Биография русского художника Ильи Репина. События жизни и творчества

Выдающийся русский  художник Илья Ефимович Репин родился  в 1844 году в Чугуеве на Харьковщине  в семье отставного солдата. Первоначальные навыки живописи получил от чугуевских иконописцев. В 1863 году поступил в Петербургскую Академию художеств и в 1871 году закончил ее. Регулярно участвовал в выставках передвижников. Писал портреты, жанровые и исторические картины. Жил в Москве и Петербурге; последние годы жизни — в Куоккале, на Карельском перешейке (ныне Репино Ленинградской области). Там он и умер в 1930 году. О Репине написаны десятки монографий, сотни статей, воспоминаний и публикаций, но тема жизни и творчества художника далеко не исчерпана. Про Льва Толстого писатель Максим Горький как-то сказал: «Толстой — это целый мир». С полным правом эти слова можно отнести и к Репину, его творчество — это миры. Мир нужды, бесправия и гнета — такой была Российская империя, и такой показал ее художник в картинах «Бурлаки на Волге», «Проводы новобранцев», «Крестный ход в Курской губернии» и других. Мир борцов за свободу, революционеров, вступивших в схватку с царизмом, предстает в картинах «Не ждали», «Отказ от исповеди перед казнью», «Арест пропагандиста», «Сходка революционеров». Мир высокой мысли и действия, озаренный светом творчества: портреты писателей Л.Толстого, Л.Андреева, В.Гаршина, артистки П.Стрепетовой и композитора М. Мусоргского, химика Д. Менделеева и хирурга Н. Пирогова, художника Н. Ге и критика В. Стасова. Мир далекой старины, пришедший в наше сегодня,— в картинах «Иван Грозный и сын его Иван», «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Что же выбрать из наследия Репина, насчитывающего десятки и сотни живописных полотен, сотни и тысячи этюдов, эскизов, рисунков, набросков и, кроме того, превосходно написанную книгу воспоминаний «Далекое близкое»? Для начала остановим свой взор на прославленной картине "Бурлаки на Волге", с которой, собственно говоря, и начался "великий Репин". О том, как зародился замысел «Бурлаков», художник рассказывает в своих воспоминаниях. Было это в 1868 году. Илья Репин, студент Академии художеств, работал над конкурсной картиной на библейский сюжет «Иов и его друзья». В один из погожих летних дней художник К. Савицкий уговорил Репина отправиться с ним на этюды. Они плыли вверх по Неве на пароходе в компании веселящихся офицеров, студентов и нарядных барышень...  
« — Однако, что это там движется сюда, — спрашиваю я у Савицкого...— Вот то темное, сальное какое-то, коричневое пятно, что это ползет на наше солнце?  
— А! Это бурлаки бечевой тянут барку; браво, какие типы! Вот увидишь, сейчас подойдут поближе, стоит взглянуть.  
Приблизились. О боже, зачем же они такие грязные, оборванные? У одного разорванная штанина по земле волочится и голое колено сверкает, у других локти повылезли, некоторые без шапок; рубахи-то, рубахи! Истлевшие — не узнать розового ситца, висящие на них полосами, и не разобрать даже ни цвета, ни материи, из которой они сделаны. Вот лохмотья! Влегшие в лямку груди обтерлись докрасна, оголились и побурели от загара... Лица угрюмые, иногда только сверкнет тяжелый взгляд из-под пряди выбившихся висячих волос, лица потные блестят, и рубахи насквозь потемнели... Вот контраст с этим чистым ароматным цветником господ!..  
— Вот невероятная картина! — кричу я Савицкому.— Никто не поверит! Люди вместо скота впряжены! Савицкий, неужели нельзя как-нибудь более прилично перевозить барки с кладями, например, буксирными пароходами?  
— Да, такие голоса уже раздавались,— Савицкий был умница и практически знал жизнь.— Но буксиры дороги; а главное, эти самые вьючные бурлаки и нагрузят барку, они же и разгрузят ее на месте, куда везут кладь. Поди-ка там поищи рабочих-крючников! Чего бы это стоило!  
Я был поражен всей картиной, и почти не слушал его, все думал. Всего интереснее мне казался момент, когда черная потная лапа поднялась над барышнями, и я решил непременно писать эскиз этой сцены».  
 
