Шлик поворот в философий

    Последняя есть истина синтетических предложений, предложений о фактах, и если мы желаем описать их с помощью, концепции отсутствия противоречий (согласия с другими предложениями), то можем это сделать, только если скажем, что они не могут противоречить очень специальным предложениям, а именно тем, которые выражают “факты непосредственного наблюдения”. Критерием истинности не может быть совместимость с любыми предложениями; согласие требуется лишь с некоторыми исключительными предложениями, которые вовсе не являются произвольно выбранными. Другими словами, отсутствие противоречий са.мо по себе — недостаточный критерий материальной истинности, речь идет скорее о совместимости с очень специальными предложениями. И для обозначения этой совместимости нет никакой причины не употреблять—я даже считаю, что это употребление в высшей степени оправданно— старого доброго выражения “согласие с реальностью”.

    Поразительная ошибка “когерентной теории” может  быть объяснена только тем фактом, что ее защитники и толкователи  размышляли лишь о предложениях, которые актуальны в науке, и считали их своими единственными примерами. Поэтому отношение непротиворечивости было, по сути дела, достаточным, но только потому, что предложения эти имеют очень специальный характер. Они в некотором смысле (сейчас я его разъясню) “происходят” из предложений наблюдения, они “извлекаются” — можно с уверенностью использовать здесь традиционную терминологию—“из опыта”.

    Если  серьезно рассматривать когерентность  в качестве общего критерия истинности, мы должны считать, всякого рода Сказки столь же истинными, как исторические свидетельства или утверждения в трудах по химии,—конечно, в том случае, когда в сказке нет противоречий. Я могу создать своей фантазией удивительный мир, полный чудесных приключений,—и философ, придерживающийся “теории когеренции”, должен поверить в истинность моего повествования, при условии, что я позабочусь о взаимной совместимости моих утверждений, а также приму меры предосторожности, исключив любое столкновение с обыденным описанием мира. Можно, например, поместить сцену действия на далекой звезде, что исключает возможность каких-либо наблюдений. Строго говоря, мне даже не надо принимать этих мер предосторожности; я могу с равным успехом потребовать, чтобы другие приспособились к моему описанию, а не мое описание было приспособлено к ним. Они не смогли бы тогда возразить, что, допустим, некоторое конкретное происшествие противоречит наблюдениям, ибо, согласно когерентной теории, вопроса о наблюдениях нет, а есть лишь вопрос о совместимости утверждений.

    Поскольку никто не станет считать утверждения  из книги сказок истинными, а утверждения  из текста по физике ложными, “когерентный”  взгляд оказывается совершенно несостоятельным. К когеренции должно быть прибавлено еще что-то, а именно некий принцип, в терминах которого может быть установлена совместимость; и только это станет настоящим критерием.

    Если  дано множество предложений, и среди  них некоторые противоречат друг другу, то я могу установить согласованность  несколькими способами: в одном  случае, например, отбирая некоторые предложения и отбрасывая или гзменяя их, а в другом — проделывая это с предложениями, которые противоречат первым.

    Таким образом, когерентная теория логически  невозможна; она совершенно неспособна дать недвусмысленный критерий истины, ибо с ее помощью я могу придти к любому числу согласованных систем предложений, которые будут несовместимы друг с другом.

    Единственный  способ избежать этого абсурда —  не позволять, чтобы какие-либо предложения  отбрасывались или изменялись, но, скорее, определить те, которые следует  оставить и к которым должно быть приспособлено все остальное.  

    IV   

    Таким образом, мы избавляемся от когерентной теории и приходим ко второму пункту нашего критического рассуждения, а именно к вопросу о том, все ли предложения исправимы или же есть и такие, которые нельзя поколебать. Эти последние, конечно, и образовали бы тот “базис” всего знания, который мы ищем, но не можем пока что сделать ни шагу в его направлении.

    Но  по какому признаку мы должны отличать эти утверждения, которые сами остаются неизменными, в то время как все другие должны быть приведены в согласие с ними? Мы будем называть их далее не “протокольными предложениями”, а “базисными предложениями”, поскольку очень сомнительно, чтобы эти предложения вообще встречались среди протоколов науки.

    Самым очевидным средством будет найти  искомое правило в своего рода принципе экономии, а именно, когда мы выбираем в качестве базисных предложений те, сохранение которых требует минимума изменений во всей системе предложений в целом, необходимых для того, чтобы избавить ее от противоречий.

