Деятель Русского Просвещения

Деятель Русского Просвещения

Иван Шувалов — основатель 
Московского университета 

Материал рекомендуется использовать для проведения урока по теме «Черты русской культуры в XVIII в.» и для подготовки мероприятий, посвящённых 250-летию Московского университета. 7-й, 10-й классы.

Далеко  не каждый университет может гордиться  тем, что имеет основателя в истинном смысле этого слова. Речь не идёт о  тех, кто когда-то мог подать формальный повод к открытию университета или  утвердить это решение. Основатель университета — это человек, который тщательно и настойчиво готовил его открытие, видел в этом одно из важнейших дел своей жизни — разрабатывал проект, помогал университету делать первые шаги, искал помещение, подбирал профессоров, снабжал их оборудованием и книгами, а главное, представлял бы собой просвещённую личность, сознательно заботившуюся о процветании наук и распространении знаний.

До XVI в. европейские университеты основывались императорами или папами, и тогда это было делом высокой политики и благоприятного стечения обстоятельств. Затем подобное право перешло к властителям меньшего ранга — королям, герцогам и пр. Зачастую добиться открытия университета желал сам город, но в любом случае все эти инициативы отражали не столько научные, сколько социальные процессы — общественные или государственные интересы требовали открытия высшей школы и утверждения её в статусе университета. Об этом заботились министры или городской совет, местный епископ или провинциал ордена иезуитов, однако увидеть в ком-нибудь из них фигуру основателя университета довольно трудно. 
В России XVIII в. всё было иначе. Русское общество ещё не ведало о пользе высшего образования, его выгоды казались сомнительными, ибо в России люди «и без наук разные пути к своему счастью находят»¹. Ни двор, ни Церковь, ни градоначальники, ни какое-либо из общественных сословий не были заинтересованы в учреждении университетов. Неудивительно поэтому, что первая в России попытка его основания оказалась неудачной. Так называемый «Академический университет», предписанный быть при Академии наук, так и не стал самостоятельным учебным заведением. Его устройство не соответствовало рангу университета, а преподавание шло с колоссальными трудностями. Замкнутая внутри Петербургской Академии корпорация ученых, большая часть которых была приглашена из Германии, не имела тесной связи с русским обществом, и поэтому приток студентов, желавших учиться высшим наукам при Академии, всегда был очень мал.

Парадоксально, но именно из-за отсутствия в России общественной потребности  в университете здесь должна была появиться такая фигура, как его  основатель. Возникла необходимость  в идее университета «сверху», заинтересованности высших кругов, и не в качестве случайного пожелания, а в виде сознательной политики развития отечественной науки  и образования. Иными словами, у  кормила власти должен был появиться  деятельРусского Просвещения. Им и стал Иван Иванович Шувалов. 
Созданный им университет был чисто государственным предприятием и этим отличался от корпоративных средневековых европейских университетов. Однако именно поэтому Шувалов мог заботиться о самых различных сторонах его организации — от общих принципов преподавания до платья для студентов. Вполне естественно, что именно благодаря Шувалову в университете появилась должность куратора. Более того, утверждённый на собственном примере принцип включения университета посредством куратора в структуру государственных учреждений Российской империи объективно соответствовал передовым формам университетского образования в Европе, которые активно развивались в эпоху Просвещения. За этатизмом Шувалова стояли их лучшие модели. Поэтому, без преувеличения, уже в самом появлении фигуры основателя можно увидеть одну из причин жизнеспособности и будущего расцвета Московского университета. 
Существуют разные мнения по поводу понимания ролей различных исторических деятелей, стоявших у его истоков. В официальных речах и на празднествах, проходивших в первые десятилетия существования университета, его основателями называли императрицу Елизавету Петровну и камергера Ивана Ивановича Шувалова. С середины XIX в. к этим двум именам присоединили имя Михаила Васильевича Ломоносова, впрочем, обычно на третьем месте, скорее, подчеркивая его идейное влияние. В исторических работах советского времени картина резко изменилась: единственным основателем университета стал Ломоносов. Роль Шувалова всячески отрицалась, про Елизавету же Петровну просто забыли. Новая концепция была закреплена в монументальных памятниках Ломоносову у зданий МГУ, десятках медалей, брошюр и пр. 
О концепции «трёх основателей» вновь вспомнили в 1990-х гг. К сожалению, к ней часто относятся некритически, повторяя некоторые ошибки историков XIX в. На наш взгляд, объективная оценка вклада каждого из упомянутых людей в основание университета встречается лишь в немногих работах (например, у Е.В.Анисимова); чаще видно желание возразить советской историографии (скажем, принизив значение Ломоносова) без какой-либо твёрдой научной базы.

