Теорема Коуза, ее критика и роль в экономической науке

     Можно сказать, что экономическая теория ассимилировала идеи Коуза лишь в  той мере, в какой это вписывалось  в господствующую неоклассическую  парадигму. Сам Коуз подчеркивал, что  мир с нулевыми трансакционными  издержками был бы более чем странным, напоминая физический мир, лишенный трения. В этом мире монополисты вели бы себя так, как если бы они находились на конкурентном рынке; не возникало бы никакой нужды в страховании; не существовало бы фирм, все действовали бы как индивидуальные агенты; институциональная среда не имела бы никакого значения (например, форма собственности — частная или коллективная — была бы безразлична); обмен происходил бы с такой скоростью, что все сделки — как настоящие, так и будущие — заканчивались в долю секунды.¹³ Г. Демсец остроумно назвал исследования, основанные на предпосылке нулевых трансакционных издержек, «экономикой нирваны».

     Можно сказать, что цель «теоремы Коуза» заключалась  в том, чтобы от противного доказать определяющее значение как раз положительных  трансакционных издержек. Коуз ввел представление о собственности как о пучке прав, которые могут покупаться и продаваться на рынке. В процессе обмена права собственности начнут переходить к тем, для кого они представляют наибольшую ценность — производственную или непосредственно потребительскую. Они, следовательно, будут передаваться, расщепляться, комбинироваться и перегруппировываться таким образом, чтобы это обеспечивало максимальный экономический выигрыш. Но перегруппировка прав станет происходить только в том случае, если ожидаемая выгода больше издержек, связанных с осуществлением соответствующей сделка. Поэтому именно от трансакционных издержек зависит, как будут использоваться права собственности, какой — и насколько эффективной — будет структура производства. Коуз настаивал на том, что трансакционные издержки должны быть в явном виде включены в экономический анализ.

     В реальном мире с ненулевыми трансакционными  издержками — это принципиальный для Коуза момент — права собственности  перестают быть нейтральным фактором. Он выявил, насколько тесна и сложна связь между правовым устройством общества и эффективностью экономического механизма, сделал предметом изучения экономистов богатейший материал судебных решений, поставил интереснейший вопрос о том, какими неявными экономическими теориями руководствуются суды, устанавливая тот или иной прецедент. Его работы составили теоретический фундамент экономического анализа права, получившего столь широкое развитие в последние десятилетия. Однако с середины 60-х годов утверждению этого нового подхода сам Коуз стал отдавать силы уже не столько в качестве экономиста-теоретика, сколько в качестве редактора «Журнала экономики и права». Во многом благодаря именно его усилиям это направление исследований сформировалось в самостоятельный, многообещающий раздел науки на стыке экономической теории и правоведения. 

     ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     Представление о Коузе-нарушителе «интеллектуального комфорта» можно составить по его небольшой статье «Рынок товаров  и рынок идей».¹⁴ Его заинтересовал любопытный феномен — «когнитивный диссонанс», который испытывают многие интеллектуалы в отношении рынка. Ярые защитники неограниченной конкуренции на рынке идей (свободы слова), они превращаются в сторонников государственного контроля, как только дело касается рынка товаров. Вмешательство государства, вредоносное для одной сферы, оказывается настоятельно необходимым для другой. Государство преподносится то как некомпетентное и движимое низменными мотивами, то как эффективное и пекущееся об общем благе. Как заметил старший коллега Коуза Аарон Дайректер (его предшественник по редакторскому креслу), свобода слова и печати «является последней областью, где принцип laissez-faire все еще пользуется уважением». Интеллектуалы, таким образом, позволяют себе роскошь придерживаться взаимоисключающих взглядов, ничуть не тревожась об их несовместимости.

     Чем же обусловлена такая амбивалентность? По мнению Коуза, — групповыми интересами экономических агентов, действующих  на рынке идей. Ведь государство  — чуть ли не главный сектор занятости для интеллектуалов: чем шире и изощреннее регулирование рынка товаров, тем выше спрос на их услуги. Этим мотивом объясняется не только готовность интеллектуалов поставить материальную сферу под государственный контроль, но и то, что прокламируемая ими защита свободы слова отличается весьма непоследовательным, избирательным характером. Так, коммерческая реклама относится к рынку товаров, а не идей, и, значит, административная регламентация признается вполне допустимой. Американская пресса не видит ничего предосудительного в том, что правительство контролирует содержание телевизионных программ, а британская — что радиовещание является государственной монополией. Превращению Би-Би-Си в государственную монополию Коуз посвятил специальную монографию:  
C o a s e R. British Broadcasting: a Study in Monopoly. L., 1950. Такая непоследовательность не случайна, если учесть, что этим снижается число конкурентов в сфере рекламного бизнеса.

     Не  менее парадоксально, что все  аргументы стандартной теории благосостояния в пользу государственного регулирования рынка товаров с еще большим основанием можно отнести к рынку идей. Действительно, в случае выдвижения и распространения новых социальных и политических доктрин, экстерналии — т.е. отрицательные последствия, касающиеся не столько их творцов, сколько множества других людей, — могут приобретать катастрофический характер, грозя гибелью целым народам и цивилизациям. Что касается неполной информированности потребителей, то при встрече с незнакомыми идеями она несравненно больше, чем при выборе между разными марками прохладительных напитков. Наконец, если участие государства имеет целью предотвращение обмана, то очевидно, что в этом производители идей ничуть не уступают производителям товаров.

