Творчество и техника: особенности взаимоотношения

Н.А. Бердяев, напротив, рассматривает творчество как акт бытийственный, акт восхождения в бытии. Творческое познание не может противостоять бытию, в творческом акте не может умерщвляться бытие.

Мыслитель считал, что творчество основывается на безграничной, абсолютной свободе: «Лишь свободный творит. Из необходимости рождается лишь эволюция; творчество рождается из свободы» [5, 368]. А «свобода – безосновная основа бытия, и она глубже всякого бытия», она «колодезь бездонно глубокий, дно его – последняя тайна» [5, 369]. Попытки рационализировать творчество нелепы, поскольку невозможно установить детерминистские границы свободы: она, как и творчество, неизъяснимая тайна. Свобода кроется не в бытии, а в ничто, она безосновна. Иначе, без «ничто», без небытия творчество в истинном смысле слова было бы невозможно. «И всякий творческий акт по существу своему есть творчество из ничего, т. е. создание новой силы, а не изменение и перераспределение старой. Во всяком творческом акте есть абсолютная прибыль, прирост достигнутая прибыль без всякой убыли – говорят о творящем и творчестве» [5, 355]. То есть в творческом процессе задействован не только материал, который дает мир, в нем есть новизна – тот элемент свободы, о котором и говорит философ.

Подлинное творчество по Бердяеву есть теургия, богодейство, совместное с  Богом действие. Оно возможно в  этом мире только потому, что мир творим, т. е. тварен. И он вечно продолжает твориться.

Природа человека – творческая природа, поскольку она есть образ и  подобие Творца. Однако творчество людей может быть направлено лишь к приросту творческой энергии бытия, к созданию оригинальных ценностей и т. п. Но существо по образу и подобию Божьему может быть создано лишь самим Богом. «Задача человека и мира создать небывалое, дополнить и обогатить Божье творение. Мировой процесс – восьмой день творения, продолжающееся творение» [5, 364].

Булгаков С.Н., напротив, считал, что  творчество мира завершено, закончено  Богом в семь дней. Мировой процесс  не есть продолжение творчества. Идеальный  план бытия предвечно завершен и  замкнут, в нем дано небесное человечество. И человечество земное в силах лишь приобщиться к предвечно существующему небесному человечеству. Весь мировой процесс совершается на небе, в глубине Троицы. Иначе он религиозно не реален, а призрачен. Небесное человечество в творческом мировом процессе образуется. «Человеческое творчество не содержит в себе ничего метафизически нового, оно лишь воспроизводит и воссоздает из имеющихся, созданных уже элементов и по вновь находимым, воссоздаваемым, но также наперед данным образцам. Творчество в собственном смысле, создание метафизически нового, человеку как тварному существу не дано и принадлежит только Творцу. Тварь же существует и действует в тварном мире, она не абсолютная и потому метафизически неоригинальна. Человеческое творчество создает не «образ», который дан, но «подобие», которое задано, воспроизводит в свободном, трудовом, историческом процессе то, что предвечно есть как идеальный первообраз» [8, 140]. Поэтому человек призван лишь хозяйствовать в мире, а не творить.

Вторая треть ХХ века обнаруживает тенденцию к исследованию творческой деятельности на объективной основе. Считалось, что познать закономерности творческого процесса можно лишь, рассматривая его как отражение объективной реальности, субъективно преломленной в сознании художника. На этом пути отвергались всякие интуитивистские теории творчества. Таким образом, полностью отрицалась мысль о непроизвольности и импровизационном характере творчества. Показательны высказывания по этому поводу литературоведа А.И. Белецкого: «… творчество не следствие некоего помешательства, а деятельность разумная и целесообразная, как и другие виды умственного труда…» [18, 73].

В последние годы ХХ столетия стала  привлекать пристальное внимание проблема бессознательного в системе «осознаваемое – неосознаваемое», но преимущественно при изучении научного мышления.

В настоящее время проблемы творчества рассматриваются в контексте идеи «глобальной креативности», в рамках признания онтологического статуса креативных процессов, в констатировании первичности последних как некоей определенной тотальности – в целом же на основании синергетической парадигмы.