Между тем с научных  позиций в упомянутой триаде легче  всего дать оценку вклада императрицы  Елизаветы Петровны. Она подписала проект университета, а затем ряд указов, тем самым дав высочайшую санкцию на его существование и развитие. Такая санкция была необходима, поскольку первые шаги университета эпохи Просвещения, в отличие от его средневековых собратьев, целиком определялись государственной поддержкой, что было особенно важно в России с её засильем бюрократии, с одной стороны, и отсутствием каких-либо общественных и частных институтов, поддерживающих науку, — с другой. Утвердив указ об основании университета, Елизавета тем самым включила его в государственную систему Российской империи. Она гарантировала его существование и финансирование от лица государства и в то же время даровала права, ставившие его в особое, привилегированное положение по отношению к остальной бюрократической системе, включая и право апелляции в главнейших вопросах непосредственно к монарху. 
Всё остальное зависело уже не от Елизаветы, которая, впрочем, по своим личным качествам была далека от интересов российского просвещения, а от государственных мужей, считавших себя за них ответственными. Именно в таком положении находился И.И. Шувалов. Как он его достиг? Как получилось, что фаворит императрицы стал главным покровителем наук в России? 
Биография Шувалова, появившегося на свет всего двумя годами позже смерти Петра Великого, служит нам портретом человека уже иной, послепетровской эпохи, являясь ярким свидетельством «смягчения нравов», постепенного «окультуривания» российской власти, которое так ценили современники во второй половине XVIII в. 
Первый куратор Московского университета родился 1 ноября 1727 г. в небогатой дворянской семье. При крещении он получил фамильное имя Иван (как у отца и дяди), а свои именины праздновал 12 ноября в день святителя Иоанна Милостивого (обе даты впоследствии ежегодно отмечались воспитанниками Московского университета). Отец будущего фаворита, Иван Максимович Шувалов-младший, служил в гвардии, воевал с турками под началом Миниха, был ранен при штурме Очакова, вышел в отставку в чине бригадира и вскоре умер. Из-за частых отлучек отца, а затем его смерти, Шувалов рос на руках у матери Татьяны Родионовны, урожденной Ратиславской (происходившей, вероятно, из польского рода). В детстве он временами жил в Москве, но большей частью вместе с матерью в деревне её отца в Смоленской губернии. Воспитание, полученное Шуваловым дома, было самым скромным и патриархальным, основанным на народном быте и традициях, которых были не чужды и провинциальные помещики первой половины XVIII в., так что, как пишет исследователь, «по складу ума и речи он был вполне русский человек».

