Этические учения Древней Индии

Министерство образования  и науки

ГБОУ СПО «Волгоградский Технический Колледж»

 

 

 

 

 

 

 

СООБЩЕНИЕ

на  тему:  «Этические учения Древней  Индии»

по дисциплине «Этика делового общения»

 

 

 

 

 

 

 

 

     Выполнила: Коробейникова

                                                                             Наталья Сергеевна 

                                                         Группа:   Дз-3

 

 

 

Волгоград 2012

 

СОДЕРЖАНИЕ

1. Социокультурные предпосылки древнеиндийской этики
2. Основные учения в этике Древней Индии

2.1 Буддизм

2.2 Джайнизм

2.3 Йога

Литература

 

 

1.  СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ДРЕВНЕИНДИЙСКОЙ ЭТИКИ

Общим литературным источником для культуры Древней Индии были Веды: сборник религиозных текстов, гимнов, ритуальных формул. В связи  с этим этическая традиция в целом  оформилась как религиозная.

Особенности древнеиндийской  этики, обусловленные указанными выше социокультурными предпосылками:

1) традиционализм, т.е. непрерывность  этической традиции, сохранение  на протяжении столетий категориального  аппарата и общей системы мировосприятия;

2) религиозный характер  подавляющего большинства этических  учений;

3) аскетическая жизнь,  т.е. воздержание от чувственных  удовольствий считалось наиболее  предпочтительным «путем правильной  жизни»;

4) неиндивидуалистическая  ценностная ориентация индивида, согласно которой задача личности - раствориться в духовном первоначале.

Основные понятия древнеиндийской  этической традиции:

брбхман - духовное первоначало мира;

майя - материальный мир, все  телесное, чувственное, представляющее собой «великую иллюзию»;

сансара - «колесо перерождений», понятие, обозначающее идею посмертного  переселения душ, реинкарнацию;

карма - в этике: закон  справедливого воздаяния, обусловливающий  характер реинкарнации;

нирвана - угасание чувственности, забвение майи, избавление от сансары, прекращение перерождений и слияние  с брахманом, «высшее блаженство».

 

 

 

 

 

 

 

 

 

      2. ОСНОВНЫЕ УЧЕНИЯ В ЭТИКЕ ДРЕВНЕЙ ИНДИИ

2.1 Буддизм

Этическая доктрина буддизма базируется на «четырех благородных  истинах»:

- жизнь есть зло и  страдание;

- причиной страданий являются  наши желания и жажда жизни;

- чтобы избавиться от  страданий, надо избавиться от  желаний;

- к избавлению от желаний  ведет «восьмеричный путь спасения»,  который уже на первой ступени  предполагает: воздержание ото лжи,  от причинения зла живому, от  воровства, от чувственных удовольствий  эгоистических мотивов и концентрации  на собственной личности. Буддизм  не предполагает жесткого аскетизма,  предпочитая «срединный путь».

В раннем варианте буддизма (Хинаяна, или «Узкий путь к спасению», «Малый путь») вначале основной контингент сторонников и последователей Гаутамы Шакьямуни составляли монахи. По крайней мере в Индии, до перемещения в другие страны (Цейлон, Индокитай) на рубеже нашей эры, буддизм Хинаяны был учением монахов и прежде всего для них, что заметно ограничивало его возможности, несмотря на активную поддержку таких всесильных правителей, как Ашока.