И эскиз, и картина были написаны. Картина потрясла всех - и друзей, и недругов художника. Но для этого Репину потребовались несколько лет напряженного труда, две поездки на Волгу, повседневное общение и дружба с героями будущей картины, работа над этюдами, долгие часы в мастерской.  
Первое впечатление от увиденной на Неве сцены не потускнело, но замысел картины со временем меняется. Исчез прямолинейный, что называется, лобовой контраст бурлаков и нарядных барышень; сцена перенесена на Волгу, под летнее небо, затянутое легкими облаками, на песчаную отмель, раскаленную палящим солнцем. На втором плане справа тяжело груженная барка с фигуркой хозяина или приказчика на борту, а через всю картину, справа налево, — ватага бурлаков, натужно, из последних сил тянущих судно. Желтый янтарь песка, глубокая синь воды, простор неба — и бурлацкая ватага в серых, грязных, рваных лохмотьях, насквозь пропитанных соленым потом, в прогнивших онучах или развалившихся лаптях. Небо, вода, песок — и одиннадцать людей, труд которых ценится ниже лошадиного и, конечно, паровой тяги (вдали, на горизонте,— дымок парохода). Вспомним Некрасова:  
 
Выдь на Волгу; чей стон раздается 
Над великою русской рекой?  
Этот стон у нас песней зовется — 
То бурлаки идут бечевой...  
 
Репинские бурлаки не поют, в угрюмом и сосредоточенном молчании налегли они на свои лямки, но вся картина, как стон, как протяжная русская песня, песня народа ограбленного и обездоленного. По своему сюжету «Бурлаки на Волге» — это жанровая картина, написанная тщательно, со многими деталями и подробностями. Но этот бытовой мотив молодой художник решает в плане большого идейного и образного обобщения. Репин намеренно опускает точку зрения: низкая линия горизонта, четкая по силуэту, компактная масса бурлацкой ватаги, рисующаяся на фоне неба и песков, придают картине монументальность и значительность. Люди и природа сливаются в пластический образ возвеличенного и даже героизированного труда. Богатство и психологическая достоверность характеристик каждого из бурлаков и всей группы в целом, простая, но выразительная и немногословная композиция, материальность письма, передающего и цвет, и саму фактуру бурлацких рубищ, и знойное небо, и песок, в котором вязнут ноги, — все это придает картине конкретность и жизненность. Этапы творчества: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7.  
Перед нами не случайное сборище людей, не серая безликая масса, а галерея ярких личностей. Именно личностей, ибо каждый из них не повторяет другого, каждый наделен своей индивидуальностью, характером, биографией, внешними чертами и внутренним миром, психологией, наконец, отношением к жизни и той треклятой бечеве, что связала их с ней. Впереди — «коренники» (название-то лошадиное!), самые опытные и сильные бурлаки, возглавляющие ватагу. Вот Канин, поп-расстрига, все повидавший на своем веку, все переживший; рядом с ним кудлатый, нечесаный, весь заросший бородой добродушный бурлак. Слева и чуть сзади от Канина — Илька-моряк. Голова повязана тряпкой, широкие штаны, он круто подался вперед, налегая на лямку, и смотрит прямо на зрителя острыми, внимательными глазами с бешено сверкающими белками. За Илькой — высокий худой бурлак в соломенной шляпе с трубкой в зубах, недобрый, озлобленный... Во второй группе останавливает внимание Ларька — высокий парнишка в лохмотьях выцветшей, бывшей когда-то красной рубахи и с крестом на груди. Поправляя лямку, он замедлил шаг, выпрямился, и теперь его высокая стройная фигура словно встала поперек движения бурлацкой ватаги. Ларька молод, он не привык еще к лямке и не хочет с ней смиряться, он поправляет свой хомут и в то же время будто сбрасывает его. Справа от него — худой, изможденный, вконец обессиленный бурлак, утирающий рукавом взмокший лоб; слева — старик, видно, не раз исходивший Волгу с низовья до верха, опустив глаза, он привычным движением развязывает кисет, набивает трубку. Замыкают ватагу трое — отставной солдат в низко надвинутом на глаза картузе, высокий смуглый бурлак, повернутый к зрителю в профиль, и мужичонка, буквально повисший на лямке, с трудом передвигающий ноги.  
Какие сильные и цельные характеры, сколько в них жизни и своеобразия! Таких не выдумаешь, их надо было найти, узнать, понять и только потом написать. Вот, к примеру, как рассказывает Репин в своих воспоминаниях о любимом герое картины — Канине: «Вот этот, с которым поравнялся и иду в ногу — вот история, вот роман! Да что все романы и все истории перед этой фигурой!.. Какая глубина взгляда, приподнятого к бровям, тоже стремящимся на лоб. А лоб — большой, умный, интеллигентный лоб, это не простак... Я иду рядом с Каниным, не спуская с него глаз. И все больше и больше нравится он мне: я до страсти влюбляюсь во всякую черту его характера и во всякий оттенок его кожи и посконной рубахи. И вот я добрался до вершины сей моей бурлацкой эпопеи: я писал, наконец, этюд с Канина! Это было большим моим праздником. Передо мной мой возлюбленный предмет — Канин. Прицепив лямку к барке и влезши в нее грудью, он повис, опустив руки... Здесь, у самого берега, я свободно отводил душу, созерцая и копируя свой совершеннейший тип желанного бурлака. Канин, с тряпицей на голове, с заплатками, шитыми его собственными руками и протертыми снова, был человек, внушающий большое к себе уважение. Много лет спустя я вспоминал Канина, когда передо мной в посконной, пропотелой насквозь рубахе проходил по борозде с сохой за лошадью Лев Толстой. Белый когда-то картузишко, посеревший и порыжевший от пыли и пота, с козырьком, полуоторванным от порыжелого околышка. Казалось бы, что могло быть смешнее и ничтожнее этого бородатого чудака. А в этом ничтожном облачении грозно, с глубокой серьезностью светились из-под густых бровей и проницательно властвовали над всеми живые глаза великого гения не только искусства, но и жизни. Канин по сравнению с Толстым показался бы младенцем; на его лице ясно выражалась только греза... Всего более шел к выражению лица Канина стих Некрасова:  
 
