Автор работы: Пользователь скрыл имя, 28 Ноября 2013 в 16:42, реферат
Критики сталинизма, как правило, не анализируют постулатов, с которых он начинался, не смотрят на них с высоты сегодняшнего опыта. В итоге укрепляются иллюзии того времени, будто не так уж и сложно было не допустить сталинщины, противостоять опасности сползания к тирании вождя и к вакханалии национального самоистребления. Будто остановить все это можно было и без радикального изменения политической системы, сложившейся в условиях гражданской войны, без восстановления правового государства, достаточно было лишь увеличить количество рабочих в ЦК и бережно сохранять старую партийную гвардию...
Во время гласности выслушивают не только победителей, но и побежденных. Выслушать — не значит соглашаться. Это прежде всего думать, спорить, рассуждать.
А Сталин, напротив, шел до конца, не соглашался ни на какие компромиссы. Он призывал к ожесточенной борьбе не на жизнь, а на смерть. А ленинская критика наивных, романтических представлений о чистом социализме не была услышана большинством партии, и сама идея союза «народных сил», союза пролетариата с кооперированным крестьянином так и не вошла в сознание партийного актива. Этим, наверное, и объясняется поразительно легкая победа Сталина над любимцем партии Бухариным, личная трагедия которого состояла в том, что он был одним из тех немногих, (Рыков, Томский, Дзержинский, Бухарин), кто всерьез отнесся к ленинскому призыву «некоммунистическими руками строить коммунизм».
Впрочем, следует ли удивляться тому, что тогда многие хотели, чтобы их чистое, светлое будущее строилось обязательно чистыми руками. Ведь и сегодня, после того, как мечта о чистом пролетарском «немещанском», «неторговом», «безрыночном» социализме обернулась апокалипсисом тридцатых годов, многие представители нашей интеллигенции, декларирующие свою верность традициям марксизма, убеждены в том, что демократического социализма у нас не будет до тех пор, пока мы
не разрушим до конца остатки крестьянского «мы»...
Вообще трудно объяснить, почему среди коммунистов, и не только наших, привился руссоистский, а не марксистский взгляд на природу человека. Ведь Маркс и Энгельс, воспитанные на идеях Просвещения, тем не менее оставались диалектиками. Они в отличие от Руссо критически отнеслись к природе человека, видели его таким, какой он есть во всей своей противоречивости его начал, его страстей, стихий. Энгельс писал: «... Поскольку человек произошел из царства животных, то ясно, что он никогда не избавится от звериных элементов: вопрос может всегда идти лишь о количественных различиях степени животности или человечности» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 102).
Такой взгляд на человека не был повторением идеи первородного греха, но тем не менее он, как и христианство, побуждал к трезвой оценке природы человека, к пониманию остроты проблем нравственного воспитания, побуждал ценить все то, чему научилась цивилизация в деле сдерживания природного эгоизма человека. Отсюда и иной, более серьезный, чем наш, догматический подход к общечеловеческой морали, простым нормам нравственности, понимание, к каким страшным последствиям может привести, как писали Маркс и Энгельс, стихия в области морали.
Не следует забывать, что не только сталинская эпоха, но и годы застоя были временем очень «высокой» оценки природы человека. Реванш сталинистов в конце шестидесятых ознаменовался в философии разнузданными нападками на общечеловеческую мораль, в частности, идеологическим разоблачением тех, кто в своих работах по этике утверждал примат совести и добра. Не случайно атака на перестройку под предлогом «не могу поступиться принципами» опять сопровождалась нападками на так называемую «схоластику этических категорий». Очень многое в сталинизме держится на вере в неограниченные возможности знания, науки, неограниченные возможности человека. Мышление сталинизма — это мышление человека, не признающего пределов для своих притязаний, убежденного, что он все может — покорить мир, природу, пространство и время...
Все те, кто пишет о взаимоотношениях Сталина с миром науки, обращают внимание на то, как легко было его соблазнить фантастической, изначально не реализуемой идеей. В этом сказывались не только недостаток знаний, некомпетентность, но и убежденность, что наука все может, сказывался недостаток здорового сомнения ко всему, что парадно освящено именем науки.
В своем «Непридуманном» писатель Л. Разгон рассказывает, как, например, благоденствовали в ту эпоху врачи, руководители бурно вознесшегося вверх ВИЭМа — Всесоюзного института экспериментальной медицины. Его организаторы, конечно, не были жуликами. Но их научные идеи настолько соответствовали стремлениям и желаниям начальников, что могучая подъемная сила несла их стремительно вверх. Их теории пленили Горького, а затем и самого Сталина.
Эти врачи полагали, будто им очень скоро удастся найти в человеческом организме «что-то такое», на что можно воздействовать и таким образом быстро побороть болезни, и среди них самую вредную — старость. Цель эта была не только крайне соблазнительна, но и совершенно в духе времени: мало покорить пространство и время, надо было подчинить еще неизвестное и неуправляемое — жизнь. «Это,— заключает свой анализ писатель,— полностью совпало с желанием Сталина, который не мог примириться с существованием чего-то, над чем он не властен».