Кодекс поведения жаждавшего достичь нирваны буддийского  монаха сводился главным образом  к соблюдению строгих норм этики. И первые пять основных обетов (идентичные тем, что были и у джайнов), и все остальные запреты и ограничения сводились преимущественно к этому. В чем же был смысл столь широкого и строгого следования по пути этических рекомендаций и запретов? Как уже говорилось, в законе кармы. Если для джайнов карма была липкой материей (что никак не снимало ее этического содержания и не снижало высокого этического стандарта джайнизма), то буддисты, как и вся древнеиндийская традиция, рассматривали карму как сумму добродетелей и пороков данного индивида, причем не только в его нынешней жизни, но и на протяжении всех его прежних перерождений. Собственно, именно эта сумма, складывавшаяся из известного (текущая жизнь) и множества неизвестных (прошлые перерождения), давала тот самый итог, который в конечном счете и определял готовность данного индивида достичь нирваны, т. е. ту степень незамутненности сознания, которая способствовала или препятствовала восприятию и тем более реализации учения Будды во всей его полноте и завершенности, вплоть до достижения конечной цели ревностного монаха.

Буддийская концепция  кармы несла на себе отпечаток  свойственного именно буддизму акцента  на этическую норму: под кармой понимались не столько вообще действия, сколько  сознательные поступки или даже намерения, моральные (кусала) и аморальные (акусала). Существовала обстоятельно разработанная систематизация различных типов сознания, способствовавших рождению как позитивной, так и негативной (вредной) кармы. Среди них в качестве вершины выделяются несколько типов завершающего, неземного сознания, сознания мудрости, цель которого, как и у джайнов, вообще избавиться от кармы и тем обеспечить возможность достижения нирваны.

Закон кармы в его буддийской интерпретации сыграл огромную роль в укреплении этического стандарта  поддерживавших буддизм мирян. Пусть  они не становятся на путь монахов  и не стремятся к нирване - каждому  свое время. Но пусть каждый хорошо осознает, что в сегодняшней жизни  он может и должен заложить фундамент  своей будущей кармы, причем такой, обладая которой, он мог бы в последующих  перерождениях рассчитывать иметь  незамутненное сознание и реальные шансы на нирвану. А для этого  каждый должен вырабатывать и культивировать в себе такие формы сознания и  вести себя таким образом, чтобы  позитивная карма увеличивалась, а  негативная ослабевала. Собственно, это  не было открытием буддизма. Но буддизм  сделал на этом резкий акцент. Достаточно заметить, что буддисты - как и  джайны - строго соблюдали принцип ахимсы. И не только ахимса, но и принцип непричинения зла и даже непротивления злу насилием стал одним из ведущих этических постулатов буддизма, как затем и индуизма.

Как и в джайнизме, этика  раннего буддизма в его первоначальной форме Хинаяны была, несмотря на ее вполне ощутимый социальный резонанс, в основном индивидуальной, даже в  определенном смысле эгоистичной: каждый вел себя по отношению ко всем остальным  и к обществу в целом хорошо лишь потому, что это было необходимо для него самого, для улучшения  его кармы и для конечного  освобождения от нее. Ситуация несколько изменилась с формированием на севере Индии нового направления доктрины, буддизма Махаяны («Широкого пути к спасению»).

Буддизм как доктрина никогда  не был чем-то единым и цельным, вышедшим в почти готовом виде из уст  великого учителя, как о том говорят  легендарные предания. Даже если с  оговорками признать реальность фигуры этого учителя, Гаутамы Шакьямуни (как это было, в частности, с Джиной, Зороастром и с Иисусом), то уж принимать на веру связанные с легендарным основателем предания нет никаких резонов. Как раз напротив: очень многое говорит о том, что генеральные принципы доктрины складывались постепенно, на базе разноречивых компонентов и в различных вариантах, которые; позже сводились к чему-то единому и цельному, хотя при этом всегда оставались разногласия и противоречия внутри уже сложившейся доктрины, что нередко со временем приводило к возникновению полуавтономных и даже вообще независимых направлений и сект.