Ты проснешься ль, исполненный сил?  
Иль духовно навеки почил? 

 
«Отказ от исповеди»  - история создания картины В 1880 году Репин был весь поглощен работой над «Запорожцами». Но вскоре в его письмах друзьям появляются упоминания о «давно задуманных артинах из самой животрепещущей действительности, окружающей нас, понятной нам и волнующей нас более всех прошлых событий». Это были начатые уже художником картины «Крестный ход в Курской губернии», «Арест пропагандиста», «Не ждали», «Отказ от исповеди перед смертной казнью».  
В совсем небольшой по размерам и очень сдержанной по краскам картине все просто и все сложно. Две фигуры, из которых одна стоит спиной к зрителю, очень скудная обстановка; собственно, ее почти нет — тюремная камера, сырая, темная, тонущая в предрассветных сумерках железная койка. Землисто-серые и оливковые, зеленоватые тона воссоздают атмосферу места действия, придают изображенной сцене драматизм и эмоциональную взволнованность. Холодный скупой свет, проникающий откуда-то сверху, освещает фигуру сидящего на койке узника в сером арестантском халате, его бледное лицо, откинутые назад спутанные волосы, исхудавшую грудь. Перед ним тюремный священник с крестом в руках. Пожилой, с круглой сутулой спиной, грузный, уже привыкший к своей жуткой обязанности — провожать на смерть приговоренных к казни: последняя исповедь, раскаяние, примирение с богом... Ни трагических жестов отчаяния и гнева, ни напряженных контрастов цвета, только на лице узника читаются смертельная тоска человека, для которого это утро последнее, гордость и достоинство, несломленная воля и уверенность в истинности избранного пути. Позой, жестом скрещенных рук, выражением лица отвергает он последнюю исповедь.  
Художник не выдумал своего героя. В те годы проходили громкие процессы землевольцев, народовольцев, террористов, то и дело появлялись сообщения о новых покушениях на царя, губернаторов, жандармских генералов, о судебных процессах и жестоких приговорах, побегах с каторги, самоубийствах, смертных казнях, отказах осужденных от последней исповеди и причастия. В 1879 году в Петербурге вышел первый номер «Народной воли» — нелегального органа русского революционного народничества. В нем был напечатан отрывок из стихотворной драмы под названием «Последняя исповедь» с подзаголовком «Посвящается казненным».  
 