Также на сегодняшний день в решении  вопросов искусства существует плюрализм  мнений, что с одной стороны  расширяет возможности раскрытия  феномена творчества, а с другой усложняет задачу, поскольку требует удовлетворения всех противоборствующих теорий и примирения вызванных ими разногласий.

Таковы основные трактовки творчества в свете времени. Творчество является неотъемлемым атрибутом бытия. Само бытие – продукт творения. Все процессы, происходящие в этом мире – своего рода творческие акты, поскольку любое движение и изменение неповторимо, самобытно, ново, целенаправленно.

2.1.2. Научно-техническое развитие. Проблемы развития техники

История техники – это объективная предпосылка человеческой деятельности. Конечно, каменная индустрия первобытности, ремесленное мастерство многих тысячелетий и современное высокотехнологичное производство – разные полосы в бытии техники и ее роли в человеческой жизни.

Есть несколько концепций  исторического развития техники. В марксистском видении ее история выражена цепочкой последовательных ступеней: ручные орудия, ремесленно-мануфактурный период, машинная техника, автоматизированные системы. Изменения в этой истории обусловлены переносом на техническое устройство тех функций, которые ранее осуществлялись самим действующим человеком. «Естественное» заменяется «искусственным», созданным, расширяя тем самым возможности освоения человеком внешнего мира и глубин собственной жизнедеятельности. Меняется тип связи между человеком и техническими рабочими органами.

Современный мир – это «технизированное» пространство и «технологизированное» время. Исчезни сегодня техника – исчезнет и человек. Мы живем и действуем не в первозданном мире природы, а в «техносфере». Привлекательны и актуальны идеи о периодизации развития техники, высказанные американским философом и социологом Льюисом Мамфордом. Он полагал, что точкой отсчета современной (а не древней) техники можно считать начало второго тысячелетия нашей эры. Опираясь на опыт европейской истории, Л. Мамфорд выделяет три технических эпохи.

Как видим, в основу периодизации положен используемый в технике основной вид энергии и то «вещество», которое занимает центральное место в создании технических устройств.

Впечатляющую схему этапов технического развитая предложил русский исследователь Г.Ф. Сунягин. По предложенной им исторической типологии этапы изменения техники заданы определенным типом труда. Древнейшая техника с ее «разрушительным» характером (в рамках охоты и собирательства) отражает «присваивающий» способ отношения к природе. Земледельческая практика, утвердившаяся в ходе неолитической революции, выявила моменты конструктивности, собственно технические черты. Однако наиболее полно качественные грани в истории техники обнаружились с появлением машинного производства. По его мнению, выразительную роль в воссоздании «технизированного» воззрения на мир сыграли такие технические новшества позднего европейского средневековья, как часы, стекло и книгопечатание.

Часы позволили выйти из природных  циклов, из органического времени. Они  дали возможность человеку «сгустить» время, подчинить его ритмам собственной деятельности, позволили осознать его необратимость. С тех пор время стало «богатством», а его нехватка – «бедствием». «Не хватает времени» – эта жалоба слышна повсюду и поныне.

Стекло привело к осознанию  однородности пространства. Произошла его «десакрализация», снятие с него покрывала «священности». Возникли предпосылки для утверждения обычного зрительного опыта как основы видения реальности, помимо символических ассоциаций.

Печатный станок изменил всю  систему коммуникации, унифицировал знаково обозначенную реальность, положил начало тому, что в нашем столетии назвали «Галактикой Гутенберга».

Приведенная типология интересна  в том отношении, что она оказывает  технические новшества как факты, способствующие масштабным изменениям в человеческой ментальности и всей системе общественных отношений от экономики до высших идеологий.

Один из крупнейших физиков  XX в. Макс Борн прибегнул к смелому образу, стремясь показать главные рубежи развития техники. По его мнению, высказанному в книге «Моя жизнь и взгляды», законно считать, что одним из решающих факторов истории является тот вид энергии, которым человечество располагает в данный момент. В этом свете вся история человечества распадается на два – и только два – великих периода: первый – от Адама до наших дней, второй – с появлением атомной энергии, отныне и на все будущие времена. Переход от первого периода ко второму знаменуется окончанием потребления солнечной энергии и началом использования ее чисто земных источников.

