Философия права Гегеля

Если твердо придерживаться той стороны антиномии, согласно которой человек в себе и для себя свободен, то этим отвергается рабство. Но то, что некто есть раб, коренится в его собственной воле, так, же как в воле народа коренится то, что он подвергается угнетению. Следовательно, это неправое деяние не только тех, кто обращает людей в рабство, или тех, кто угнетает народ, но и самих рабов и угнетаемых. Рабство относится к стадии перехода от природности человека к истинно нравственному состоянию: оно относится к миру, в котором неправо еще есть право. Здесь силу имеет неправо и столь же необходимо находится на своем месте.

γ) Вступление во владение, не действительное для себя, а лишь представляющее мою волю, есть знав на вещи, значение которого должно состоять в том, что я вложил в нее свою волю. Это вступление во владение очень неопределенно по предметному объему и значению.

Вступление во владение посредством  обозначения есть наиболее совершенное  из всех, ибо и другие виды вступления во владение содержат в себе в большей, или меньшей степени действие знака. Когда я беру какую-нибудь вещь или придаю ей форму, то последний смысл этого есть также знак, а именно для других, чтобы исключить их и показать, что я вложил свою волю в вещь. Понятие знака состоит именно в том, что вещь считается не тем, что она есть, а тем, что она должна означать. Кокарда, например, означает принадлежность к гражданству некоего государства; хотя цвет никак не связан с нацией, он изображает не себя, а нацию. Тем, что человек может давать знак и приобретать посредством него имущество, он показывает свое господство над вещами.

3.2 Потребление вещи

Через вступление во владение вещь получает предикат моя, и воля находится в позитивном отношении к ней. В этом тождестве вещь положена так же и как некое негативное, и моя воля в этом определении есть особенная воля, потребность, желание и т. д. Однако моя потребность как особенность некоей воли есть позитивное, то, что получает удовлетворение, а вещь в качестве самого по себе негативного есть лишь для потребности и служит ей. Потребление есть эта реализация моей потребности посредством изменения, уничтожения, поглощения вещи, лишенная самости, природа которой тем самым открывается, и вещь, таким образом, выполняет свое назначение.

Если я, пользуясь знаком, вообще вступаю во владение вещью всеобщим образом, то в потреблении содержится еще более общее отношение, поскольку вещь тогда не признается в своей особенности, а отрицается мною. Вещь низведена до степени средства удовлетворения моей потребности. Когда я и вещь встречаемся, то для того, чтобы мы стали тождественны, один из нас должен потерять свое качество. Но я — живой, водящий и истинно утверждающий; вещь, напротив, есть нечто природное. Следовательно, погибнуть должна она, а я сохраняю себя, что представляет собой вообще преимущество и разум органического.

Пользование вещью при непосредственном ее захвате есть для себя единичное вступление во владение. Но поскольку пользование основано на длительной потребности и представляет собой повторяющееся пользование возобновляющимся продуктом, поскольку оно ограничивает себя для сохранения возможности возобновления, постольку эти и другие обстоятельства превращают единичное непосредственное овладение в знак того, что оно должно иметь значение всеобщего вступления во владение, а тем самым и вступления во владение стихийной или органической основой или другими условиями подобных продуктов.

Поскольку субстанция вещи для себя, которая есть моя собственность, есть ее внешность, т.е. ее не субстанциальность,—  она не есть по отношению ко мне конечная цель в себе самой — и эта реализованная внешность есть потребление или пользование ею, то все потребление в целом или пользование есть вещь во всем ее объеме, так что, если мне принадлежит право на первое, я — собственник вещи, от которой за пределами всего объема потребления не остается ничего, что могло бы быть собственностью другого.

Отношение потребления к собственности  такое же, как отношение субстанции к акцидентному, внутреннего к  внешнему, силы к ее проявлению. Последнее  есть, лишь, поскольку она проявляется, поле есть поле лишь постольку, поскольку оно дает урожай. Поэтому тот, кому принадлежит пользование полем, — собственник всего, и признание еще другой собственности другого над предметом не более, чем пустая абстракция.

Поэтому мое право на частичное или временное потребление, так же как на частичное или временное владение (как сама частичная или временная возможность потреблять вещь), которое мне предоставлено, отличается от собственности на саму вещь. Если бы весь объем потребления был моим, а абстрактная собственность принадлежала бы другому, то вещь в качестве моей была бы полностью проникнута моей волей и вместе с тем в ней присутствовало бы нечто непроницаемое для моей воли, а именно воля, к тому же пустая воля другого. Тем самым я был бы для себя в вещи как позитивная воля объективным и одновременно необъективным — отношение абсолютного противоречия. Поэтому собственность есть по существу свободная, полная собственность.

