя, когда движение хиппи, идеология "зеленых", практика восточных религий, неоязыческих культов и психоделических опытов соединились в сложный духовный конгломерат, получивший в Америке название "контркультура".

Основным врагом поколения  контркультуры стала не просто техническая цивилизация, а технократия, понимаемая как власть спецов над одураченным народом. Теоретик контркультуры, американский социолог Теодор Розак ввел даже термин "технократический тоталитаризм". Наиболее действенное средство противостояния ему он видел в возрождении древних практик экстатического общения с миром, органического слияния с ним.