Преднаука и наука. Становление первых форм теоретической мысли

Содержание

Введение

1. Преднаука и наука. Становление первых форм   теоретической мысли
2. Становление опытной науки в новоевропейской культуре
3. Формирование технических наук и становление философии техники

Заключение

Список литературы

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Введение

 

Широко известен тезис: знать вещь - значит понимать, «почему она существует». Но знаем и понимаем ли мы, как, почему, откуда возникла наука? 
       Для точного ответа на этот вопрос необходимо установить смысл многозначного понятия «наука». Под наукой понимают знание, деятельность, форму общественного сознания, социальный институт, непосредственную производительную силу, систему профессиональной (академической) подготовки и переподготовки кадров. В зависимости от интерпретации понятия получаются и точки отсчета начала науки. 
       Наука как система профессиональной подготовки и переподготовки кадров возникает в первой трети XIX столетия в Европе (реформы высшей школы в Германии, организация регулярных семинаров, лабораторий, культивирующих экспериментальные навыки, - лаборатория Ю.Либиха и т.д.). 
       Наука как непосредственная производительная сила оформляется в промышленно развитых странах лишь со второй половины нашего века. 
       Наука как социальный институт, хотя и зарождается в Новое время, такое содержание обретает в полной мере лишь со второй трети XIX в. или даже в еще более поздний период. 
       Если под наукой как формой общественного сознания понимать исторически обусловленную духовную жизнь общества, опирающуюся на некие гносеологические стандарты, то в таком случае вопрос упирается в экспликацию этих стандартов. Если под ними понимать теорию рационального обоснования, наука возникла в античной Греции, впервые выработавшей понятие подобных стандартов. Однако с этих позиций придется признать, что наука практически исчезла в период средневековья, чтобы вновь возродиться в Новое время. 
       Наука как деятельность возникает в зависимости от того, что понимать под деятельностью. Если под ней понимать социально санкционированную профессиональную занятость, то это будет эквивалентно возникновению науки как социального института. Если же под ней понимать познавательную активность, нацеленную на получение научного знания, вопрос имеет решение в зависимости от истолкования гносеологического содержания «знания». 
        Если, наконец, исследовать генезис науки как знания, то спрашивается, с каким именно знанием связывать науку. Науку можно связывать с профессиональными знаниями. Тогда окажется, что математика возникла в античности, естествознание - в Новое время, обществознание - в XIX в. Если идти дальше и спрашивать, почему это так, следует ставить вопрос о возникновении науки как особого типа гносеологического сознания, ориентированного на производство специфического знания, отвечающего наперед заданным требованиям. 
       Можно показать, что научная математика появилась в античности и не могла появиться на Древнем Востоке или еще раньше - на стадии кроманьонского человека, осуществлявшего «числовую деятельность», различавшего симметрические отношения и т.д., ибо дедуктивно-теоретический стиль рассмотрения, основанный на рациональной логической аргументации, мог быть оформлен лишь в социальной ситуации античной Греции. Надлежало соединить принципы деятельности с абстрактными объектами с практической деятельностью. Для этого помимо объективных социальных сдвигов потребовались титанические усилия мыслителей Нового времени (Коперник, Бруно, Галилей и др.), разрушивших концепцию античного космоса и доказавших приложимость математического аппарата к описанию объектов физического мира, что радикально отрицалось античностью. 
       Научное обществознание возникло в связи с появлением теории исторического процесса, отвечающей общенаучным критериям повторяемости. 
        

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

1. Преднаука и наука. Становление первых форм теоретической мысли

Основной проблемой данной темы является проблема генезиса рационального мышления. Как бы ни трактовалась рациональность, очевидно, что на первых этапах человеческой истории и в дальнейшем она несла на себе глубокую печать мифологического мышления. Отсюда вытекает закономерный вопрос: что является критерием рациональности? Может быть, количество мифологических элементов, ассоциаций, образов и т.п., которые содержит та или иная доктрина? Нет. Здесь важен сам глубинный способ мышления, который является показателем степени рациональности той или иной доктрины. Иными словами, мы должны исходить не из содержания, а из логической формы (структуры) исследуемого исторического текста. В этом плане нас интересует проблема перехода от мифа к логосу.

Греческое mythos (миф) означает речь, слово, разговор, беседу, замысел, план. Однако миф и слово – не тождественны. Миф выходит далеко за рамки словесных выражений, повествований, сюжетов. Миф, каким он существовал в первобытной общине, – это не история, которую рассказывают, а реальность, которой живут; это не интеллектуальное упражнение или воображение художественной фантазии, а практическое руководство первобытных верований и поведения. Он не может быть понят вне контекста всей жизни первобытной общины.