Тюремный каземат. Утро. Священник обращается к заключенному:  
 
Я мир 
Душе твоей несу.  
Покайся, сын, в грехах...  
В ответ он слышит:  
Я не совсем бессилен,— умереть 
Осталось мне, и грозное оружье 
Я на врагов скую из этой смерти… 
Я кафедру создам из эшафота 
И проповедь могучую безмолвно 
В последний раз скажу перед толпой!  
Как надо жить, тебя не научил я,  
Но покажу, как надо умирать.  
 
И, обращаясь к священнику, осужденный говорит:  
 
Из всех врагов — презреннейшие — вы!  
Трусливые, со сладкими глазами,  
Изменники, лжецы и лицемеры! 

Лето 1878 года И. Репин  провел в Абрамцеве, живописном имении под Москвой, принадлежавшем Савве Мамонтову. Художник тогда много работал над портретами и картинами «Проводы новобранца» и «Крестный ход в дубовом лесу». По вечерам хозяева и гости собирались вместе, пели, играли, читали вслух рассказы, стихи или научные статьи, спорили об искусстве и политике. В один из таких летних вечеров профессор консерватории А. Рубец прочел переписку турецкого султана с запорожскими казаками:  
«Салтан, сын салтана турского, цесарь турской и греческой, македонской, вавилонской, иерусалимской, паша ассирской, Великого и Малого Египта король александрийский, армейский и всех на свете обитающих, князь над князи, внук божий, храбрый воин, наветник христинской, хранитель распятого бога, господарь великий, надежда и утешение басурман, а христианам скорбь и падение. Повелеваю вам, чтоб есте добровольно поддались нам со всеми людьми».  
Ответ казаков был таков: «Салтан, сын проклятого салтана турского, товарищ сатанин, бездны адовы салтан турской, подножие греческое, повар вавилонской, бронник иерусалимской, колесник ассирийской, винокур Великого и Малого Египта, свинопас александрийский, арчак армейской, пес татарской, живущий на свете проклятой аспид, похититель Каменец Подольского и всех земных обитателей поданной шпынь и скаред, всего света приведение, турского уезду бусурман, равен жмоту, клеврет сатанин, всего сонмища адова внук, проклятого сатаны гонец, распятого бога враг и гонитель рабов его, надежда и утешение басурманское, падение и скорбь их же. Не поддадимся тебе, но биться с тобой будем».  
 
Это письмо запорожцев Репин знал с детства, списки его были широко распространены на Украине. Но сейчас оно всколыхнуло самые дорогие воспоминания о родной земле. В Париже он писал картину «Садко», герой которой устремлен не к заморским красавицам, а к скромной, но милой и дорогой сердцу девушке-украинке. По возвращении в Россию Репин спешит в Чугуев и там, вновь ощутив вечно живой дух родного народа, задумывает бодрую, жизнерадостную картину об украинских крестьянах «Вечорницы». В воображении художника встает сцена — запорожцы пишут ответ турецкому султану. Из-под репинского карандаша возникает группа смеющихся казаков: лукаво усмехается писарь, стриженный «под горшок», за его спиной — атаман Серко, рядом казак с протянутой рукой, а чуть дальше «Тарас Бульба», грохочущий во всю свою богатырскую силу.  
 