Различение между правом на полный объем потребления и абстрактной собственностью принадлежит пустому рассудку, для которого идея (здесь идея — единство собственности или также личной воли вообще и ее реальности) не есть истинное, а истинным признаются оба этих момента в их обособлении друг от друга. Поэтому это различение в качестве действительного есть отношение пустого господства, которое (если считать помешательством не только непосредственное противоречие между представлением субъекта и его действительностью) могло бы быть названо помешательством личности, так как мое в одном и том же должно было бы без всякого опосредования оказаться одновременно моей единичной исключающей волей и другой единичной исключающей волей.

Около полутора тысяч лет назад  благодаря христианству начала утверждаться свобода лица и стала, хотя и у незначительной части человеческого рода, всеобщим принципом. Что же касается свободы собственности, то она, можно сказать, лишь со вчерашнего дня получила кое-где признание в качестве принципа. Это может служить примером из всемирной истории, который свидетельствует о том, какой длительный срок нужен духу, чтобы продвинуться в своем самосознании, и который может быть противопоставлен нетерпению мнения.

Вещь в потреблении  единична, определена по качеству и количеству и соотносится со специфической потребностью. Но ее специфическая годность, определенная количественно, одновременно сравнима с другими вещами той же годности, равно как и специфическая потребность, удовлетворению которой она служит, есть вместе с тем потребность вообще и как таковая может быть сравнена по своей особенности с другими потребностями, а соответственно этому и вещь может быть сравнена с другими вещами, которые пригодны для удовлетворения других потребностей. Эта всеобщность вещи, простая определенность которой проистекает из ее частного характера, но так, что при этом абстрагируется от ее специфического качества, есть ценность вещи, в которой ее истинная субстанциальность определена, и есть предмет сознания. В качестве полного собственника вещи я собственник, как ее ценности, так и ее потребления. Собственность владельца лена отличается тем, что он лишь собственник потребления вещи, но не ее ценности.

Приданная владению форма  и знак — сами по себе внешние  обстоятельства без субъективного присутствия воли, которая только и составляет их значение и ценность. Однако это присутствие, которое представляет собой потребление, пользование или какое-либо иное проявление воли, происходит во времени, по отношению к которому объективность есть продолжение этого проявления. Без этого вещь в качестве покинутой действительностью воли и владения становится бесхозной, поэтому я теряю или приобретаю собственность посредством давности.

Поэтому давность введена  в право не только из внешнего соображения, противного строгому праву, не по тому соображению, что этим пресекаются споры и недоразумения, которые могли бы быть внесены в прочность права собственности старыми притязаниями и т.д. Давность основывается на определении реальности собственности, на необходимости, чтобы проявилась воля обладать чем-то. Государственные памятники — это национальная собственность, или по сути дела они вообще имеют значение как живые и самостоятельные цели благодаря пребывающей в них душе; оставленные этой душой, они становятся с этой стороны для нации бесхозными и случайной частной собственностью, как, например, произведения греческого и египетского искусства в Турции. Право частной собственности семьи писателя на его произведения теряется вследствие давности по таким же основаниям; они становятся бесхозными в том смысле, что (противоположно тому, что происходит с упомянутыми памятниками) переходят во всеобщую собственность, а со стороны особенного пользования вещью — в случайное частное владение. Простой участок земли, освященный в качестве гробницы или для себя предназначенный на вечные времена к неупотреблению, содержит в себе пустой неналичный произвол, нарушением которого не нарушается ничего действительного и почитание которого поэтому и не может быть гарантировано.

Давность основана на предположении, что я перестал рассматривать  вещь как свою. Ибо для того чтобы  нечто оставалось моим, требуется  продолжение выражения моей воли, а это выражается в потреблении  или хранении. В период Реформации утрата общественными памятниками своей ценности часто проявлялась по отношению к поминальным вкладам. Дух старого вероисповедания, т.е. в данном случае поминальных вкладов, отлетел, и поэтому можно было вступить во владение ими как собственностью.

3.3 Отчуждение собственности

Я могу отчуждать мою  собственность, так как она моя  лишь постольку, поскольку я вкладываю  в нее мою волю, так что я  вообще отстраняю от себя свою вещь как бесхозную или передаю  ее во владение воле другого, но я могу это сделать лишь постольку, поскольку  вещь по своей природе есть нечто внешнее.

Если давность есть отчуждение с непрямо выраженной волей, то истинное отчуждение есть волеизъявление, что  я не хочу более рассматривать  вещь как (Мою. Все это в целом  можно понимать и так, что отчуждение есть истинное вступление во владение вещью. Непосредственное вступление во владение есть первый момент собственности. Собственность приобретается также Посредством потребления, и третий момент есть единство (этих двух моментов — вступление во владение посредством отчуждения.