Первобытное мышление не знает абстракции. Миф, будучи «хранителем» коллективного опыта родовой общины, являлся регулятором поведения. Он был органически связан с ритуалом, и они нередко выступали вместе. Ритуалы и мифы, передаваемые из поколения в поколение, беспрекословно соблюдались. В этом смысле вера первобытного человека – это не религиозная вера, а доверие через внушение (суггестию). Отсюда чувство принадлежности индивида к коллективу общины и восприятие себя через «Мы», а значит, и возможность «веры на слово», заблуждений, абсурдов. Коллективная власть в мифе и ритуале осуществлялась над индивидом в символически-авторитарной форме. Это определяло важную роль предка – тотема. Функция мифа состояла в мобилизации сил коллектива для сплоченности, от которой зависело выживание общины, рода. Миф был призван максимально подчинить жизнь индивида интересам сплочения. Слова мифа тождественны формам поведения: любое изменение в словах ведет к хаосу.

Первобытная мифология имеет свои исторические периоды: 1) тотемный период (в центре мифологического внимания акт поедания животного); 2) родовой период (господствует мотив производительного акта: посева, жатвы и т.д.). Но и в первом и во втором случае поклонение фетишам, тотемам и божествам – еще не религиозное поклонение. Боги в мифологическом сознании выполняют иные функции, нежели в религии. Фетиши, тотемы, предметы табу – это знаки, регулирующие поведение («окрики», «команды» и т.п.). Отношение к божествам в этот период еще не сакральное. Известны бесчисленные описания в мифах актов разрывания и пожирания своего тотема (основателя рода) или бога (например, греческого Диониса, папуасских богов). Боги ведут себя как люди, а люди чувствуют себя наравне с богами, проявляя к ним мало почтения. Человек может стать богом, получить его силу, только поглотив тотема, съев его. А бог может стать и человеком, и собакой, и акулой.

Клод Леви-Стросс (1908–2000) утверждал, что архаический миф имеет познавательную функцию. Так ли это? Дело в том, что жизнедеятельность первобытного общества синкретична (нерасчленена), целостна. Первобытная трудовая деятельность, быт, изготовление орудий труда проникнуты мифологическим сознанием. Производительная деятельность первобытного человека еще не обособилась в самостоятельную область и существует как момент целостного образа жизни; она так рутинна и проста, что не требует осмысления, т.е. она не является предметом рефлексии, которая невозможна в силу отсутствия абстрактного мышления. Орудийная деятельность первобытного человека не осознается им как что-то особенное и не отделяется от таких действий, как ходьба, бег, плавание. Мелкие технические усовершенствования быта осуществлялись на протяжении столетий столь медленно, что общественное сознание не было способно выделить их, остановить на них свое внимание. Конечно, первобытный человек искусно делает предметы быта: корзины, ткани, украшения, удивительные по тонкости и точности исполнения. Но это не более чем ловкость, искусность, которая образовалась в результате упражнения. В целом индивид первобытной эпохи не отделяет себя от рода, не рефлектирует над собой. В качестве примера можно привести исследования А. Ф. Лосевым (1893–1988) структуры корякского, алеутского и чукотского языков. Выяснилось, что здесь мышление с трудом расчленяет вещи; мифология же либо отсутствует, либо находится в стадии становления.

Но первобытная община тоже не отделяет себя от окружающего мира, природы. Мифологическое сознание не знает удвоения «мир – человек». Дж. Дж. Фрезер (1854–1941) в известной работе «Золотая ветвь» говорит о том, что первобытный человек не знает причин возникновения многих явлений, хотя в процессе тысячелетней истории он добился определенных успехов, например добыл огонь трением деревяшки о деревяшку. Так, автор описывает, насколько были шокированы христианские священники-миссионеры высокомерной самонадеянностью колдунов, уверенных в своей способности воздействовать на природу, принуждать ее поступать так, как им надо. Эрнст Кассирер (1874–1945) также говорит об устойчивом и постоянном отрицании феномена смерти мифом, т.е. природа не существует в мифологическом сознании как внешний мир, противостоящий человеку. Отсюда вопрос: каким образом в этом случае возможно познание, если отсутствует его предмет? Здесь следует различать понятия «мышление» и «познание». Мышление шире познания. Первобытный человек мыслит, и результат его мышления выражается в предмет ной деятельности. Но познание существует пока в неявной форме. Познание – это следующий этап в развитии мышления, который обязательно должен создать момент его вербализации, а значит, критического к себе отношения (рефлексия). У первобытного же человека знание не существует как нечто объективное, т.е. не зависящее от его субъективности. Представления о знании формируются только в античной культуре. (Так, Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю», но тут же добавлял: гораздо печальнее осознавать тот факт, что «его судьи не знают даже этого».)

Английский философ, один из основателей постпозитивизма Майкл Полани (1891–1976) ввел в обиход категорию неявного знания. По мнению автора, человек владеет как явным знанием, которое выражает в словах личный опыт, так и неявным знанием, которое по своему характеру имперсонально, целостно, не вербализуемо. Неявное (периферическое) знание акцентирует внимание не на структуре объекта, а на его функции. Это некритическое знание. Миф не знает в этом смысле диалога, в котором содержится требование критики противоположных точек зрения. Отсюда вывод: раз у первобытного человека нет сомнений в незнании, значит, он все знает, а это равносильно тому, что он ничего не знает. Мышление становится познанием, когда начинает рефлектировать над собой. Автор доказывает, что формально вышколенный ум, не приобщенный к живым родникам «личного знания», бесполезен для науки .