    Стоит заметить, что такой принцип экономии не позволяет нам считать какие-то утверждения базисными отныне и навеки, ибо может случиться, что с прогрессом науки базисные предложения, служившие в качестве таковых до определенного момента, прядут к вырождению, если окажется, что экономнее отказаться от них в пользу новых предложений, которые в свою очередь с этого времени (и до поры) будут играть роль базисный. Это, конечно, не является уже точкой зрения когерентности в чистом виде, а основывается на принципе экономии; для характеристики такого взгляда подошло бы также понятие “релятивности”.

    Мне кажется несомненным, что представители  критикуемого взгляда явно или неявно взяли в качестве ориентира именно принцип экономии: я уже заметил  выше, что с точки зрения релятивности имеются вполне определенные основания, определяющие селекцию протокольных предложений, и я спросил: можем ли мы признать это?

    Теперь  я отвечу на этот вопрос отрицательно. На самом деле не “экономические”  соображения, но совершенно другие черты  отличают подлинные базисные предложения.

    Процедура выбора этих предложений называлась бы экономичной, если бы состояла, скажем, в подчинении мнениям (или “протокольным предложениям”) большинства исследователей. Конечно, мы не сомневаемся в существовании некоторых фактов, например фактов географии или истории; не сомневаемся мы даже и в существовании некоторых природных законов, когда обнаруживаем, что в соответствующих контекстах их существование многократно засвидетельствовано. В этих случаях нам не приходит в голову исследовать положение дел заново. Мы соглашаемся с тем, что общепризнано. Но э.то объясняется тем фактом, что мы точно знаем способ, каким обычно делаются такие фактуальные утверждения, и что этому способу мы доверяем; дело не в том, что он согласуется с точкой зрения большинства. Наоборот, он может стать общепринятым, только если все будут чувствовать к нему одинаковое доверие. Считаем ли мы предложение исправимым или отменимым и в какой степени, зависит единственно от его происхождения, а вовсе не от того (за исключением очень специальных случаев), требует ли его сохранение коррекции многих других предложений и возможной реорганизации всей системы знания в целом. Прежде чем применять принцип экономии, следует знать, к каким предложениям он должен применяться. И если бы принцип экономии был единственным, решающим правилом, то ответ мог бы быть только таким: ко всем, которые утверждаются (или когда-либо утверждались) с какой бы то ни было претензией на правильность. На деле фразу “с какой бы то ни было претензией на правильность” следует опустить, ибо как бы мы отличали такие предложения от тех, которые утверждаются совершенно произвольно, в качестве шуток или с целью обмана? Это различение не может быть даже сформулировано, если не принимать во внимание происхождение предложений. Так мы снова обнаруживаем, что пришли к вопросу об их природе. Без классификации предложений по их происхождению любое применение принципа экономии будет абсурдным. Но как только предложения изучены в том, что касается их природы, тут же становится очевидным, что мы тем самым уже упорядочили их по степени правильности и что места для применения принципа экономии уже не осталось (кроме некоторых очень специальных случаев в еще формирующихся областях науки). Мы также можем видеть, что такое упорядочение указывает путь к базису, поиском которого мы занимаемся.

    V

    Здесь, конечно, нужна величайшая тщательность. И.бо мы пустились в путь по дороге, которой шли со времен античности все те, кто когда-либо искали последние  основания истины. И они неизменно  терпели поражение, стремясь достигнуть цели. Упорядочивая предложения по их происхождению (делая это для оценки их достоверности), я начинаю с того, что отвожу особое место тем из них, которые делаю сам. На втором месте предложения, принадлежащие прошлому: поскольку их достоверность может быть ослаблена “ошибками памяти”, то чем они отдаленнее по времени, тем более ослабляется их достоверность. С другой стороны, предложения, которые располагаются на вершине и не подлежат никакому сомнению, — это те, которые выражают факты нашего собственного “восприятия” или чего-то в этом роде. Такие предложения кажутся простыми и ясными, однако несмотря на это, философы оказывались в безнадежно запутанном лабиринте, как только делали попытку использовать их в качестве основания всего познания. Частями этого запутанного лабиринта являются, например, те формулировки и дедукции, которые находились в центре бесчисленных философских диспутов по темам: свидетельство внутреннего восприятия”, “солипсизм”, “солипсизм настоящего момента”, “достоверность самосознания” и т. д. Картезианское cogito ergo sum—самая известная формулировка, к которой привел этот путь — конечный пункт, и к нему приблизился уже Августин. Что касается cogito ergo sum, мы наконец разобрались, в чем тут дело: мы знаем, что это просто псевдоутверждение, которое не становится подлинным, даже если выражать его в форме “cogitatio est”—“содержания сознания существуют”. Такое утверждение, само по себе ничего не выражающее, не может ни в каком смысле служить базисом чего бы то ни было. Оно не является познавательным, и на нем ничего не основывается. Не может оно и придавать достоверность какому-то познанию.