В Москве Шувалов ходил  заниматься языками и математикой  к тому же учителю, что и юный Суворов (который был двумя годами младше) — об их детской дружбе Шувалов  с удовольствием вспоминал впоследствии. Однако сумма знаний, полученная за годы учебы, ничуть не выделяла его  из толпы сверстников — все  свои позднейшие обширные познания Шувалов, которого будут называть одним из образованнейших людей России XVIII столетия, получит сам, благодаря  навыку к чтению, тяге к новым впечатлениям и открытиям. В молодости при дворе его часто заставали с книгой в руках, его вкус формировала французская литература, благодаря которой он полюбил Париж (видя в нём законодателя мод и столицу учёности) и изящные искусства. В то же время надо отметить, что образование Шувалова носило общий энциклопедический характер и едва ли какую-либо отрасль науки он знал с достаточной глубиной — обычно интерес вызывала внешняя сторона предмета. Не обладая талантом творца, Шувалов безусловно был идеальным «потребителем» европейской культуры: благодарным слушателем, тонким ценителем изящного, меценатом, коллекционером. Отсюда и его многолетнее покровительство наукам — он искренне любил просвещение, поскольку его плоды приносили удовольствие. 
Восхождение Шувалова по дворцовой лестнице чинов началось с определения в камер-пажи в 1742 г., чему поспособствовали его двоюродные братья Пётр и Александр Шуваловы, сыновья генерал-майора Ивана Максимовича Шувалова-старшего. Братья Шуваловы проявили себя деятельными сторонниками Елизаветы в период её опалы и неудивительно, что после удачного переворота, вознесшего дочь Петра на престол, оба они оказались у кормила государственной власти. А.И. Шувалов возглавил Тайную канцелярию, где был «грозою всего двора, города и всей империи»². П.И. Шувалов, женившись в 1742 г. на подруге императрицы, графине Мавре Егоровне Шепелевой, получил почти неограниченные возможности влиять на внутреннюю политику России, став автором ряда экономических проектов, предложившем ряд мер по преобразованию её финансовой и налоговой системы. В 1746 г. оба Шуваловых были возведены в графское достоинство, в то же время они не отказывались от участия в борьбе придворных группировок и искали способы упрочить своё возвышение. 
Неизвестно, кому именно пришла в голову мысль использовать в этой борьбе младшего кузена, который со своим скромным характером, учтивостью, любознательностью и привлекательной внешностью идеально подходил на роль фаворита императрицы. Несомненно, активность проявила здесь Мавра Егоровна, которая не упускала возможности обратить внимание Елизаветы на красавца-пажа. Причем, почва была уже подготовлена — в конце 1740-х гг. многолетний тайный брак государыни с Алексеем Григорьевичем Разумовским распался. На смену приходили новые увлечения, но Пётр Иванович Шувалов с его опытом придворных интриг зорко соблюдал интересы своей фамилии. Рассказывают о следующем случае: когда Елизавета заинтересовалась адъютантом Разумовского, подпоручиком Никитой Афанасьевичем Бекетовым (молодым красавцем, игравшем на сцене придворного театра), тот по своей наивности начал прислушиваться к советам придворных по поводу ухода за своей внешностью, получив, наконец, от графа П.И. Шувалова особое средство для лица. «Бекетов умылся этим умыванием, и всё лицо у него покрылось прыщами, так что нельзя было ему являться ко двору», а за это время те же придворные оклеветали его перед императрицей³. Такими способами «братья-разбойники» расчищали путь для кузена, и едва ли последнего можно в этом винить — он хоть и не мог не знать об этих интригах, но в то же время не мог и помешать, смиряясь с духом времени. 
Официальное «производство» Шувалова в фавориты состоялось в 1749 г. в Москве, где часто и подолгу бывала императрица. Иван Иванович получил тогда чин камер-юнкера, а ещё через два года — камергера. По тем временам это были далеко не самые высокие придворные чины, но между тем само по себе положение фаворита уже было полуофициальной должностью, имевшей вес не только при дворе, но и за границей. Когда позже Шувалов путешествовал по Европе, там в переписке сообщалось о прибытии «бывшего императора России». Действительно, в руках фаворита сосредотачивалась огромная власть, особенно в последние годы жизни Елизаветы, когда больная государыня почти не покидала внутренних покоев дворца. Шувалов — тогда единственный — мог докладывать ей по всем делам Империи, через него шли просьбы и доклады на высочайшее имя, часто он сам составлял указы и объявлял Сенату или губернаторам повеления императрицы. 
Но и на такой вершине характер Шувалова мало изменился, в нём выделялась редкая для России привлекательная черта — фаворит никогда не использовал свою власть во зло другим, ради корыстных побуждений. Он не стяжал себе громких титулов и чинов (не раз отказываясь от различных пожалований и, кстати, даже не став графом), не воровал миллионы, не мстил противникам. Как видно из его переписки, больше всех почестей Шувалов ценил радость чтения, созерцание произведений искусства, беседы о прекрасном и мирное философствование на лоне природы, т.е. культивировал идеалы дворян-просветителей нового поколения, которые впоследствии объединятся вокруг основанного им Московского университета. 
Если сравнить государственную деятельность Шувалова и его предприимчивых двоюродных братьев, то фаворит, показывая в ней гораздо меньше энергии, проявлял куда больше добросердечия и заботы о пользе людей. Современники полагали, что его влияние смягчало крутой характер графа П.И. Шувалова, хотя, с другой стороны, фаворит сам нередко покорялся его воле как старшего брата. Благодаря этому П.И. Шувалов брал верх в Сенате и Конференции над своими противниками, однако даже в таком случае Иван Иванович искал примирения враждующих сторон. 