Мифологическое мышление не объясняет, а внушает. Однако можно говорить о познании применительно к первобытному обществу, но только в том смысле, что оно выступает в виде мироощущения. Сама же этимология слова «знать» в русском и греческом языках восходит к чувственному ощущению (восприятию). Одно из значений слова «знать» в русском языке – испытывать какое-то чувство, переживать. А, например, у Гомера есть выражения «мыслить глазами», «мыслить диафрагмой», «мыслить зрением». Следовательно, набор то го, что должен знать первобытный человек сводится к запретам (не вступать в брак внутри рода, не совершать инцеста, не убивать человека, относящегося к его роду), т.е. содержание знания – это то, что запрещено. В период господства мифологического мышления еще не возникла потребность в специальном научном знании. Но тог да возникает другой вопрос: обладает ли миф этнологической функцией? Отчасти да. Так, например, многие мыслители Античности нередко прибегали к мифологемам в целях объяснения социальных и природных явлений. Это случалось тогда, когда не было рационального толкования феноменов (вспомним миф о пещере Платона).

Но каково же отношение религии к знанию? Гегель называл мифологическое сознание «непосредственной», «естественной» религией. Но очень трудно определить границу между мифологией и религией. Роднит их культ, который в обоих случаях авторитарен и абсолютен. В то же время много между ними различий.

1. Миф – это универсальная, единственная на определенном этапе форма общественного сознания. Религия же появляется вместе с искусством, политическим сознанием, с выделением умственного труда в самостоятельную специализированную деятельность.

2. Носителем мифологического сознания  является общество в целом. Религия  же возникает на основе образования  специальных групп священнослужителей (жрецов), занимающихся производством религиозной идеологии профессионально.

3. Имеются различия в формах  регуляции поведения. Миф существует  тогда, когда индивиды не отделяют  себя друг от друга, а поведение  регулируется непосредственно через запреты. Религия существует в условиях дифференциации общины, появления частной собственности. Поведение в данном случае регулируется опосредованно через воздействие на духовный мир. Действует религия уже наряду с политико-правовыми регуляторами. Она вырастает в специальный социальный институт.

4. В отличие от мифа религия  расщепляет, удваивает мир на  мир священный (сакральный) и мирской (профанный). В религии уже невозможно общение с богом на равных.

5. В религии имеет место и  другое удвоение – на мир естественный и мир сверхъестественный (чудесный). Мифологическое сознание не знает такого различия. Так, евангелисты подчеркивают способность Христа творить чудеса, дабы отличить его от тех, кто причастен к естественному ходу жизни и смерти; его деяния – исключения из правил.

6. В религии изменяется функция  Бога. Мифологические боги не  знают морали, к ним неприложимы  этические оценки. Бог же религий  антропоморфен. В то же время  он священен, ибо является носителем  высших этических принципов. Религиозная этика возводит моральные императивы в абсолют, так как считает, что релятивизм в морали неизбежно ведет к аморализму, самоистреблению человечества. Так, например, Моисей соизмеряет свою деятельность в соответствии с десятью заповедями, сформулированными как общечеловеческие «категорические императивы» и составляющими основу автономной морали.

Гегель считал религию формой знания, но это ошибка. Религия в своем генезисе не подчинена функции производства знания в объективной форме; она не обладает познавательными функция ми. Религия – преемница мифологии и не производит знания в систематизированной, и тем более теоретической, форме. (Самое слабое место даже самых репрезентативных религий – христианства, буддизма, ислама – их понимание природы и человеческого мышления.) Природный, растительный и животный мир для раннего христианства, например, не представляет самостоятельного интереса, а служит в качестве аллегории для описания человеческого поведения и человеческой морали. Функции религии преимущественно регулятивные, достигаемые на психологической суггестивной и сакральной основе. Что же касается науки, то ее можно определить как производство знаний. Но проблема в том, что рациональное познание, которое зиждется на противопоставлении объекта и субъекта, привносит в мир много негативного. Наука считает, что смысл в мир вносит только человек (человеческое сообщество, культура)? Следствием же такой рода подхода является лишение природы ее онтологического значения. Это, в частности, выражается в превращении природы технотронной цивилизацией в своего рода «сырье». Но как же решить проблему рационализации и порождаемые ею различного рода кризисы, например, экологический? Экологический кризис – это не главным образом продукт индустриальной цивилизации в ее предметно-вещественной форме (в виде машин, фабрик, заводов, электро– и атомных станций и т.п.); это продукт особого, характерного для Нового времени типа ментальности, определяющего и наше сегодняшнее отношение к природе, и понимание ее. Концепция Нового времени сводилась к тому, что природа – это объект, используемый человеком в своих целях. Человек же – это преобразователь, насильник. В этом случае из природы изымается «целевая причина». Вот почему столь важным является философское переосмысление проблемы рациональности.