Общество и социальное регулирование

 

Алексеев С.С. Теория права.—М.: Издательство БЕК, 1995. С.38

 

Выражаясь внешне в системе  обычаев, нормы первобытного строя, будучи едиными мононормами, по своему содержанию воплощали естественную, природную необходимость, согласующуюся с коллективистскими началами — экономическими и управленческо-организационными, характерными для этой стадии развития человечества — «первобытного коммунизма»[3]. Поэтому они представляли собой нерасторжимое единство и биологических, и производственных, и моральных, и религиозных, и обрядово-ритуальных требований[4].

 

Однако то обстоятельство, что система социального регулирования  складывалась из мононорм, вовсе не означает, что нормы-обычаи, в форме которых существовали мононормы, не отличались известными особенностями по своим регулятивным свойствам, в частности по тому, как и в какой последовательности выражались в них запреты, дозволения, позитивные обязывания. В литературе уже отмечалось, что само формирование норм-обычаев исторически происходило так, что первоначально сформировались запреты, и лишь потом появились позитивные обязывания и дозволения[5]. В этом отношении есть основания полагать, что как раз в специфике дозволений и запретов (а также позитивных обязываний) и состоит важная особенность инфраструктуры социального регулирования первобытных обществ.

 

Какие же моменты представляются здесь наиболее существенными?

 

Во-первых, это доминирование  запретов, причем такое, которое придавало  всей системе регулирования в  целом запретительный характер. Повсеместно, во всех уголках нашей пла неты, нормы поведения людей в первобытных обществах (в том числе и на начальном этапе их развития — в праобщест

 

Алексеев С.С. Теория права.—М.: Издательство БЕК, 1995. С.39

 

ве) выступали преимущественно в виде табу[6]. И хотя табу не сводится к одной лишь норме-запрету, в его основе все же лежит безусловное запрещение. Более того, весьма вероятно, что форму табу носили все первые нормы поведения, в том числе и такие, которые имели позитивное содержание. Это связано с тем, что в первобытных обществах, в особенности в пра-обществе, новые социальные потребности были одновременно и потребностями, и ограничениями биологических инстинктов. Да и права отдельных индивидов в той мере, в какой о них в отношении праобщества и первобытного общества в целом можно вообще говорить, были по большей части только оборотной стороной обязанностей индивидов перед обществом, коллективом. Так, обязанность не препятствовать доступу к добыче остальных членов коллектива оборачивалась для них правом каждого из них получать долю[7]. Вместе с тем, как показано в литературе по истории первобытных обществ, мононормы-обычаи отличались известной гибкостью; они, в особенности на более поздних стадиях, «далеко не всегда угнетали и подавляли всякую личность; напротив, обычай и общественное сознание давали и тогда выдающейся личности определенные возможности для самовыражения, инициативы, личной деятельности»[8].

 

Во-вторых, это первичный  характер запретов и входивших в  их орбиту позитивных обязываний и прав: они являлись прямым, ближайшим выражением социальных (биосоциальных) условий жизнедеятельности и, стало быть, естественными, непосредственно-социальными правами и обязанностями (об этой категории — в последующих главах). С самого начала они выступали в виде прямого и ближайшего выражения коллективистских начал в жизни первобытных обществ, доминирования «целого» (рода, племени), средствами «нейтрализации опасности, которую представлял для общества зоологический индивидуализм»[9]. В данном отношении запреты, выраженные в

 

Алексеев С.С. Теория права.—М.: Издательство БЕК, 1995. С.40

 

виде табу, имели первобытный непосредственно-социальный характер. И точно так же, как и все общество первоначально является еще праобществом, запреты (а кроме того, обязанности и права) выступали как празапреты. Именно эта первичность, изначальность первобытных запретов и входивших в их орбиту позитивных обязываний и прав многое объясняет в особенностях их действия. В частности, их жесткость, твердость, непререкаемость в значительной мере объясняются безвариантностью, жесткостью, твердостью, непререкаемостью самих требований жизнедеятельности первобытных людей, в том числе требований, имеющих в своей основе биологические предпосылки.