Государственным идеалом Шувалова была дворянская монархия, в которой правитель равно заботится об интересах всех сословий и не допускает засилья иностранцев. В форме записки к императрице Елизавете Петровне сохранился проект написанных Шуваловым в последние годы её царствования Фундаментальных законов, необходимых, по его мнению, для наведения в сильно расстроенных делах империи долгожданного порядка. По мнению Шувалова, «большая причина того невежества, что прямо не знают должности своей к государю, к государству, к общему добру и любви к ближнему». Сама идея введения таких законов для монархического государства заимствована им у Монтескье, что показывает известную смелость и даже опережение Шуваловым политической мысли своего времени. Государыня провозглашала бы эти законы на вечные времена и обязывалась их соблюдать сама и от имени своих наследников. В проекте строго оговаривалось, что на все высшие должности (кроме военных) должны назначаться только «российские подданные греческого закона», что незыблемыми остаются права духовенства и имущество церкви, что дворяне должны иметь право выходить в отставку после 26 лет службы и не лишаться родовых имений в случае суда, а иностранцы не имели бы преимуществ по службе над русскими подданными, наконец, обещалось «сделать рассмотрение о купцах и крестьянах и стараться их состояние сделать полезнейшим отечеству и им самим»⁴. 
Государственные заботы, так же как и свойства характера, делали закономерным обращение фаворита к проблемам просвещения. К наиболее широким и вряд ли осуществимым в то время проектам Шувалова относится составленный одновременно с Фундаментальными законами, т.е. уже после основания Московского университета, план о требовании обязательного образования дворян перед вступлением их на службу, для чего «в знатных городах учредить гимназии, в которых бы обучали нужным европейским языкам и первым основаниям наук, по маленьким же городам учредить школы, в которых обучать русской грамоте, арифметике и прочим первым основаниям»⁵. Заключавшуюся в этом проекте идею многоступенчатого образования в России смогли реализовать лишь в начале XIX в. при Александре I. 
С проблемами развития образования тесно увязывалась забота Шувалова (и других сановников) о благоприятном облике России в глазах Европы. Особенно остро этот вопрос встал в период Семилетней войны, когда на Западе распространялись памфлеты, выставлявшие Россию страной варварской, рабской, лишенной даже начатков просвещения, усиление которой угрожает основам европейской цивилизации. Авторство одной из таких книг принадлежало даже самому прусскому королю Фридриху II. Русскому двору необходимо было на это реагировать, расположить общественное мнение Европы в свою пользу. Нашёлся способ, на добрые полвека удержавшийся в арсенале русской дипломатии, — переписка с главными «носителями» европейской культуры XVIII  в., французскими философами. Шувалов переписывался с двумя философами — Гельвецием и Вольтером, причем последний именно благодаря Шувалову получил заказ на написание «Истории Петра Великого». Восхищаясь расцветом просвещения на Западе, Шувалов делился в письмах своими мыслями о том, что и в России возможно подобное, и если она и уступает Европе, то не из-за того, что там неспособны к развитию наук и художеств, но лишь потому, что позже вступили на этот путь, а усилия Петра не получили развития из-за владычества иностранцев, не радевших о распространении наук в чуждой им стране. У этой переписки Шувалова была важная идеологическая сторона — она демонстрировала просвещённый лик России, обращённый в Европу. На фасаде империи важным украшением стал и собственный российский университет. 
Нам представляется, что мысль об университете вряд ли могла сама собой возникнуть у Шувалова в середине 1750-х гг., когда он ещё ни разу не был за границей и слабо представлял приоритеты европейского образования. Эту мысль, конечно же, передал Шувалову Ломоносов. Так в очерке о первом кураторе Московского университета неизбежно возникает имя великого русского учёного, которому мы должны посвятить несколько строк. 
«Ломоносов сам был первым нашим университетом», — заметил Пушкин. И действительно, даже в биографии Ломоносова удивительно соответствие между этапами его жизни и ступенями развития отечественной университетской идеи. Выйдя из Славяно-греко-латинской Академии, он попал в студенты при Академии наук, а затем прошёл немецкую университетскую школу, соединив тем самым все источники российского высшего образования — появившиеся с XVII в. духовные школы, петровскую Академию и немецкие университеты. 
Ломоносову ещё не исполнилось 14-ти лет, когда умер Петр Великий. Но во всех своих делах он выступает как истинный сподвижник Петра, желавший видеть Россию на равных с Западной Европой и готовый отстаивать для этого самые смелые проекты. Подобно царю-реформатору, он был упрям, иногда излишне резок. Но Ломоносов превзошёл петровское время в том, что обладал тягой к фундаментальному научному знанию, которое, как он полагал, послужит мощной преобразовательной силой общества. «Я положил твёрдое и непоколебимое намерение, чтобы за благополучие наук в России, ежели обстоятельства потребуют не пожалеть всего моего временного благополучия» — так звучало его жизненное кредо. 
Масштаб личности Ломоносова поражает, он, собственно, и был «Пётр I русской науки и культуры». Более всего его гений воплотился в точных науках, а рациональный склад мышления сказался и на стихотворном творчестве (Пушкин считал оды Ломоносова сухими, но при этом отдавал дань ему как преобразователю языка и стихосложения). Из современников-европейцев сравнить Ломоносова можно, пожалуй, только с Лейбницем, да и тот сильно уступает ему по широте научных интересов. 
Свои научные и общественные взгляды Ломоносов в полном смысле слова выстрадал — так много трудностей встретилось на его пути. В Славяно-греко-латинской Академии, куда он пришел в 1731 г., его встретили сословные преграды. Ломоносову пришлось называться то дворянским, то поповским сыном, хотя на самом деле его отец-помор числился черносошным крестьянином. Когда это выяснилось, едва не разразилась катастрофа, грозившая Ломоносову сдачей в рекруты, а то и Сибирью. И хотя всё обошлось, он на всю жизнь запомнил униженное чувство собственной бесправности, добиваясь впоследствии всесословности образования, открытости учебных заведений для выходцев из народных низов. 
В 1735 г. в числе 12 лучших студентов Ломоносов был отправлен в Петербургскую Академию наук для оживления бездействующего Академического университета. Но цель не удалась — приехавшие из Москвы юноши долго «находились без ученья», наладить же чтение лекций академики никак не могли. Так впервые Ломоносов познакомился с недостатками петровской организации высшего образования, увидел безразличие, а подчас и нежелание учёных-иностранцев заботиться о российском просвещении.

