Исследование онтологии смысла

 

Философия и общество 2/2010

 

Е. М. Иванов. Исследование онтологии смысла

 

 

 

Автор: Иванов Е. М.

Журнал: Философия и общество. Выпуск №2(58)/2010

ИССЛЕДОВАНИЕ ОНТОЛОГИИ СМЫСЛА

Онтология смысла – это дисциплина, являющаяся составной частью «онтологии субъективного» – философского учения о бытийном строении человеческого сознания1. Эта дисциплина исследует смысл не с точки зрения его информационного, прагматического и прочего содержания, а исключительно с точки зрения формы его бытия, то есть формы представленности смысла как бытийного феномена в человеческом сознании. Основной вопрос онтологии смысла: что мы, собственно, переживаем, когда обнаруживаем в себе явление смысла, какими свойствами этот присутствующий в нас смысл обладает и как он функционирует?

Онтологический анализ феномена смысла следует начать с констатации его внечувственного характера. Смысл не есть что-то чувственно переживаемое, в частности смысл не тождественен какой-либо совокупности чувственных представлений. Это означает, что он лишен пространственных и временных свойств, а также лишен качественности. Тем не менее он явно присутствует в составе непосредственно переживаемого, хотя и в какой-то особой, «сверхчувственной» форме.

Чаще всего смысл связывают с речью, знаками, письмом и говорят о смысле слов, предложений, текстов. (Исходя из такого чисто лингвистического понимания смысла строится, в частности, известная «логическая теория смысла» Г. Фреге2.) Однако ясно, что смысл присущ не только вербальным (или иным) знакам и их сочетаниям. Смысл имеет любая вещь – воспринимаемая или же воображаемая.

Наше чувственное восприятие непосредственно осмысленно.  
Я вижу не просто совокупность цветных пятен, но определенные, осмысленные предметы: стол я вижу как стол (он имеет для меня смысл стола), дерево – как дерево и т. д. В этом заключается свойство предметности нашего восприятия.

Вместе с тем воспринимая предметы как чувственные объекты, обладающие определенными чувственным качествами, а также пространственной и временной локализацией, я в то же время не воспринимаю смысл как нечто, обладающее каким-либо чувственным содержанием или чувственными свойствами. Он, как уже говорилось, не обладает чувственными качествами, пространственностью и даже временной локализацией. Смысл красного не красен, смысл холодного – не холоден и т. д. Смысл слова не находится слева или справа от меня. Не «локализован» он и в самом звучании слова. Смысл любого предмета, очевидно, не совпадает с самим этим предметом, но как бы «присоединяется» к нему извне.

Смысл, безусловно, возникает тогда, когда осмысляемый предмет соотносится с некоторым знанием об этом предмете. Чем больше я знаю о предмете, тем более богатым и определенным смыслом он обладает. Сложность, однако, в том, чтобы понять, как то или иное конкретное знание соотносится с предметом осмысления. Здесь мы обнаруживаем парадокс. С одной стороны, осмысление, несомненно, предполагает знание о предмете и соотнесение предмета с этим знанием. С другой стороны, самонаблюдение показывает нам, что никакого явного соотнесения знания и предмета в нашем сознании не осуществляется. Для того, чтобы понять, например, что передо мной находится собака, мне не нужно в явной форме «просматривать» в своем сознании все то, что я знаю о собаках (или хотя бы «просматривать» некоторую часть этих знаний). Я схватываю смысл слова или предмета прямо и непосредственно, не прибегая к каким-либо образам, представлениям, словам и т. п. (на это обстоятельство обращал внимание еще А. Шопенгауэр).

Другой парадокс заключается в том, что привлечение любой конкретной единицы знания и соотнесение ее с осмысляемым предметом само по себе не способно породить смысл – даже если бы это соотнесение осуществлялось явным образом. Ведь эти единицы знания (в какой бы форме они ни присутствовали в сознании) также должны обладать смыслом и, следовательно, также требуют соотнесения с другими единицами знания. Если, к примеру, я раскрываю понятие «собака» с помощью понятия «млекопитающее», то я должен пояснить также, что такое млекопитающее, что в свою очередь влечет необходимость разъяснить термины «молоко», «животное», «детеныш» и т. д. Таким образом, мы получаем регрессию в бесконечность: осмысляемый предмет необходимо соотнести с контекстом, который также требует соотнесения с контекстом, и т. д. до бесконечности. Мы получаем бесконечный ряд встроенных друг в друга контекстов, и оборвать этот ряд, не уничтожая смысла, не представляется возможным.