Буддизм, насколько это  известно, всегда раздирали противоречия между различными школами, сектами, направлениями. Сам Ашока вынужден был вмешиваться в эти споры (в частности, на Третьем Всебуддийском соборе) и успокаивать спорящие стороны. Споры продолжались и после Третьего собора, причем наивысшего накала в рамках доктрины они достигли, видимо, на Четвертом соборе, созванном на рубеже 1-й вв. известным правителем североиндийского Кушанского царства Канишкой, ревностным буддистом и покровителем буддизма. Именно на этом соборе был оформлен раскол между сторонниками разных направлений, причем сторонники одержавшего верх направления во главе с знаменитым буддийским теоретиком Нагарджуной заложили основы самостоятельного существования буддизма Махаяны.

Конечно, буддизм Махаяны  возник не на пустом месте. Некоторые  специалисты полагают даже, что первые махаянистские сутры ненамного уступают по своей древности хинаянистским, так что их можно считать почти одновременными. Однако дело вовсе не в том, сколь древними были те сутры, которые затем вошли в состав махаянистского канона. Важнее отметить то новое, что вошло в Махаяну именно тогда, когда это направление буддизма окончательно оформилось как самостоятельное учение. Новое же было направлено в сторону сближения учения с миром, большего приобщения к нему поддерживавших религию мирян, наконец, превращения его в близкую и понятную людям религию. Именно религию, а не учение достижений освобождения и спасения для немногих ревностных подвижников. В частности, было признано, что благочестие и подаяние мирянина сопоставимы с заслугами монаха и тоже могут заметно приблизить его, невзирая на карму или, оказывая соответствующее воздействие на нее, к манящему берегу спасения, к нирване. Но главное в Махаяне свелось не просто к дальнейшему усилению заметного в буддизме и ранее подчеркнутого акцента на этическую норму, а к существенному изменению самого характера этой нормы. Из индивидуально-эгоистической этика в Махаяне превращается в до того совершенно не свойственную индийской традиции, но зато весьма характерную для многих иных религий, в частности христианства, альтруистическую этику.

Это нашло свое проявление во введенном в обиход и поставленном очень высоко именно буддизмом Махаяны  институте святых подвижников - бодисатв. Бодисатва - это, в конечном счете, все тот же ревностный и стремящийся к нирване буддийский монах. Но в сакральном плане бодисатва поставлен выше хинаянистского архата, уже достигшего или почти достигшего нирваны. Бодисатва практически достиг нирваны. Мало того, он уже почти погрузившийся в эту нирвану будда (далеко не случайно статус некоторых будд, например Майтрейи, подчас как бы колеблется между буддой и бодисатвой - это одновременно и то, и другое). Почему же? Дело в том, что стать буддой и уйти в нирваническое небытие для бодисатвы - лишь последний и логически подготовленный шаг. Но бодисатва сознательно не делает этого шага, не уходит от людей. Он остается с ними в мире сансары с целью помочь им, облегчить их страдания, повести их за собой по пути спасения. И хотя эта задача отнюдь не легка, она облегчается тем, что в Махаяне проблема кармической замутненности сознания отходит на второй план, зато на первый выдвигается принципиальная возможность достижения состояния будды едва ли не для всех, потому что в каждом из живущих имеется изначальная сущность будды.

Другим принципиально  важным нововведением Махаяны была разработанная концепция о рае  и аде. Что касается ада, то представления  о преисподней были достаточно хорошо известны как ближневосточной мифологии, так и индо-иранской. В Индии владыкой ада считался первочеловек Яма (вариант древнеиранского Йимы), оказавшийся первым из умерших и впоследствии обожествленный. Более того, есть основания считать, что именно из индо-иранских и даже в первую очередь ирано-зороастрийских представлений была впоследствии заимствована и концепция ада в Новом завете, которая оказалась у христиан весьма связанной со стихией огня - той самой стихией зороастрийцев, что призвана была одолевать всякую нечисть. И хотя у зороастрийцев огонь не должен был оскверняться соприкосновением с нечистью, в том числе с трупами, у христиан, а позже и в исламе ад - это прежде всего геенна огненная, поджаривание и т. п. Однако в Индии, даже учитывая существование в древнеиндийской мифологии преисподней и Ямы, разработанной концепции ада вплоть до оформления буддизма Махаяны все-таки не было, как не существовало и представления о рае. Обе идеи появились в Махаяне вместе, в рамках единого комплекса мифологических построений. При этом концепция рая (сукхавати, «счастливой земли», обитатели которой становятся бодисатвами и достигают в конечном счете нирваны) оказалась тесно связанной с буддой Амитабой («бесконечный свет»), который и создал этот рай, «поля Амитабы», где-то далеко на западе. Райское блаженство, равно как и муки ада, предназначались в рамках Махаяны для всех кармических существ, включая и богов, а пребывание в аду считалось временным и было лишь передышкой перед очередным кармическим перерождением.