    Существует  поэтому большая опасность, что, следуя по указанному пути, мы придем к  пустым словесам вместо искомого базиса. За критической теорией протокольных предложений стоит на самом деле желание избежать этой опасности. Но предложенный ею выход неудоветворителен. Его существенный недостаток состоит в игнорировании различия предложений по рангу, что выражается яснее всего в том факте, что для Системы науки, которая принимается за “правильную”, единственно решающее .значение в конце концов имеют лишь наши собственные утверждения.

    Теоретически  представимо, что мои собственные  наблюдения никак не подкрепляют  утверждений, которые делают о мире другие люди. Возможно, что все книги, которые я читаю, все учителя, которых слушаю, пребывают в полнейшем согласии, никогда не противоречат друг другу, однако при этом их утверждения просто несовместимы с большей частью моих утверждений наблюдения. (Некоторые трудности будут сопровождать в этом случае проблему изучения языка и его употребления в коммуникации, но они могут быть устранены с помощью определенных допущений, касающихся тех мест, в которых возникают противоречия.) Согласно критикуемому взгляду, я в этом случае должен просто пожертвовать своими “протокольными предложениями”, ибо им будет противоречить подавляющее большинство других предложений, которые сами находятся во взаимном согласии, и невозможно ожидать, что они будут исправлены соответственно моему собственному ограниченному и фрагментарному опыту.

    Но  что же тогда произойдет? Прежде всего, я ни при каких обстоятельствах  не откажусь от моих собственных предложений  наблюдения. Наоборот, я могу принять  только систему знания, в которую  они входят без искажения. И я всегда могу построить такую систему. Мне только нужно считать других людей сонными идиотами, в сумасшествии которых прослеживается замечательная метода, или—если выражаться более объективно—я оказал бы, что другие живут в мире, который отличается от моего и имеет ровно столько общего с моим миром, чтобы возможно было достигнуть понимания средствами одного и того же языка. В любом случае независимо от того, какую картину мира я рисую, я всегда буду проверять ее истинность в терминах моего собственного опыта. Я никому и никогда не позволю отнять у меня эту опору: мои собственные предложения наблюдения всегда будут последним критерием. И я буду восклицать: “Что я вижу, то вижу!”

    VI

    В свете этих предварительных критических  замечаний становится ясно, где следует искать решения этих трудностей: мы должны идти дорогой Картезия—до тех пор, пока она хороша и проходима, но постараться затем избежать ловушки и тому подобной чепухи. Мы достигнет этого, прояснив для себя самих ту роль, ;которую в реальности играют предложения, выражающие “непосредственно наблюдаемое”.

    Что в действительности скрывается за словами  об их “абсолютной достоверности?”  И в каком смысле можно считать  их последним основанием всего познания?

    Разберем  сначала второй вопрос. Вообразим, что  я сразу же фиксирую каждое наблюдение—и в принципе неважно, делается это на бумаге или в памяти,—и затем начинаю с этого пункта построение науки. В таком случае я бы имел дело с подлинными “протокольными предложениями”, которые стоят по времени в начале познания. Из них постепенно возникали бы остальные предложения науки—посредством процесса, называемого “индукцией”, который состоит ни в чем ином, как в том, что протокольные предложения стимулируют или индуцируют выдвижение пробных обобщений (гипотез), из которых логически следуют эти первые предложения, а также бесконечное число других. Если же эти другие предложения выражают то же самое, что и более поздние предложения наблюдения, полученные при вполне определенных условиях, которые заранее точно оговорены, то гипотезы считаются подтвержденными — если не появляется никаких предложений наблюдения, которые противоречат предложениям,-извлеченным из гипотез, и, таким образом, самим гипотезам. Если этого не происходит, мы полагаем, что натолкнулись на закон природы. Индукция, таким образом, есть не что иное, как методически проводимое угадывание—психологический, биологический процесс, течение которого не имеет, конечно же, ничего общего с “логикой”.