Вернувшись осенью из Абрамцева в Москву, Репин на время оставляет замысел «Запорожцев», пишет «Царевну Софью в Новодевичьем монастыре во время казни стрельцов в 1698 году», заканчивает «Проводы новобранца», создает несколько портретов, продолжает работу над «Крестным ходом в дубовом лесу», «Арестом пропагандиста», «Вечорницами». Но все чаще вспоминал Репин сцену, представшую перед ним тем абрамцевским вечером. Расспрашивал историков о Запорожской Сечи, о героической обороне казаками границ России от турок, крымских ханов и польской шляхты, о легендарном атамане Иване Серко, не раз водившем казачьи ватаги в таврические степи. И когда Репин почувствовал, что он не может не написать эту картину, что он обязательно, непременно должен уже сейчас увидеть ее в красках, на холсте, тогда он приступает к работе над первым живописным эскизом.  
На почти квадратном, сравнительно небольшом холсте художник группирует своих героев. В основном композиция и главные персонажи — Серко, писарь, «Тарас Бульба», казак с протянутой рукой, сидящий слева запорожец в рубахе и некоторые другие — остаются те же, что и в карандашном наброске. Но всю сцену Репин вплотную приближает к зрителю, как бы прямо вводит его в тесный круг казаков. Обрезав композицию снизу, художник тем самым все внимание зрителя сосредоточивает на очень характерных лицах своих героев. На заднем плане — полоска Днепра, играющего на солнце, а прямо перед зрителем — группа загорелых обветренных казаков. В сложном сопоставлении красных, золотистых и зеленых одежд, белых рубах, бархатных и овчинных шапок, темно-бронзовых и багровых лиц с черными и седыми усами художник сумел найти единственно верное решение. Ведь только в этом жизнерадостном, мажорном звучании цвета могли быть выражены идея и тема картины.  
Работа продвигалась успешно. И все же чем дальше, тем яснее чувствовал он необходимость на время прервать ее. Весной 1880 года Репин едет на Украину: Днепр, порог Ненасытец, остров Хортица. Часами бродил он по острову среди развалин старинной крепости, представляя себе картины жизни казаков, находил там медные пуговицы и пряжки, старинные монеты, помятые пороховницы, заржавленные клинки кривых ятаганов. Обосновавшись в селе Покровском, стоявшем на месте древней Чертомлыцкой Сечи, Репин много работает над этюдами крестьян. Художника интересовали не только характерные типы казаков, не менее важно было почувствовать живую атмосферу украинского села, оптимизм народа, ту душевную крепость, сломить которую не могли века нужды и борьбы. В этих портретах Репин стремился прежде всего найти и выразить черты национального характера: природный ум, отвагу, сознание собственного достоинства, добродушный лукавый юмор. В настоящей жизни он слышал отголоски старины, а прошлое звучало у него всегда очень современно.  
Здесь, на земле, еще хранящей жар Запорожской Сечи, история напоминала о себе на каждом шагу. В соседней Капулиевке Репин писал могилу Ивана Серко, побывал он в Николаевке, Томаковке, Старом Кайдаке, Грушевке, Синельникове и во многих других местах, посетил почти все запорожские Церкви, зарисовал их внутреннее убранство, старинные иконы, в пыльных ризницах рисовал казацкие знамена, войсковые клейноды. Но где бы ни был художник, везде он вглядывался прежде всего в людей, их внутренний мир, характер, психологию. Рисовал чумаков на проезжей дороге, косарей на чигиринской ярмарке, толпу крестьян на пристани в Александровске. Кстати, именно здесь повстречал художник того щуплого сморщенного старичка, который потом занял место в картине неподалеку от писаря.  
Богатый «урожай» собрал Репин в селе Качановке, на Черниговщине, имении В. В. Тарновского, обладавшего большой коллекцией оружия и предметов казацкой старины. Тщательно запечатлевал художник на бумаге ружья, сабли, короткие чугунные пушки, даже самые мелкие детали — курок или замок ружья; рисует одежду казаков, пряжки, перевязи, широкие пояса, узорное шитье, резные баклаги и позеленевшие медные кувшины, пороховницы и походные чернильницы, которые носили на поясе, бандуры, кобзы, даже печать на гетманской грамоте. Там же художник исполняет множество портретных этюдов: мирный крестьянин из соседнего села преображается под его кистью в лихого черноусого запорожца; разбитной кучер Тарновского узнает себя в образе казака с протянутой рукой, а сам хозяин в нарядном жупане, облокотившись на запорожскую пушку, позировал художнику для большого этюда, а вернее, законченного портрета «Гетман», в котором есть нечто общее с атаманом Серко.  
В Москве Репин начинает работу на большом холсте. Но одно важное событие дало ей иное направление. Той же осенью 1880 года мастерскую Репина посетил Л. Н. Толстой. Он внимательно смотрел картины, одобрительно отозвался о «Вечорницах», подсказал Репину немало живых и характерных деталей в «Запорожцах». А под конец заметил, что «Запорожцы»— это только этюд и что «значение картины должно быть более высокое. В ней непременно должна быть серьезная, основная мысль. А здесь ее нет». Репин глубоко переживал суровое суждение великого писателя и после долгих раздумий пришел к выводу, что Толстой во многом прав. Это должна быть не просто сцена из жизни казаков, а эпическая поэма о высоком национальном достоинстве, гордости и силе духа народа. «Теперь, на свободе,— писал художник Толстому,— раздумывая о каждом Вашем слове, мне все более выясняется настоящая дорога художника, я начинаю предчувствовать интересную и широкую перспективу». Верное решение сразу найти не удалось, но оставить своих запорожцев Репин уже не мог. Свое состояние художник так описал в письме к В. В. Стасову: «До сих пор не мог ответить Вам, Владимир Васильевич, а всему виноваты „Запорожцы", ну, и народец же!! Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму... Вы меня еще ободрять вздумали; еще задолго до Вашего письма я совершенно нечаянно отвернул холст и не утерпел, взялся за палитру и вот недели две с половиной без отдыха живу с ними, нельзя расстаться — веселый народ. 