Неожиданно Ломоносову повезло — после года вынужденного бездействия его посылают в Германию учиться горному делу. Здесь он узнал, что такое подлинный, передовой европейский университет, в котором Ломоносову к тому же очень повезло с учителями. Он попал в Марбург как раз в то время, когда там преподавал Христиан Вольф (временно покинувший Галле), который отечески покровительствовал русскому юноше — отчасти именно он сформировал научный кругозор и просветительские взгляды будущего учёного. После этого во Фрейбурге Ломоносов получил практические навыки у видного химика И. Генкеля. 
Во время своего пребывания в Германии Ломоносов составил ясное представление об организации университетского образования, высказать которое у него появилась возможность вскоре после возвращения в Россию. В 1743 г., отвечая на вопрос созданной по делу Шумахера следственной комиссии, есть ли в составе Академии университет и «честные и славные науки происходят ли и процветают ли», Ломоносов отправляет в комиссию «Нижайшее доказательство о том, что здесь, при Академии Наук, нет Университета». По его мнению, Университет при Академии не может считаться действующим, поскольку он не получил высочайшей инаугурации с объявлением прав и привилегий, там нет регулярных лекций и ежегодных публичных объявлений (каталогов) о них, не заведено реестра студентов, при приёме им не выдаётся никаких «печатных законов и правил», профессора не выбирают своего ректора, а также не проводят публичных диспутов между учащимися, «и тем, самое главное дело, и вольности и почти душу прямого Университета оставили и уничтожили». Ломоносов также свидетельствует, что, существуя уже двадцать лет, Академический университет не имеет никакой известности, и даже статуса университета вне Петербурга, что делает невозможным для него, например, осуществлять такое важное университетское право, как производство в учёные степени, ибо «такого доктора, лиценциата или магистра в других университетах и Академиях признавать не будут». 
Отныне Ломоносов регулярно взывает о недопустимости такого положения к учебной части Академии, и на протяжении десятилетий отстаивает необходимость её преобразования в полноправный университет. Так, например, в январе 1755 г., подавая «мнение» об улучшении состояния Академии наук, он пишет: «Студенты числятся по университетам в других государствах не токмо стами, но и тысячами из разных городов и земель. Напротив, здесь почти никого не бывает, ибо здешний университет не токмо действия, но и имени не имеет»⁶. 
За годы борьбы Ломоносов имел возможность тщательно обдумать и подготовить Регламент Петербургского университета, где сконцентрировались его взгляды на организацию университетского образования в России. Во многих чертах он близок проекту Шувалова, и это один из источников, позволяющих реально судить о позиции Ломоносова при основании Московского университета. Необходимо отметить, что для великого учёного введение в силу написанного им петербургского Регламента представлялось едва ли не важнейшим делом жизни. Он мечтал, что из Академической гимназии и университета смогут выйти «многочисленные Ломоносовы». В 1760 г. его Регламент уже был одобрен президентом Академии наук графом К.Г. Разумовским, однако никак не получал высочайшего утверждения. Ломоносов умолял Шувалова об этом. «Сие больше всех благодеяние, которое мне в жизнь сделали», — писал он ему с надеждой (увы, напрасной).