Неотчуждаемы поэтому  те блага или, вернее, те субстанциальные  определения — и право на них  не уничтожается давностью,— которые составляют собственную мою личность и всеобщую сущность моего самосознания, равно как моя личность вообще, моя всеобщая свобода воли, нравственность, религия.

То, что дух представляет по своему понятию или в себе, он представляет собой и в наличном бытии и для себя (тем самым лицо способно обладать собственностью, обладает нравственностью, религией), эта идея есть сама его понятие (как causa sui, т.е. как свободная причина, он есть нечто такое, cujus natura поп potest concipi nisi existens).

Именно в этом понятии, согласно которому он есть то, что он есть, лишь через себя самого и как  бесконечное возвращение в себя из природной непосредственности своего наличного бытия, и заключается возможность противоречия между тем, что он есть лишь в себе, а не также и для себя, и, наоборот, между тем, что он есть для себя, а не в себе (в воле — злое); в этом же заключается возможность отчуждения личности и ее субстанциального бытия — происходит ли это отчуждение бессознательно или с ясно выраженным намерением. Примерами отчуждения личности служат рабство, крепостничество, неспособность обладать собственностью, несвобода собственности и т.д., отчуждение разумности интеллекта, моральности, нравственности, религии происходит в суеверии, в признании за другими авторитета и правомочия определять и предписывать мне, какие поступки мне следует совершить (если кто-либо решительно готов наняться для совершения грабежа, убийства и т. д. или возможного преступления), что мне следует считать долгом совести, религиозной истиной и т.д. Право на такое неотчуждаемое не утрачивается вследствие давности, ибо акт, посредством которого я вступаю во владение моей личностью и субстанциальной сущностью, делаю себя правомочным и вменяемым, моральным, религиозным, изымает эти определения из той внешней сферы, которая только и сообщала им способность быть владением другого. С этим снятием внешности отпадают определения времени и все те основания, которые могут быть заимствованы из моего прежнего согласия или попустительства. Это мое возвращение в себя самого, посредством чего я делаю себя существующим как идея, как правовое и моральное лицо, снимает прежнее отношение и прежнее неправо, которые я и другой нанесли моему понятию и разуму тем, что позволили обращаться и сами обращались с бесконечным существованием самосознания как с чем-то внешним. Это мое возвращение в себя выявляет противоречие, заключающееся в том, что я отдал другим во владение мою правоспособность, нравственность, религиозность,— все то, чем я сам не владел и что, с той поры, как я им владею, по существу существует именно как мое, а не как нечто внешнее.

Отдельные продукты моего  особенного, физического и духовного умения, а также возможной деятельности и ограниченное во времени потребление их я могу отчуждать другому, так как они вследствие этого ограничения получают внешнее отношение к моей тотальности и всеобщности. Отчуждением посредством работы всего моего конкретного времени и тотальности моей продукции я сделал бы собственностью другого их субстанциальность, мою всеобщую деятельность и действительность, мою личность.

Это такое же отношение, как то, которое было выше, между субстанцией вещи и ее пользованием, подобно тому, как второе отлично от первой лишь постольку, поскольку оно ограничено, так же и пользование моими силами отлично от них самих, а тем самым и от меня лишь постольку, поскольку пользование количественно ограничено; тотальность проявлений силы есть сама сила, тотальность акциденций — субстанция, Обособлений — всеобщее.

Своеобразие в духовной продукции может благодаря способу  своего проявления непосредственно  перейти в такую внешнюю сторону  вещи, которая может быть, затем произведена и другими; так что с ее приобретением нынешний собственник, помимо того что он этим может присвоить сообщенные мысли или техническое изобретение — возможность, которая часто (в литературных произведениях) составляет единственное определение и ценность приобретения,— становится владельцем общего способа такого выражения себя и многообразного создания таких вещей.

В произведениях искусства  форма воплощения мысли во внешнем  материале есть в качестве вещи настолько  своеобразие произведшего его индивида, что подражание этой форме есть существенно продукт собственного духовного и технического умения. В литературном произведении форма, посредством которой оно есть внешняя вещь, представляет собой, так же как в техническом, изобретении, нечто механическое — в первом случае потому, что мысль дана лишь в ряде разрозненных абстрактных знаков, а не в конкретных образах, во втором потому, что оно вообще имеет механическое содержание и способ создания таких вещей как вещей вообще относится к числу обычного умения. Между крайностями — произведением искусства и ремесленной продукцией — существуют, впрочем, различные переходы, в которых содержится то больше, то меньше от одного или другого.

Так как приобретатель  такого продукта обладает полнотой потребления  и ценности экземпляра как единичного, то он полный и свободный собственник его как единичного, хотя автор произведения или изобретатель технического устройства и остается собственником общего способа размножения такого рода продуктов и вещей; этот общий способ он непосредственно не отчуждает и может сохранить его как проявление самого себя.