"В картине можно  оставить только такое лицо, какое  ею в общем смысле художественном  терпится, — писал Репин, —  это тонкое чувство, никакой теорией его не объяснишь. Для живой, гармонической правды целого нельзя не жертвовать деталями. Кто не понимает этого, тот не способен сделать картину.  
Картина есть глубоко сложная вещь и очень трудная. Только напряжением всех внутренних сил в одно чувство можно воспринять картину, и только в такие моменты вы почувствуете, что выше всего правда жизни". 
Но без модели все равно не обойтись. Человек, сама жизнь всегда дадут художнику много больше, чем самое богатое воображение. Иногда для одной и той же фигуры требовались не одна, а две или несколько моделей. Еще в первом живописном эскизе наметился характер и облик Ивана Серко, в дальнейшей работе многим помог Тарновский, с которого Репин писал в Качановке «Гетмана», еще больше — кубанский казак Василий Олешко. Но только весной 1889 года случай свел Репина с живым Серко — генералом М. И. Драгомировым, с которого художник написал портрет и этюд для картины.  
Кто только не прошел через мастерскую Репина! Среди его натурщиков, послуживших прототипами запорожцев, были историк Д. Яворницкий (писарь) и кучер Тарновских (щербатый и одноглазый казак Голота), артист Ф. Стравинский (есаул) и обергофмейстер камергер Г. Алексеев (сидящий на бочке), профессор А. Рубец («Тарас Бульба») и отставной поручик (казак с бандурой и картами), художники Я. Ционглинский (в золотистой куртке) и Н. Кузнецов («Остап»), военный юрист А. Житкевич («Андрей») и старичок, повстречавшийся на Александровской пристани. От каждого из них художник брал не все, но лишь то, что ему нужно было для создания сложившегося в его представлении образа.  
 