Все это означает, что осмысление может осуществляться лишь через посредство соотнесения предмета с некой целостной системой знаний о мире (то, что можно назвать «интегральной картиной мира»), в которой каждый элемент находится в живой, активной связи со всеми другими элементами знания. То есть смысл не делится ни на какие «куски» или «фрагменты». Он может существовать лишь как целостное «смысловое поле», в котором каждый элемент определяется через соотнесение его со всеми другими элементами. (Отсюда становится понятен загадочный афоризм Прокла: «Каждый ум мыслит все сразу». Чтобы явно помыслить что-то одно, нужно неявно помыслить и все остальное – тот контекст, вне которого мыслимый предмет утрачивает всякую смысловую определенность.)

Схватывая смысл предмета, я, следовательно, соотношу этот предмет с некой целостной системой знаний, с интегральной картиной мира, которая существует в виде единого «смыслового поля». Как же я это делаю, если самонаблюдение не фиксирует в акте осмысления даже соотнесения предмета с отдельными фрагментами этой «картины мира»?

Такое соотнесение должно быть, но оно в явной форме не имеет места. Единственное, что нам остается, – это признать, что такое соотнесение осуществляется «неявно», в какой-то «скрытой» форме. Не следует думать, что «скрытый» здесь означает «находящийся за пределами моего Я», например где-то «в подсознании», то есть что «скрытость» означает «непереживаемость». Если бы соотнесение предмета с имеющимся у меня опытом происходило «вне Я», то это означало бы, что смысл феноменально мне не дан, не переживается мною. Мне, в таком случае, лишь кажется, что я что-то понимаю. На самом же деле понимание осуществляет некий «механизм», находящийся целиком за пределами «Я». Мое сознание в таком случае мыслится как поток чувственных переживаний, а смысл этих переживаний находится целиком за пределами этого потока.

Это явно противоречит данным самонаблюдения. Оно ясно показывает, что именно я (а не какой-то «механизм в моем мозге») понимаю, что смысл каким-то особым «сверхчувственным» образом «живет» в моем сознании.

Если «скрытость» не означает некой «запредельности Я», то это может означать лишь особую форму представленности смысла в сознании, которую можно обозначить термином «потенциальность». Действительно, «потенциальное», как его понимал Аристотель, – это нечто как бы промежуточное между бытием и небытием (присутствием и отсутствием). Это и не полное небытие, но и не есть полноценное («действительное», актуальное) бытие. Такое же «неполноценное», «недействительное» бытие мы вынуждены приписать и смыслу.

Если определить чувственное бытие как бытие «актуальное», то та интегральная картина мира, которая присоединяется к чувственным данным и делает их осмысленными, есть нечто «потенциальное» (поскольку в данный момент составляющие этой «картины» чувственно не переживаются). Однако любые ее элементы могут быть пережиты – как чувственные представления или перцептивные образы, то есть они могут быть «актуализированы» и с этой точки зрения есть не что иное, как «потенциальные» представления и образы.

Итак, смысл есть потенциальное содержание моего сознания (сравните у С. Франка: «Царство идей… есть царство возможностей»3). Этим объясняется его бескачественность, внепространственность и вневременность. Смысл есть нечто еще не определившееся, он еще не обрел качественность, временность и пространственность. Переживание смысла есть в таком случае переживание («предчувствование») самой возможности соотнесения осмысляемого предмета с интегральной картиной мира. Эта «картина» отнюдь не «хранится» где-то «в тайниках памяти». Она всегда в наличности, всегда присутствует в сознании в полном объеме, но присутствует «в потенциальной форме». Это как бы некий «потенциальный фон» любых наших актуальных переживаний.

Ясно, что «в потенциальном плане» я могу осуществлять соотнесение объекта сразу с неограниченным множеством «информационных единиц», могу прослеживать на неограниченную длину любые семантические связи (таким образом, находит свое решение проблема «регрессии в бесконечность» в процессе осмысления). Ведь это соотнесение осуществляется не в пространстве и не во времени. Процесс осмысления не распадается на отдельные «акты» или отдельные операции. Есть единый и целостный процесс схватывания смысла, который хотя и занимает определенное время, но тем не менее не имеет никакой явной поэтапной временной динамики, никакого явного становления.