     Вывод Коуза прост: между рынком товаров и рынком идей нет фундаментальных различий, при выработке политики как по отношению к одному, так и по отношению к другому следует руководствоваться одними и теми же соображениями, придерживаться общего подхода.

     Даже  по этой неожиданной работе можно  почувствовать, насколько своеобразное место занимает Рональд Коуз в современной экономической науке. Его имя окружено безусловным уважением, коллеги давно уже относятся к нему как к живому классику, и вместе с тем он, несомненно, находится в явной оппозиции к тенденциям господствующим сегодня в теоретической мысли. Он критически настроен к поглощенности микроэкономической теории проблемой индивидуального выбора, когда потребитель из живого человека превращается в «согласованный набор предпочтений», фирма — в комбинацию кривые спроса и предложения, а обмен может совершаться при отсутствии рынка. С точки зрения Коуза, главный недостаток неоклассической парадигмы — в ее «институциональной стерильности»: реальная институциональная среда, в которой действуют люди, не находит в неоклассических моделях адекватного отражения.

     Преобладающий в университетах научный стиль  Коуз иронически окрестил «экономической теорией классной доски». Его популярность он объясняет почти в психоаналитических терминах. Преподавание экономической теории, естественно, ведется от лица того, кто, как условно предполагается, обладает полнотой экономической информации, будь то структура предпочтений потребителя, кривая издержек фирмы и т.п. Сравнивая схемы на классной доске с реальной практикой, экономист-теоретик неизбежно приходит к выводу о «неоптимальности» этой последней, и его взоры обращаются к государству. При этом упускается из вида, что в действительной экономической жизни нет инстанции, которая по степени «всеведения» и «всевластия» соответствовала бы фигуре преподавателя на университетской лекции, и в результате fro «прерогативы» подсознательно переносятся на государство.

     С одной стороны, это приводит к  тому, что экономисты не знают фактов и даже не испытывают потребности  узнать их, как показывает пример с маяками, фигурирующими в учебниках в качестве классического случая «провала рынка». Без соприкосновения с живой деловой практикой, подчеркивает Коуз, экономическая наука обречена на бесплодие. Свой подход он называет «реалистическим», поскольку в его основе — стремление «изучать человека таким, каков он есть, действующим в ограничениях, налагаемых на него реальными институтами».¹⁵

     С другой стороны, это ведет к «зацикленности»  на государственном вмешательстве (прежде всего, в форме установления налогов и предоставления субсидий) как универсальном способе решения любых экономических проблем. Экстерналии носят всепроникающий характер и сопровождают нас на каждом шагу. И если учесть, что государственное вмешательство сопряжено с немалыми издержками, а никакое правительство не застраховано от некомпетентности и коррумпированности, подвержено давлению извне, то обнаружение где-либо «вредных последствий» служит скорее аргументом против, а не в пользу государственного активизма, вопреки предписаниям стандартной теории благосостояния. Коуз убежден, что институциональное решение любой проблемы всегда многовариантно, и поэтому нелепо по всякому поводу призывать к расширению участия государства в экономике, тогда как более эффективными могут оказаться меры по поощрению конкуренции, изменению правовых процедур, отмене предыдущих административных регламентации или организации нового рынка.

     Влияние Коуза — как прямое, так и  косвенное — на развитие современной  теоретической мысли по-своему уникально. Из его работ выросли такие новые разделы экономической науки как трансакционная экономика, теория прав собственности и экономика права. Его идеи дали толчок к переформулировке на принципиально новых началах всего корпуса микроэкономической теории. Непредвиденным следствием выдвижения «теоремы Коуза» стала происходящая сейчас смена самого рабочего языка микроэкономического анализа — вместо теории равновесия эту роль постепенно берет на себя теория игр.

     В более широкой перспективе идеи Коуза заложили основы для нового, чрезвычайно плодотворного направления в экономической науке — неоинституционализма, объясняющего структуру и эволюцию социальных институтов исходя из понятия трансакционных издержек. Так, именно в отсутствии рыночных институтов, обеспечивающих минимизацию трансакционных издержек, Коуз усматривает главную беду бывших социалистических стран. «Мы говорим людям в Восточной Европе, — замечает он, — идите к рынку». Но к рынку идти нелегко, потому что необходимо иметь весь набор институтов, делающих возможным его существование». Развитие институционального подхода он считает делом всей своей жизни: «Моя мечта — построить теорию, которая позволила бы нам анализировать силы, определяющие институциональную структуру производства. В «Природе фирмы» эта работа была доведена только до половины. Там объяснялся факт существования фирм, но не то, как распределяются среди них выполняемые ими функции. Моя мечта — попытаться закончить начатое 55 лет назад и подключиться к разработке такой всеохватывающей теории... Я намерен вновь поднять парус, и если, отыскивая дорогу в Китай, я открою на этот раз всего лишь Америку, то не буду разочарован».

      СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

     1. Coase, Ronald H. “The Problem of Social Cost”, Journal of Law and Economics 3 (1960), 1–44.

     2. Stigler, G. J. The Price Theory. 1966.

     3. Pigou, Arthur Cecil. The Economics of Welfare (London, 1920) [рус. перев.: Пигу А. Экономическая теория благосостояния: В 2 т. М.: Прогресс, 1985].

     4. Coase, R. Y. “The Nature of the Firm”. Economica. 4 (1937): 1, 386–405 [рус. перев.: Коуз Р. Фирма, рынок и право. М., 1993].

     5. Chuenhg S. N. S. The Myth of Social Costs. (L., 1978), 52.