Летом 1890 года Репин писал одному из своих друзей:  
«Работал над общей гармонией картины. Какой это труд! Надо каждое пятно, цвет, линия чтобы выражали вместе общее настроение сюжета и согласовались бы и характеризовали бы всякого субъекта в картине. Пришлось пожертвовать очень многим и менять много в цветах и личностях. Конечно, я не тронул главного, что составляет суть картины,— это-то есть. Работаю иногда просто до упаду... очень устаю». Через несколько месяцев все то же: «„Запорожцев" я еще не кончил. Какая трудная вещь — кончить картину! Сколько жертв надо принести в пользу общей гармонии!».  
 
Многоцветные пятна пестрой толпы запорожцев смягчались, объединялись мягким общим тоном. Колорит становится чуть матовым, а вся картина цельной и единой в композиции и цвете. Но какой бы труд ни был вложен в картину, зритель не должен видеть в ней «пота» художника, она должна как бы дышать свежестью, казаться написанной легко и свободно.  
В 1892 году «Запорожцы» и более чем тридцать этюдов к картине экспонировались на выставке произведений И. Репина и И. Шишкина в Академии художеств. Картина начинает свою, уже независимую от автора жизнь. На выставках в Чикаго, Будапеште, Мюнхене, Стокгольме «Запорожцы» пользовались неизменным успехом.  
По многим музеям мира разошлись многочисленные этюды, эскизы, рисунки к «Запорожцам»: эскиз картины — в Третьяковской галерее, первый вариант — в Харьковском художественном музее, основная картина — в Русском музее в Ленинграде. Каждый день сотни зрителей заполняют залы музеев, и к сердцу каждого из них находят свою дорогу атаман Серко, писарь, судья, «Тарас Бульба» и его сыновья, казак Голота и все остальные запорожцы. Созданные кистью большого мастера, они обрели долгое бытие в истории русской живописи, прочно и навсегда вошли в нашу жизнь гимном патриотизму и свободолюбию родного народа.  
 
"Вперед!" - нет слова более животворного для искусства, чем это краткое слово. Вперед, потому что жизнь не стоит на месте. Вперед, потому что движется, неустанно меняясь, человеческий разум. Вперед, потому что искусство только тогда сильно и действительно нужно людям, когда оно шагает с ними в ногу, когда оно «объясняет жизнь», помогая человеку понять себя и происходящее вокруг. Нужно сделать не менее семи шагов вперед: первый, второй, третий, четвертый,пятый, шестой и последний. За время, прошедшее с того дня, когда четырнадцать единомышленников объявили войну академической окостенелости, многое изменилось в жизни русского общества. В этих изменениях немалую роль играло искусство. Можно без ошибки сказать, что целые поколения мыслящих русских людей были воспитаны не только литературой, но и живописью. Картины Перова, Мясоедова, Максимова будили возмущение «свинцовыми мерзостями русской жизни»; будили они и сострадание, и любовь к обездоленному люду. Эти «берущие за душу» картины несомненно стояли перед глазами тех, кто уходил тогда «в народ», чтобы нести туда свет правды и знания. Но действительность жестоко била по благородным и юношески-наивным порывам одиночек, и под этими ударами выковывались новые, другие люди — не сострадатели, а борцы, которых русский фараон Володя Ленин впоследствии назвал «блестящей плеядой революционеров семидесятых годов». Когда Репин писал Крамскому: «я ваш», в Петербурге заканчивался знаменитый «Процесс 193-х» — «дело о революционной пропаганде в империи». Интерес к минувшим эпохам, драматическим моментам истории, в которых раскрываются характеры и психология сильных и крупных личностей, всегда был свойствен И. Репину. Наиболее полное и художественно совершенное выражение получил он в широкоизвестной картине «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» (1885). В трагедии самодержца, поразившего в гневе и ярости собственного сына, художник увидел ситуацию безграничной власти деспота и неминуемого возмездия за безвинно пролитую кровь; именно так воспринимали и переживали картину современники и свидетели жестоких расправ царизма с революционерами. Историческое событие Репин, однако, трактует прежде всего в плане напряженной до мыслимого предела психологической коллизии; немногие образы русской живописи XIX века можно сопоставить с обреченным на вечные муки раскаяния царем-сыноубийцей на грани безумия, умирающим царевичем Иваном, потрясающим трагически скорбной красотой...