Потенциальный характер соотнесения осмысляемого предмета с «картиной мира» создает эффект «объемности» нашего сознания, позволяет знанию существовать в виде целостной системы отношений, а не в виде отдельных дискретно сменяющих друг друга единиц (как это происходит в компьютере). Но только в такой целостной системе отношений знание и может реально существовать как нечто «живое» и осмысленное.

Итак, мы приходим к выводу, что сознание обладает особой «потенциальной» составляющей, которую можно определить как «смысловое поле». Это базовый слой нашего сознания – в том смысле, что всякое иное (чувственное) содержание есть результат актуализации потенций, изначально присутствующих в составе смыслового поля. Актуализация есть обретение «чувственной формы» (пространственности, временности, качественности). Такой статус чувственности вполне очевиден в отношении представлений памяти и воображения – здесь образ рождается непосредственно «изнутри», из моего «Я», как продукт актуализации смыслового поля. Смысл – это и есть «внутреннее» моего «Я». Но и сенсорные образы, хотя и рождаются в результате воздействия «извне», также в конечном итоге строятся «из ткани сознания» и также могут рассматриваться в качестве «актуализированных смыслов».

Смыслы, поскольку они лишены пространственности, временности и качественности, принципиально не событийны. Смысл не есть что-то такое, что отвечает на вопросы: что? где? когда? Если чувственные впечатления и представления образуют «поток сознания», в котором одни чувственные переживания сменяют другие, то никакого «потока смыслов» не существует. Смысл, как уже отмечалось, может существовать лишь как единое «смысловое поле», в котором каждая информационная единица существует лишь благодаря ее имманентной соотнесенности со всеми другими информационными единицами. В сфере смысла выполняется принцип «все во всем» (каждое в каждом): в каждой единице знания (поскольку она осмысленна) содержится вся система взаимосвязанных смыслов как целое. Это возможно отчасти потому, что сфера смысла как потенциальное бытие лишена пространственности и временности, которые дробят бытие на части (именно пространство и время позволяют нам воспринимать ощущения и образы отдельно друг от друга).

В сфере смысла время присутствует лишь как потенция – как возможность временной последовательности, временной упорядоченности. Поэтому правильнее говорить не о вневременности, а о сверхвременности (или «всевременности» – термин Л. Карсавина) смысла. В сфере смысла в виде потенции («вневременным образом») содержатся любые возможные мои прошлые и будущие переживания. Таким образом, модусы прошлого и будущего сущностно даны мне именно как «идеи» прошлого и будущего. Именно сверхвременность смысла объединяет мое сознание в единое надвременное целое. Благодаря сверхвременности смысла я могу достоверно судить о тождестве собственного «Я» во времени. Ведь для констатации этого тождества необходимо как-то реально соотносить разновременные фрагменты моей жизни, что возможно лишь в том случае, если существует действительная связь «сквозь время» между этими фрагментами. Это соотнесение и осуществляется благодаря сверхвременности смысла. Наличие сверхвременного содержания «Я» есть необходимое условие восприятия нашего собственного «движения во времени» (на это обстоятельство обращал внимание еще Кант). Это движение имеет место в сфере чувственности, и лишь сверхвременность смысловой составляющей нашего сознания позволяет нам заметить это движение.

Смысл есть некое сверхвременное единство, которое в конечном итоге создает единство нашего «Я» в целом. Пространственность и временность чувственной составляющей сознания, конечно, нарушают монолитное единство сознания. Однако и в чувственной сфере сохраняется определенная форма целостности: разделенные в пространстве и во времени ощущения и образы тем не менее как-то соотносятся друг с другом, «сопереживаются», то есть переживаются не только отдельные «чувственные единицы», но и их отношения друг к другу. Здесь имеется в виду то, что психологи называют «гештальтными свойствами» образов.

Целостность существует не только внутри чувственной сферы и сферы смыслов по отдельности, но и эти две сферы находятся в тесной взаимосвязи. Как уже отмечалось, чувственность можно рассматривать как актуализированную часть смыслового поля. Актуализация вместе с тем не выводит переживаемое чувственное содержание за пределы смыслового поля. Чувственные переживания, таким образом, уже изначально оказываются интегрированными в смысловую «картину мира» – уже изначально обладают некоторым вполне определенным смыслом. Именно поэтому всякое переживание уже изначально воспринимается как включенное в определенный смысловой контекст. Этот контекст определяет не только «смысл образа» (или воспринимаемой ситуации), но и в значительной мере определяет само содержание воспринимаемого, достраивая, в частности, с помощью представлений отдельные видимые фрагменты до целого предмета.