Многие авторы фиксируют «самодвижение» техники с ее устремленностью от ручных орудий к полностью автоматизированным, компьютеризированным системам. Важно подчеркнуть одно: нет человека и общества вне «техносферы», техника исторична, не стоит на месте, обновляется. Технические инновации выступают как катализатор, бродило, импульс коренных изменений во всей системе человеческой жизни.

Отношение человека к миру техники  неоднозначно. Так, до наших дней дошли  идеи недоверия, враждебности к технике, технофобии. В древнем Китае были старцы-мудрецы, предпочитавшие носить воду из реки в бадейке, а не пользоваться техническим приспособлением – колесом для водочерпания. Они мотивировали свои действия тем, что, используя технику, попадаешь от нее в зависимость, утрачиваешь свободу действий. Дескать, техника, конечно, облегчает жизнь и делает ее комфортнее, но плата за это непомерна – человеческое «я» порабощается.

История знала и луддитов, разрушителей станков, появившихся в конце  XVIII – начале XIX вв., и современных неолуддитов, обвиняющих бездушную машинерию наших дней, превращающую каждого в безмолвную деталь социального механизма, целиком зависящую от производительной и бытовой техники, не могущей жить вне и помимо нее.

Мыслители разных направлений не раз  высказывали и продолжают высказывать опасение о возможном выходе техники из-под контроля людей. От Аристотеля до Мохандаса Карамчанда Ганди подобных опасений высказано немало. Еще в 30-е гг. нашего века Освальд Шпенглер в книге «Человек и техника» утверждал, что человек, властелин мира, сам стал рабом машин. Техника вовлекает всех нас, помимо нашего желания, в свой бег, подчиняет собственному ритму. И в этой бешеной гонке человек, считающий себя властелином, будет загнан насмерть. «Бунт машин» – расхожая тема в современной масс-культе.

О пагубном влиянии техники на жизнь человека говорит и Мартин Хайдеггер. В его работах техника представляет собой величайшую опасность для человека. В основной идее хайдеггеровской философии техники, а именно в рассмотрении техники как нового и всемирно-исторически радикального способа отношения к бытию обосновывается та точка зрения, что «...опасность техники для человека заключается прежде всего не в уничтожении существования человека, а в преобразовании его сущности» [37, 112].

С другой стороны, вторжение техники во все сферы человеческого бытия – от глобальных до сугубо интимных, – иной раз порождает безудержную апологию техники, своеобразную идеологию и психологию техницизма. Трубадуры подобных идей с восторгом переносят на человечество и личность характеристики, присущие машинам и механизмам. Старый тезис материалистов XVIII в. «человек есть машина», облекается в модную электронно-кибернетическую, компьютеризированную терминологию. Широко пропагандируется идея о том, что человек и человечество так же, как и механизмы обладают системным свойством, могут быть промерены техническими параметрами и представлены в технологических показателях.

К чему приводит одностороннее «технизированное»  рассмотрение, человеческих проблем, можно  судить по той релятивистской концепции отношения к телесно-природной структуре человека, которая выражена в концепции «ки6оргизации». Согласно этой концепции, в будущем человек должен будет отказаться от своего тела. Современных людей сменят «киборги» (кибернетические организмы), где живое плюс техническое дадут какой-то новый сплав. Однако, телесная организация человека, вышедшая не чересчур совершенной из горнила эволюции, тем не менее, не может быть радикально вытеснена никакими техническими приспособлениями.

Для техницизма характерно стремление любые проблемы (мировоззренческие, нравственные, политические, педагогические и т. п.) разрешать по образцу алгоритмов технического знания, о чем красноречиво свидетельствует выражение «это только дело техники».

Технический и технологический  фетишизм в наши дни отнюдь не редкость. Им сильно заражена техническая интеллигенция, он проникает в сферу хозяйственной и политической элиты. Техницизм, связанный с абсолютизацией техники, утверждает ее автономность и самодостаточность, полагает, что можно решить любые социальные коллизии, минуя человека как активного субъекта истории, пренебрегая характером наличных общественных отношений.

Техника демонична, мир – это «мегамашина», – таковы исходные тезисы техницизма как образа мыслей – согласия с самоподчинением технике.