И, наконец, третьим существенным нововведением Махаяны стал культ  будды грядущего Майтрейи, своеобразного буддийского мессии. Здесь, в этом пункте, влияние западной иранской мысли проявляется наиболее отчетливо: как о том уже шла речь в главе об иранских религиях, генетические корни Майтрейи совершенно очевидно восходят к Митре и митраизму. Не исключено, что одновременно с этими митраистскими представлениями в Махаяну проникли и разработанный мифологический комплекс о рае и аде, и даже альтруистическая концепция святого подвижника, принявшего в Махаяне облик бодисатвы. Если напомнить, что иконография Махаяны тоже была результатом синтеза древнеиндийского и ближневосточно-эллинского искусства (гандхар-ская скульптура), то идея о западном влиянии в формировании принципиальных нововведений Махаяны не должна показаться слишком неожиданной. Впрочем, одно несомненно: влияния были сильно переработаны и вполне органично влились именно в буддийские представления, что едва ли не наиболее наглядно видно на примере буддийской мифологии и космологии.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

2.2 Джайнизм

Джайнизм отличался чрезвычайным фанатизмом в исполнении аскетических предписаний. Предполагалось буквально  следовать требованию «не причинять  зло живому», не только избегать чувственных  наслаждений, но и постоянно изнурять тело аскетическими упражнениями с  целью разорвать всякую связь  с материальной действительностью.

Принципы джайнской этики, исходят из четкого противопоставления истины заблуждению, правильного - ложному. Основы ее сформулированы в так называемой триратне. Первый пункт триратны - совершенная убежденность в истинности учения, подлинная вера в каждое слово доктрины. Смысл этой заповеди в том, чтобы адепт отбросил все блуждания и сомнения и с помощью веры оградил себя от ложных путей и дурных советчиков. Вообще-то это обычное требование для многих религиозных систем, а в некоторых, как, например, в исламе, оно достигает сакрального уровня. Однако в системе древнеиндийских религий оно столь определенно сформулировано было только у джайнов. Этическое содержание такого требования очевидно: не призывая к религиозной нетерпимости, которая вообще не свойственна индийским религиям, джайнизм вместе с тем решительно требовал от всех своих адептов, чтобы они были готовы к правильному поведению и правильным поступкам хотя бы потому, что так надо - по крайней мере, вначале, пока человек еще лишен подлинного знания, способного объяснить ему, что к чему.

Вторая часть триратны - правильное познание, в конечном счете, совершенное знание - обусловлена принятием первого пункта и в известном смысле зиждится на нем. В принципе всякое знание, в том числе и джайнское, совершенно лишь в том случае, если его постигать постоянно и долго, всю жизнь. Считается, что полностью джайнское знание открывается лишь тем, кто уже сумел не только избавиться от 210 притока кармы, но и освободиться от вредной кармы. Для начала же каждому необходимо ограниченное знание, сводящееся в конечном счете к познанию самого себя, сущности своего «Я». Незнание или недостаточное знание этого как раз и является причиной дискомфорта человека в феноменальном мире. Познать себя и правильно понять с помощью наставника-гуру свою цель (освободиться от липкой кармы) и средства достижения этой цели - с этого, собственно, и начинается подлинное познание.