 

В-третьих, это предметность, казуистичность запретов, отсутствие в них обобщающих, интеллектуальных компонентов, элементов ценностных суждений и, следовательно, отсутствие возможности (даже на первобытном, примитивном уровне) сколько-нибудь отчетливо проявить свое «второе измерение», выступая в качестве критерия оценки, суждения о ценностях. Если табу потому и отличается от запрета, что охватывает известные духовно-идеологические моменты (представление о неотвратимой опасности при нарушении табу, чувство ужаса перед этим), то сам запрет крепко привязан к строго определенному предмету реального или воображаемого мира. Тем более что и само первобытное мышление, характеризующееся чертами синкретности и пользовавшееся комплексом знаков и символов, занимает промежуточное положение между такой высокой разновидностью мышления, когда оно оперирует понятиями, и такой более низкой, первичной ее разновидностью, когда вместо понятий есть лишь «сырые» образы. Вот почему мононормы первобытного общества всегда предметны, казуистичны: они посвящены либо брачным отношениям, либо ритуальным отношениям при выходе на охоту, либо порядку распределения добычи, либо празднествам, торжествам по тому или иному случаю и т.д.

 

Обобщающие интеллектуальные компоненты проникали в систему  социального регулирования первоначально  не путем придания мононормам и запретам более общего характера, не путем выработки принципов регулирования, критериев ценностной оценки, а совсем с другой стороны — путем придания нормативного характера мифам, сказаниям, сагам, былинам и иным формам художественного общественного сознания. Зна-

 

Алексеев С.С. Теория права.—М.: Издательство БЕК, 1995. С.41

 

менательно, что спонтанно рождаемые условиями жизнедеятельности людей первобытные обычаи затем оснащались «идеологическим осознаванием в виде преданий и верований»[10], они осознавались «частью как традиционные правила поведения, частью как веления сверхъестественных сил, не подлежащие сомнению и критике»[11], что уже придавало соответствующим правилам характер религиозно-моральных норм.

 

В то же время надо видеть, что регулятивно-общий характер первобытных норм-обычаев, при котором  они целиком, без исключений охватывали все случаи данного вида, всех членов группы (например, абсолютный запрет, выраженный в экзогамии), не был построен на какой-либо обобщающей идее или принципе, а был продиктован изначальностью запретов, их непосредственно-социальным характером. Впрочем, и это «общее»  представляется, причем в перспективе, важным, и его следует принять  во внимание при характеристике не только социального регулирования  в целом, но и права.

 

Предыдущий | Оглавление | Следующий

 

 

[1] Сопряженным и перекрещивающимся  с понятием «социальное регулирование»  является понятие «социальное  управление». Последнее характеризует,  в принципе, то же самое явление  и так же непосредственно вытекает  из особенностей общества как  системы, из необходимости его  организованности, упорядоченности.  Однако социальное управление  относится к тому аспекту общества  как системы, который состоит  в активной организующей деятельности  определенных управляющих органов  (в том числе в деятельности  органов государства, политических  партий). Нередко в литературе  указанные категории понимаются  как совпадающие; но все же  следует признать, что регулирование  — явление более широкое и  более органичное для общества, чем управление.

 

[2] Понятие «мононорма» ввел видный специалист по этнографии А.И. Першин (см.: Першин А.И. Проблемы нормативной этнографии. В кн.: Исследование по общей этнографии. М., 1979. С. 213).

 

[3] В литературе по истории  первобытного общества отмечается, что в первобытности имелись  строгие системы норм, регулировавших  взаимоотношения между людьми  и до определенной степени  стимулировавших те или иные  поступки, и что эти нормы «вырастали  из стихийной потребности людей  держаться вместе и действовать  сообща» (История первобытного  общества. Эпоха первобытной родовой  общины. М., 1986. С. 394, 554).

 

[4] В работе «История  первобытного общества. Эпоха первобытной  родовой общины» (С. 545) подчеркивается  «как бы диффузный, синкретный характер первобытной норматики, включающей в себя и мораль, и этикет, и зачатки права, и даже религиозные предписания и запреты».

 

[5] См.: Явич Л.С. Право и социализм. М., 1982. С. 12—13.

 

[6] Обстоятельные соображения  об особенностях норм первобытнообщинного  строя, выраженных в табу, приведены  в монографии «История первобытного  общества. Общие вопросы. Проблемы  антропосоциогенеза» (М., 1983. С. 312— 316).

 

[7] См.: История первобытного  общества. Общие вопросы. Проблемы  антропосоциогенеза. С. 244, 312.

 

[8] История первобытного  общества. Эпоха первобытной родовой  общины. С.546.

 

[9] История первобытного  общества. Общие вопросы. Проблемы  антропосоциогенеза. С.316.

 

[10] История первобытного  общества. Эпоха первобытной родовой  общины. С.223.

 

[11] Там же. С. 554. Несколько  раньше авторы обращают внимание  на то, что первобытные обычаи  «осмысливаются зачастую как  предписания, исходящие от сверхъестественных  существ и подкрепляемые религиозно-магическими  санкциями» (С. 543).