Учение о характере

Учение о совмещении свободы  и естественной необходимости он, обыкновенно крайне неохотно раздающий  похвалы и одобрения, называет настоящим  бриллиантом в короне кантовской славы. Данное учение подвергнуто им, правда, определенной интерпретации. Вполне свободна единая мировая воля как  «вещь в себе», она не ограничена ничем, даже фиксированной целью  и потому всемогуща. В человеке эта  универсальная воля проявляется  в. интеллигибельном (умопостигаемом) характере, который дан каждому  изначально, неизменен и в общем-то непознаваем.  Шопенгауэр  называет его также «демоном», внутренней сущностью человека, первичным волевым актом, раскрывающимся в эйдосе данной личности. Этот интеллигибельный характер, соединяясь с мотивами – внешними побудительными силами, преломленными в сознании человека, – с неизбежностью определяет линию поведения. Индивидуальная вариация интеллигибельного характера – то, что составляет своеобразие каждой конкретной личности – названа эмпирическим характером. Будучи отображением интеллигибельного характера, эмпирический характер, естественно, так же прирожден и неискореним, как и первый. Свобода человека при таких предпосылках может заключаться только в соответствии действий изначальной и глубоко скрытой природе субъекта. Собственно говоря,  у   Шопенгауэра свобода выбора трактуется практически так же, как в классической новелле О'Генри «Дорога, которые мы выбираем»: «Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу».

Для того, чтобы смягчить фаталистические выводы, следующие из такого понимания свободы, немецкий философ добавляет к умопостигаемому и эмпирическому характеру еще и третий, приобретенный характер. Но данная добавка почти ничего не меняет по существу, ибо приобретенный характер состоит в как можно более точном познании собственной индивидуальности, в абстрактном знании неизменных свойств эмпирического характера(2). Подобное знание позволяет сознательно и систематически исполнять свою раз навсегда данную роль. Правда,  Шопенгауэр  уверяет, что эту роль можно играть по-разному: «Как на одну и ту же тему может быть сто вариаций, так один и тот же  характер  может проявляться в ста очень различных жизненных поприщах»(3). Однако, он упорно не хочет признать то, что выбранные нами дорога оказывают почти такое же воздействие на наш характер, как и воздействие характера на выбор.

Фаталистические мотивы в  этике  Шопенгауэра  обусловлены  существенным ограничением прав разума на определение человеческих действий. Проблема человеческой свободы решается в работах этого автора, включая  «Конкурсное сочинение о свободе  воли», в отрыве от проблемы культуры. Это была столь же безнадежная  попытка, как и стремление понять, что такое человек, абстрагируясь от созданного им предметного мира. Признавая, что культура (разум), вооружает человека способностью к притворству, умением быть или казаться не самим собою,  Шопенгауэр  странным образом обходит стороной то обстоятельство, что эта способность является просто негативным продолжением могучей культурной аилы, благодаря которой человек становится человеком. Он словно бы не знает, что дети, притворяясь взрослыми в своих ролевых играх, со временем действительно становятся таковыми и без такого рода «притворства» человек был бы осужден навсегда оставаться животным, да ведь зачатки бессознательного притворства («мимикрии») есть и у животных!

Впрочем, отрицание человеческой свободы не проводится  Шопенгауэром  до того логического конца, где оно  обнаружило бы свою абсурдность. Культура, по его выводам, все же способна радикально изменить человеческое поведение, но только в одном единственном случае –  если она, в лице шопенгауэровской философской этики, покажет субъекту неистинность эмпирического бытия и научит квиетизму; то есть умению освобождать волю от принудительной силы мотивов, от власти суетных эгоистических желаний. Допуская подобное исключение,  Шопенгауэр  делает очевидную уступку здравому смыслу, но одновременно вводит вопиющее логическое противоречие в свою теоретическую систему. Это противоречие отмечалось многими исследователями его творчества. Теоретик, не ставящий человеческую свободу в прямую связь с культурой, духовным творчеством, по-видимому, обречен на постоянные шараханья между Сциллой жестко-однозначного детерминизма и Харибдой индетерминистской мистики.

В «Конкурсном сочинении  об основе марали»  Шопенгауэр  выделяет три разновидности эмпирического  характера : эгоистическую, злобную  и сострадательную. В основе каждой из них лежит специфическая движущая сила человеческого поведения. Эгоизм является неотъемлемым свойством природы  человека в том смысле, что для  каждого собственные наслаждения  и страдания важнее всего остального; но у некоторых лиц он достигает  крайних степеней, вплоть до готовности убить человека ради того, чтобы  его жиром смазать себе сапоги(4). Эгоисты составляют преобладающее  большинство человечества и они всего ближе к животной природе. Эта разновидность характера , однако, – не самая худшая, с точки зрения  Шопенгауэра . Ее превосходит злоба, для которой «страдания и скорбь других сами по себе служат целью, а их причинение – наслаждением»(5). Выделяя подобный личностный тип,  Шопенгауэр  следует Канту(6) и христианской демонологии. Наличие этого типа, заметим, свидетельствует о власти вторичных потребностей, культуры над человеком, хотя и проявляется эта власть в деградирующей форме. Вполне оригинален  Шопенгауэр  в полагании третьего личностного типа – сострадательного. По его убеждению, самым чистым и специфическим нравственным побуждением, так сказать «первофеноменом морали» выступает не уважение к закону, как полагал Кант, не совесть и т. п., а чувство сострадания, сострадание. Только через сострадание, то есть через наше участие в страдании другого человека, чужие интересы могут стать непосредственной причиной наших собственных действий.